Подошел сторож, свистнул на собак и запахнулся в глубокий чапан...
- Здравствуй, дядя, - сказал Собакин, стараясь рассмотреть в темноте его лицо. - Чей это хутор?
- Казака Ивана Ивановича Заворыкина будет...
- А до села далече?
Сторож помолчал и тихо, в сторону, ответил:
- Далече, - словно не знал, какие тут села бывают, одна степь.
- А нельзя ли переночевать у вас? Спроси хозяина, чай, не легли еще?
- Легли, - уныло ответил сторож, - давно полегли.
- Так как же?
- Спрошу, ты погоди тут. - И он ушел.
А немного спустя зажегся свет в трех окнах, и подошедший сторож взял лошадь под уздцы, промолвив:
- Просят заехать.
Собакин прошел через сени, мимо сундуков, крытых коврами, в горницу, где пахло шалфеем, полынью - домашнее средство от блох - и кожей.
По стенам висели седла, уздечки, нагайки, и в красном углу стоял темный большой образ.
"Неловко, - подумал Собакин, - затесался ночью".
Из боковушки, гладя бороду, вышел высокий и костлявый старик Заворыкин. Синий чекмень его перетянут был узким ремнем, ворот ситцевой рубахи расстегнут.
Собакин назвал себя.
- Милости просим, - густым басом приветствовал Заворыкин, - гостю всегда рады.
В свете лампы лицо его, обтянутое желтой кожей, узкий и прямой нос и темные глаза представлялись такими, какие писали на раскольничьих образах.
- Прошу садиться, куда путь держите? В Уральск... Так... - пробасил Заворыкин, кивнул и провел ладонью вниз и вверх по лицу. - На ярмарку много коней нагнали сегодня, не в пример прочим годам.
Босая девка внесла самовар, закуску и водку.
Стесняясь и все еще не зная, как держаться, выпил Собакин водки и, должно быть с усталости, сразу захмелел и рассказал, зачем едет в Уральск всю историю до конца.
- Из-под земли, а достану Волшебника, - разгорячась, окончил он.
Заворыкин слушал, не поднимая глаз, нахмурясь, а когда Собакин окончил, постучал пальцами и сказал:
- Я так полагаю, - ехать вам туда незачем.
- Почему? - Убьют.
- То есть как убьют?
- Мой совет - вернуться домой, жеребца наживете еще, а жизни из-за скотины лишаться не стоит.
- Поймите, мне не жеребец дорог, а добиться своего.
- Понимаю. Молоды вы, господин Собакин, хороший барин, а разума в вас настоящего нет. Приехали вы ко мне, меня не знаете и рассказываете всю эту историю, а жеребец-то ваш, может быть, у меня. А? Для примера я говорю. Ну, вот после этого я себя позорить не дам. У нас в степи законы не писаны, колодцы глубокие, - бросил туда человека, землицей засыпал, и пропал человек. Да вы не пугайтесь, для примера говорю, бывали такие случаи, бывали. У нас в степи казак на сорока тысячах десятинах - царь, не только в чем другом, в жизни людской волен.
У Собакина от духоты, от речей Заворыкина кружилась голова, и казалось - похож старик хозяин на древнее черное лицо образа, что глядело строго и упорно из красного угла, - те же рыжеватые усы над тонкой губой, и вытянутые щеки, и осуждающие глаза.
Казалось, две пары этих глаз глядят неотступно, и те, облеченные в потемневшие ризы, страшнее...
"Бог это их, - подумал Собакин, - степной".
- Чудно вам слушать, господин Собакин, - у вас в городе по-иному: тело вы бережете, а душу ввергаете в мерзости. А здесь душа вольна у каждого, как птица. Душа немудрая, нечем запятнать ее, степь - чистая... В степи бог ходит. Здесь нас за грехи и судить будет. Много грехов на нас, а многое и простится.
Собакин поднялся.
- Душно у вас...
И было ему страшно, хотелось уйти от стариковских глаз...
- Марья! - крикнул босую девку Заворыкин. - Принеси барину студеной водицы да отведи в сени на кровать.
Плыли, качались сундуки, крыты.е коврами, в сенях, и все еще гудел, казалось, голос: "Бог здесь ходит, бог..."
"Страшный у них бог, - думал Собакин, лежа на сундуке, - травяной..."
Наутро он, чтобы не обидеть хозяина, поехал будто бы домой, но, когда в сизой дали утонули соломенные кровли хутора и шесты с бараньими рогами, пошел к полудню широким проездом, радостный от солнца, и душистого ветра, и веселой игры горячего иноходца.
На крепком пырейном выгоне, в наскоро связанных калдах, стоят полудикие табуны злых сибирских лошадей.
Положив большие морды на спины друг другу, обмахиваются кони хвостами и жмурятся на белое солнце.
Кругом желтая степь, ни холма на ней, ни дерева, а позади гудит ярмарка и дымят железные трубы пекарен.
Вот не вытерпел рыжий конек, махнул через изгородь и частым галопом, раскинув гриву, поскакал в степь, заржав навстречу ветру.
