И, тронутый словами, двинулся Собакин поближе.
- Не подходи, барин, - глухо сказал Осип. Собакин остановился и от щекотного холодка
вздрогнул.
- Осип? - спросил он тихо, после молчания, повторил: - Осип, где же ты?
Что-то больно толкнуло Собакина в колено, распахнулась дверь, и Осип, нагнув, как бык, голову, побежал по избе, оттолкнул сонного десятского, упавшего, как мешок, и выскочил на волю.
Зашмыгали торопливые голоса: "Держи, держи!" В темноте засуетились понятые.
А вдали, как огонь, вспыхивали крики: "Держи, держи!"
Застегивая сюртук, прибежал урядник, крикнул:
- Убежал... Кто?
- Осип-конокрад, - сказал Собакин, - я сам виновен...
И скоро загудела невидимая ярмарка, низко у земли закачались железные фонари, голосила баба, лаяли собаки. Бежали, неизвестно куда и зачем, мужики, крича: "Лошадь отвязал... Да кто? Да чью? Спроси его, кто... На ней и убежал... Верховых давайте, верховых!"
Над толпой, словно поднятые на руках, появились верховые и, раздвигая народ, поскакали к городу, к реке, в степь...
Собакин наскоро сам оседлал иноходца и поскакал мимо возов на чьи-то удаляющиеся голоса и топот.
Коротко и мерно ударяли копыта его коня, гудел в ушах теплый ветер, и возникали и таяли невидимые крики... Наперерез промчался кто-то, крича: "Поймаем, не снести ему головы".
Впереди топот стал как будто тише и громче голоса...
Перепрыгивая через водомоины, похрапывая, несся иноходец и вдруг резким прыжком стал на краю кручи, недалеко от верховых. Послышались голоса:
- Река, братцы, поворачивай назад.
- Переедем.
- Круча, голову сломаешь.
А вдали, направо, опять возникли крики и топот. Собакин поворотил и скоро нагнал вторых кричавших, спросил:
- Что, поймали? Мужики в ответ захохотали.
- Теленка, милый барин, загнали, дышит сердеш-пый, испугался, уши мокрые.
- Ну, вы и охотники.
- Ушел, больно уж ловкач, - отвечали мужики с уважением.
Иноходец тяжело поводил боками, и Собакин, отделившись от мужиков, ехал шагом вдоль реки.
Потянул теплый, смешанный с болотными цветами ветер, и издалека долетел протяжный звериный крик и стих.
- Что это? - невольно крикнул Собакин, чутко слушая; крик не повторялся, и сердце сжалось тоскливо.
Собакин уже спал, утомленный всеми событиями, когда кто-то, громко постучав в спальню, сказал;
- Ваше благородие, Оську привезли.
Собакин спросонок вскочил, старался понять, что говорят...
- Оську привезли, - странным голосом повторил десятский...
- Сейчас иду, подожди, или нет, иди...
И, уже выйдя на воздух, понял Собакин, что случилось несчастье. В земской избе пахло крепким и кислым, у печи на полу, покрытое рогожей, лежало тело. Десятский, присев у тела, жалостливо говорил:
- Побили его мужики наши, вон как дышит... Ах, грехи!
Собакин откинул рогожу. На боку, поджав к животу голые и содранные колени, лежал Осип, часто дыша, и глаза его сквозь полуоткрытые веки были точно стеклянные.
- Что с ним? - дрожа мелкой дрожью, спросил Собакин, боясь догадаться...
Белый зад Осипа был запачкан землей и кровью, оттуда на вершок торчал кусок дерева.
- Что это? - визгливо закричал Собакин.
Еще дальше откинул Осип серое лицо свое и запекшиеся губы быстро облизнул языком...
Плетью лежала сломанная рука его; другая, застыв, вцепилась в ягодицу и посинела.
Собакин, придерживаясь за стену, вышел в сени, дурнота подступала к горлу, и везде слышался этот кислый и крепкий запах, и вспоминался убитый на охоте тетерев, когда дробью ему вынесло весь живот...
Урядник, теребя жесткие усы, говорил:
- Вот как они расправляются по-турецки, неприятно... Осип-то признался, просил кучера вашего освободить, будто бы он в краже не замешан, и, лошадь, сказал, где находится...
- Бог с ней, с лошадью, ах, зачем я все это затеял, - сказал Собакин.
- Вы, что же, ни при чем, мужики давно случая ждали. Поверите ли, мы даже боялись Осипа... А лошадка ваша в степи у казака Заворыкина.
Старик Заворыкин долго не выходил. Собакин, измученный дневным перегоном и волнениями прошлого дня, ходил, покачиваясь, по душной горнице, и звенело у него в ушах, и тошнило его от набившейся в горло и в нос дорожной пыли.
- Расскажу попросту всю историю, конечно, старик отдаст лошадь, бормотал Собакин.
Над столом, засиженная мухами, пованивала лампа...
"О, черт, еще угоришь; что же старик не идет? А вдруг возьмет и рассвирепеет, самодур; конечно, насчет колодцев он прихвастнул, но надо бы политичнее подойти к делу, исподволь. О, черт, как лампа воняет..."
