Если я сегодня говорю о ней в настоящем времени, то это оттого, что для нашего странствующего народа времени вообще не существует, а есть только пространство. Мы пришли издалека: кто говорит – из Индии, кто уверяет, будто корни наши – в Египте, но так или иначе тащим прошлое за собой, словно случилось оно только что. А гонения еще продолжаются.
Девушка хочет мне понравиться, показывает, что знает нашу культуру, да только это не имеет никакого значения – важно лишь знать наши обычаи.
– В городе мне сказали, что вы – «цыганский барон», глава рода. Прежде чем прийти сюда, я много читала о нашей истории…
– Пожалуйста, не надо говорить «нашей». Это – моя история, моя и моей жены, моих детей и внуков, моего племени. А вы – другая. В вас никогда не швыряли камнями на улицах, как в меня, пятилетнего мальчишку.
– Но, мне кажется, сейчас многое изменилось к лучшему…
– Все всегда меняется к лучшему, чтобы потом измениться к худшему.
Однако она продолжает улыбаться. И заказывает себе виски, а наши женщины никогда так не делают.
Если бы она зашла сюда выпить или с кем-нибудь познакомиться, то я бы отнесся к ней как к клиентке. Я научился быть внимательным, учтивым, элегантным, потому что этого требует мое ремесло. Когда посетители хотят побольше узнать о цыганах, я рассказываю им кое-какие занимательные истории, предупреждаю, что скоро начнут играть музыканты, сообщаю две-три подробности нашего уклада и быта, и они уходят с полнейшим ощущением того, что теперь про цыган им известно решительно все.
Но эта девушка – не туристка; она уверяет, что такая же, как мы.
Вот она снова протягивает мне официальную бумагу – свидетельство о рождении. Я знаю, что государство убивает, грабит, лжет, но пока еще не рискует подделывать документы, а потому она и в самом деле – дочь Лилианы, ибо в бумаге черным по белому написано ее полное имя и место рождения. По телевизору однажды сказали, что Гений Карпат, Отец Народа, Великий Вождь, тот самый, кто заставлял нас голодать, вывозя за границу все, что можно, тот самый, кто в своих дворцах ел на золоте, покуда народ умирал от истощения, так вот, этот самый человек на пару со своей женой, будь она проклята, приказывал своей охранке отбирать в сиротских приютах детей, из которых государство готовило наемных убийц.
Брали только мальчиков, девочек оставляли. Быть может, эта – одна из них.
Я снова гляжу в свидетельство, раздумывая, сообщить ли, где находится сейчас ее мать, или нет. Лилиана заслуживает встречи с этой юной интеллектуалкой, Лилиана заслуживает того, чтобы взглянуть на нее: я считаю, что она уже все получила сполна за то, что предала свой народ и опозорила родителей, отдавшись чужаку. Быть может, пора прекратить пытку, ибо ее дочь выжила и, судя по всему, недурно устроилась в жизни – настолько, что сумеет даже вытащить мать из нищеты.
Быть может, и мне перепадет что-нибудь за эти сведения. А в будущем – и наше племя тоже получит какие-нибудь блага, ибо живем мы в смутные времена, когда все уверяют, что Гений Карпат убит, и даже показывают пленку, на которой заснят его расстрел, но совершенно не исключено, что завтра он возьмет да воскреснет, и выяснится, что это все – инсценировка, а просто он хотел проверить, кто на самом деле ему предан, а кто – готов предать.
Скоро придут музыканты, так что пора потолковать о деле.
– Я знаю, где находится эта женщина. И могу отвезти вас к ней.
Теперь я тоже говорил мягко и дружелюбно.
– Но, как мне кажется, эти сведения кое-чего стоят…
– Я готова заплатить, – ответила она, протягивая мне куда большую сумму, нежели я предполагал.
– Да этого и на такси не хватит.
– Получите столько же, когда я достигну цели.
Но я чувствую, что прозвучало это неуверенно. Похоже, она слегка опасается дальнейшего развития событий. Я сразу беру деньги, положенные на стойку.
– Завтра отвезу вас к Лилиане.
Руки у нее дрожат. Она просит еще порцию виски, но в этот миг в бар входит какой-то мужчина и она устремляется к нему. Я понимаю, что знакомы они совсем недавно – быть может, лишь со вчерашнего дня, – но разговаривают как старые друзья. В глазах у него – неприкрытое желание. Она прекрасно сознает это, но разжигает его еще больше. Мужчина заказывает бутылку вина, они садятся за стол, и кажется, будто история с матерью предана забвению.