Затараторили конюхи-башкиры, в линялых халатах, в ушастых шапках, пали на верховых, поскакали в угон. Один впереди всех размахивает арканом. Двое скачут наперерез.(tm)
Куда ни взглянет рыжий конек, мчатся на него ушастые башкиры: метнулся направо, налево, и тут захлестнул ему горло аркан, закрутили хвост, стегают нагайкой, заворачивают башкиры к табуну... Захрапел, взвился и упал рыжий конек; тогда ослабили на шее его аркан, отвели в калду.
- Что, не убежит больше? - спрашивает башкирина Собакин.
Башкирии осклабил белые на морщинистом лице зубы и забормотал: . - Не, не, умный стал, купи, господин...
- Нет, такого мне не надо, вот если бы вороной полукровный был, вершков четырех...
Подошли мужики, все в новых рубахах. Облокотясь на жердь калды, слушали, и веяло от их выцветших глаз покоем тепла и отдыха.
Подслеповатый - мужичок протиснулсс туда же, в рваном полушубке, заморгал собачьими глазами:
- Покупаете, барин, лошадку? Извольте посмотреть, - и заторопился, побежал было и вновь вернулся...
- Какой у тебя?
- Сивонькой.
- Нет, не надо, я вороного ищу.
- Вороного продать не умеешь, - заговорил вдруг круглолицый толстый парень, - вот я продам жеребца.
Или я продал. А? - И он уставился, как баран, даже рот разинул.
Мужики засмеялись.
Парень громко икнул и, подняв мозолистую ладонь, запел:
Когда я, мальчик, был свободный...
- Скрутили малого, - смеялись мужики.
- Пути нет.
Собакин улыбался, парень был пьян, лез грудью и под носом махал желтым ногтем, говоря:
- Шут его знает, хотел тебе продать, ан продал, жеребца, вороного, в чулках...
- Здорово же ты выпил, - сказал Собакин, - с чего гуляешь?
Парень замолчал, и белые глаза его наливались и багровели... Собакин сжался.
- Гуляю... - сказал парень, придвигаясь. Подслеповатый мужичок захлопотал:
- Брось, милый, барину интересно, а ты ответь и отойди в сторонку, - и потянул парня за рукав.
- Не хватай! - заревел парень, и все жилистое тело его развернулось для удара; но сзади, поперек живота, ухватила его цепкая волосатая рука, увлекла из мужичьего круга.
- Иди, иди, разбушевался, - говорил лысый мужик, смешно маленького роста, на солнце лоснилась черная борода его и бегали глаза, как две мыши.
- Брось, пусти! - кричал парень и вырывался, взмахивая руками, но все дальше к возам увлекал его товарищ.
- Кто это? - быстро спросил Собакин. - Вон тот, лысый?
Мужики переглянулись, один-двое отошли, а старик, в расстегнутой на черной шее посконной рубахе, сказал:
- Кто - Оська, - и прищурился.
Осипа взяли очень быстро. Собакин с понятыми нагнал его у чайной и окликнул. Осип обернулся и словно паук заворочался в костяных, навалившихся на него руках понятых, но веревкой скрутили его плечи, повели в холодную.
А позади, набегая, гудела толпа. Многим, должно быть, досадил Осип, и боялись его сильно, а теперь улюлюкали вслед, ругали, или вывернется кто, присядет, да в глаза: "Что, вор, взял?" - и ударит.
Понятые насилу сдерживали народ, да бравый урядник, в рыжих подусниках, вырос как из-под земли и крикнул: "Разойдись!"
До вечера гудела и волновалась ярмарка. Осип сел в темную избу, за железную решетку, и на допросе отрекся:
- Осип я - это верно, а лошадей никаких не крал, понапрасну только меня томите.
Собакин решил сам выпытать, где лошадь; напугать, если можно, посулить заступиться, и, поздно вечером, один, вошел в камеру, где сидел Осип.
Остановясь посредине избы и в темноте различал только дыхание, сказал Собакин кротко и, как ему показалось, вкрадчиво:
- Осип, все знают, что ты угонял лошадей, грехов за тобой много, сознайся лучше, я за тебя похлопочу.
Осип молчал.
- Ты пойми, не дорога мне лошадь, а дорого, что выходил ее на руках, как родная она мне.
- Это верно, - сказал Осип спокойно.
- Ну видишь, ты сам понимаешь, зачем же хочешь доставить мне еще огорчение...
- Огорчать зачем.
- А ты огорчаешь. Я за четыреста верст верхом приехал, измучился и вдруг из-за твоего упрямства лишаюсь лошади. Осип, а Осип.
И, тронутый словами, двинулся Собакин поближе.
- Не подходи, барин, - глухо сказал Осип. Собакин остановился и от щекотного холодка
вздрогнул.
- Осип? - спросил он тихо, после молчания, повторил: - Осип, где же ты?
Что-то больно толкнуло Собакина в колено, распахнулась дверь, и Осип, нагнув, как бык, голову, побежал по избе, оттолкнул сонного десятского, упавшего, как мешок, и выскочил на волю.