- Здравствуй, барин, - басом, громко и вдруг сказал Заворыкин, - стоял он в дверях и похлопывал себя по голенищу плетью. - За конем приехал?
- Нет, я не требую, совсем не требую, - засеменил Собакин, - вы уже знаете, какая история вышла смешная.
- История смешная, а не знай, кто смеяться будет, - сказал Заворыкин.
Молча, не сводя глаз, подошел, положил на плечо Собакину тяжелую свою руку и вдруг крикнул:
- Щенок!
И высоко поднял плеть.
- Не позволю, - пискнул было Собакин, запахло тошной пылью и кислым, зеленые круги пошли перед глазами, похолодело горло и лечь потянуло, прижаться по-ребячьи к прохладному полу...
Очнулся Собакин в постели, в сенях, и первое, что он увидел, склоненный профиль Заворыкина, худой и резкий под сдвинутыми бровями... Собакин застонал и отодвинулся в глубь кровати.
А старик, наклонясь, зашептал:
- Очнулся... Нехорошее дело вышло, попутал меня бес, думал, приехал ты срамить меня, а ты, видишь, простой, как малое дитя. Ах, барин, прости меня, гордый я, разгорелось с обиды сердце, убить ведь могу тебя, и никто не узнает... А ты, - видишь, - прост.
Старик качал головой, и ласково глядели потемневшие его глаза.
Собакин протянул руку.
- Я не сержусь.
Заворыкин погладил его по волосам:
- Христос на нас смотрит да радуется. Вот как бы жить надо, а мы не так живем, нет...
Долго говорил Заворыкин, - туманно, сурово, истово...
- Ну ладно, спи, барин. Домой-то завтра попозже поедешь; ко времени и жеребца твоего из табуна пригонят. Избави бог, не возьму с тебя денег; да иноходеи-то твой устал, ты моего возьми, сам не часто на нем выезжаю...
3
Александра Аполлоновна разрезывает толстый журнал; в зале, где уже топили сегодня, пахнет кофеем, и старые кресла заманивают развалистыми своими спинками на осенний покой.
Гимназист сидит на окошке, болтает ногами. Тусклый сад совсем беспомощен под долгим дождем.
- Расскажите еще про ваши приключения, - приставал он к Собакину.
- Я все рассказал, что ж еще...
- Володя, не приставай, - строго молвила бабушка, взглянув поверх очков на Собакина, который на чистом листе разбирал зерна пшеницы.
- Щуплое зерно, - сказал Собакин - Что же вам рассказать?
- Ну, хоть про кучера, которого связали тогда, - он ужасно таинственный.
- Архип-то... - засмеялся Собакин, - таинственный.
- В самом деле, что с ним, выпустили его? - спросила Александра Аполлоновна.
- Кажется, да, - я ездил, хлопотал, мне сказали, что без суда не отпустят, а суд, кажется, был на днях...
- Не любила я вашего Архипа, злой он, и глаз у него черный, приедет и все по конюшне ходит, все чего-то высматривает, и непременно что-нибудь после случится...
- У Белячка, - помнишь, бабушка? - мокрецы на щетках сели, - подсказал гимназист...
- У Беляка мокрецы; нет, нет, не люблю я таких, и пусть бы сидел в тюрьме. Да невинный ли он? - Старушка сняла очки. - Еще до вашего приезда в деревню он избил моего объездчика за то, что тот не позволил ехать в телеге по хлебу, - представляете, нарочно едет в телеге по хлебу...
- Я помню, - сказал гимназист, - объездчика привезли, вот страшно-то: голова болтается, и по лицу мухи ползают.
- Странно, - протянул Собакин. - Архип никогда не дрался, исполнительный всегда, тихий... Хотя был странный случай... Вот, помните, в прошлом году я ехал от вас вечером, когда еще отец Иван индюка изображал; не знаю почему, взяли мы не обычной дорогой, а напрямик по выгону, а там за межевым столбом - глубокая водомоина; я говорю Архипу: ночь темна, помни кручу налево. А он прикрикнул на лошадей. Тише, говорю, Архип, и знаю, сейчас круча, а он словно тройку не сдержит...
- Ужасно, - вздрогнула Чембулатова, - ну и что же?..
- Лошади сами круто повернули. Я кричу: "Что ты делаешь?" - а он обернулся и глухо так говорит: "Бог спас, барин, беду отвел".
- Вот-вот, я говорила, завтра же велю загородить это место...
- Я думаю все-таки, что это случайность; чем ему помешали я и мои лошади? Наконец он сам мог убиться.
- Такие, как Архип, безземельные, бессемейные мужики на все способны, в них бес сидит. Служит он у вас, все ничего, - только угрюм да молчит, а потом возьмет да вас и сожжет...
- Бабушка, смотри, проясняет, - крикнул Володя и, не успела бабушка ахнуть, распахнул балконную дверь, и сырой, пахнущий землею и листьями, осенний ветер ворвался, растрепал книгу, брызнул капелью, и солнце в прорыве между туч блеснуло на каплях, на стеклах, на желтой листве...