Но я хочу получить оставшуюся половину денег. И, подавая им вино, спрашиваю, в каком отеле она остановилась. Обещаю завтра в десять утра быть у нее.
Хирон Райан, журналист
Едва пригубив первый бокал вина, она сообщила – хотя я ни о чем, разумеется, не спрашивал, – что у нее есть друг, сотрудник Скотланд-Ярда. И, разумеется, это была ложь: просто она заметила выражение моих глаз и попыталась отдалить меня.
Тогда я ответил, что и у меня имеется возлюбленная. Стало быть, счет стал равным.
Через десять минут после того, как заиграла музыка, она поднялась. До этого разговаривали мы мало и только на самые общие темы – делились впечатлениями о Бухаресте, сетовали на ужасающие дороги. О моих разысканиях не было сказано ни слова. Но стоило лишь ей встать, как передо мной – и всеми, кто в эту минуту находился в ресторане, – возникла богиня во всей славе своей, жрица, заклинающая ангелов и бесов.
Глаза ее были закрыты, и Афина, словно не сознавая, где она, кто она, чего ищет в мире, парила в воздухе, вызывая со дна лет прошлое, выявляя настоящее, открывая и провидя грядущее. В ее танце причудливо перемешивались чувственный накал и чистейшее целомудрие, разнузданность и откровение, гимн Богу и природе одновременно.
Посетители замерли над своими тарелками, глядя на этот танец. Теперь уже не она двигалась в такт музыке, а музыканты старались следовать ее движениям, и ресторанчик в подвале старинного дома на одной из улиц Сибиу превратился в египетский храм, где приверженцы культа Исиды отправляют свои таинства. Запах вина и жареного мяса сменился благовонием, вводившим всех нас в транс, и всем нам в тот миг довелось испытать, каково это – покинуть этот мир и войти в новое, неведомое измерение.
Гитары и труба смолкли, слышались только ритмичные звуки ударных. Афина продолжала танец – так, словно ее уже не было здесь, среди нас: на лбу проступила испарина, босые пятки с силой ударяли в деревянный пол. Какая-то женщина поднялась со своего места и бережно завязала косынку на шее танцовщицы – и вовремя, потому что ее блуза грозила вот-вот сползти с плеча, обнажив грудь. Но Афина словно и не заметила этого, ибо пребывала в иных сферах, пересекала границы тех миров, что почти соприкасаются с нашим, но никогда не дают обнаружить себя.
Посетители начали хлопать в ладоши в такт музыке, и Афина, будто черпая энергию из этих ритмичных рукоплесканий, ускорила движения, кружась и кружась, удерживая равновесие в пустоте, и словно бы выхватывая все, что мы, простые смертные, могли предложить верховному божеству.
И вдруг замерла на месте. И все остановились, включая музыкантов. Глаза ее были по-прежнему закрыты, но по щекам катились слезы. Воздев руки к небесам, она закричала:
– Когда умру, заройте меня в землю стоймя – я и так всю жизнь провела на коленях!
Все молчали. Афина открыла глаза, словно очнувшись от глубокого сна, и, как ни в чем не бывало, направилась к столу. Снова заиграл оркестр, танцевальную площадку заполнили несколько пар, но веселья не получилось – обстановка в ресторане изменилась разительно, и вскоре посетители один за другим начали расплачиваться и покидать заведение.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил я, когда она отдышалась.
– Мне страшно. Я вдруг поняла, как можно попасть в то место, куда попадать не хочу.
– Хочешь, я провожу тебя?
Она качнула головой. Но все же спросила, в каком отеле я остановился. Я ответил.
За несколько следующих дней я завершил сбор материалов для фильма, отправил в Бухарест переводчика вместе с арендованной машиной, а сам остался в Сибиу – ради того лишь, чтобы снова увидеть Афину. Хотя я всегда руководствуюсь логикой и считаю, что любовь можно выстроить, а не только встретить, мне было понятно: если я больше ее не увижу, какая-то очень важная частица моей жизни навсегда сгинет в этом трансильванском захолустье. Я как мог сопротивлялся засасывающей монотонности: не раз ходил на автовокзал проверять расписание автобусов до Бухареста, потратил на телефонные разговоры с редакцией Би-би-си и с моей подругой куда больше, чем позволяло мое скромное жалованье. Объяснял, что материал еще не готов, что я должен задержаться здесь – может, на день, а может, и на неделю, – что с местными трудно иметь дело: они принимают слишком близко к сердцу, когда их милую Трансильванию пытаются представить отчизной кровавого монстра Дракулы. В конце концов мне удалось убедить продюсеров, и мне разрешили пробыть здесь, сколько будет нужно.