А Денни Монтгомери в буш действительно погнала нужда, но какая именно, даже она сама точно определить не могла. Наверное, ей нужно было доказать себе самой, что у нее не куриные мозги.
Потом в ее жизни появился Бен. Высокий фермер с Холмов, с лаконичной речью, обветренным лицом и жесткими голубыми глазами, которые редко смягчались. Бен, который всегда знал, как сделать так, чтобы она собралась с мыслями. «Хватит нести бред, Денни. Это все опять твое воображение».
Бен, как и Денни, не любил убивать. А война окончательно отвратила его от убийств. Он решил, что даже животных нельзя лишать жизни, если только ситуация не складывается «или ты, или тебя». Он даже не держал мясной скот. Коров — только молочных, овец — ради шерсти. А стрелял по пням, по падавшим с деревьев листьям. Он был прекрасным стрелком, мог бы белке в глаз попасть, и дважды выигрывал Королевский кубок.
Сидя на кухне в ожидании прихода убийцы, с которым она будет ужинать, Денни простила Бена за ружье, которым ей теперь угрожал Джек Смит. Она знала, что Бен сочтет ее дурочкой, что в его глазах все ее поступки будут неверными: те, которые она совершила или, наоборот, не совершила, но он все равно не перестанет любить ее… Сколько благодарности может поместиться в сердце, а надо ему всего-навсего немного любви…
Денни подумала о сестрах. Настроение ее менялось, как ветер в море.
Она представила себя у Викки дома… или у Мэри, или у Теодоры, без разницы… Вот она рассказывает об основах этикета, который непременно нужно соблюдать, когда обедаешь с убийцей. Эта история передается из поколения в поколение. Внучатые племянники и племянницы восхищенными глазами смотрят на портрет Денни Монтгомери над каминной полкой. «Однажды она обедала с убийцей. И подавала на стол так, будто он — настоящий джентльмен», — говорят они.
Денни была очень занята — в своем воображении, конечно, — смотрела с фотографии на своих многочисленных родственников и их потомков, и в этот самый момент раздался свист.
Если учесть суматошный до нереальности день, Денни, как ни странно, чувствовала себя совершенно спокойно, когда шла по коридору открывать дверь. Джек Смит стоял там же, где и предыдущим вечером, — на самом краю веранды. И так же держал направленное на Денни ружье.
— Господи, да опусти ты эту чертову штуку, — разозлилась девушка. — Входи. Ужин уже готов. — Она говорила с ним, как с до смерти надоевшим своими дурацкими выходками ребенком.
Денни развернулась и пошла на кухню. Она слышала, как он вытирает ноги о коврик. О, этот факт, несомненно, украсит историю, когда придет время рассказать ее. «И он вытер ноги о коврик…» Очень вежливый убийца.
У двери в кухню Денни обернулась, бросив через плечо:
— Сегодня на ужин жаркое, — прошла прямиком к плите и вытащила из духовки блюда с едой.
Когда она выпрямилась, Джек Смит уже стоял в дверях, ружье по-прежнему смотрело на нее.
— Я же сказала тебе: опусти эту штуку, — терпеливо повторила Денни. — Не съем я тебя и бежать тоже не собираюсь. А сама я и стрелять-то толком не умею. Поставь его в угол, и давай поедим.
Он обошел дверь и захлопнул ее ногой, прямо как в предыдущий вечер. Сел на стул у стены рядом с дверью и положил ружье на колени. Глаз с нее на сводил. Взгляд тяжелый, подозрительный.
Денни стояла на другом конце кухни — тарелка с бобами в одной руке, блюдо с бараниной в другой — и разглядывала его.
Так вот он какой! Она уже начала забывать. Ненависть ее померкла, острые углы сгладились. Он такой молоденький, хрупкий. Но эти его пальцы… Не такие уж они и хрупкие, припомнила Денни. Пиджак Макмулленза висел на нем, как на вешалке, плечики у него совсем худенькие. Губки полные, мягкие, как у женщины. В глазах — грусть. И с волосами он что-то сделал. Господи, да они же мокрые! Он пригладил их, может, даже причесался… пальцами. Одним словом, приготовился к ужину как мог.
Эти мокрые расчесанные волосы смягчили сердце Денни. Странная это вещь — жалость.
— Ты хорошо выглядишь, — сказала она, не меняя выражения лица. — Я ждала тебя.
— Правда? — Первое за сегодняшний вечер слово было пропитано горечью, улыбка вышла кривоватая.
Денни мигом вернулась в реальность. Она потрясла головой, словно пыталась стряхнуть наваждение. Поставила тарелки на стол и снова пошла к плите.
— Чем занимался весь день? Спал? — поинтересовалась она.
— Не жди, что я буду рассказывать тебе, когда я сплю, где я сплю и сплю ли вообще. Я за тобой весь день следил. Как и обещал. Что ты делала с этими корзинками? Там, у бревна? Зачем они тебе?
— Это цветочные корзинки. — Денни перелила подливу из чашки в маленький кувшинчик. — Я в них папоротник выращиваю и продаю на рынке.
— И много за него дают?
— На Рождество — цены что надо. Но приходится целый год за ними следить. За цветами то есть. Один цветок года два растет, пока его можно будет выставить на рынок… и все это время за ним надо ухаживать. Поливать… подкармливать… бороться с вредителями… беречь от ветра. Выставлять зимой на солнышко, когда не слишком холодно.
— Господи Иисусе! Да тебя, видать, хлебом не корми — дай поработать.
— Эта работа мне по душе. — Она вытащила из духовки все блюда, взялась за нож с вилкой и принялась резать баранью лопатку. — Придвигайся. Поедим со всеми удобствами.
— Кто-нибудь приезжал? — Вопрос прозвучал резковато.
— Ты же наблюдал весь день. Сам знаешь.
Он медленно придвинул стул. Аккуратненько положил ружье на стол с правой стороны от себя на расстоянии вытянутой руки.
Денни знала, что оно там, но постаралась не обращать на него внимания.
— Ты проголодался? — спросила она. — Тебе побольше положить?
— Еще бы! Тут ты в самую точку попала.
— Я и сама помираю с голоду.
Как ни удивительно, она действительно жутко хотела есть. До коликов.
Джек Смит неловко взялся за нож с вилкой. Держал их слишком близко ко рту, нелепо развернув ручками от себя. Наклонился к тарелке и стал закидывать в рот еду, словно неотесанный трудяга. Через пару минут, однако, все переменилось. Он выпрямил спину и взял прибор правильно. Теперь он вел себя так, словно сидел на великосветском приеме, и эта манера, поведения давалась ему легче. Грубая часть его натуры была явно взращена с большим трудом. Временами он нарочно начинал вести себя как отъявленный головорез. Ел, говорил и держал себя так, как его окружение — бандиты и хулиганье. Но все это было чистой воды притворством и совершенно не шло настоящему Джеку Смиту. Слишком уж мягкими были черты его лица, и у него не получалось выглядеть крутым. С годами его воспитанное «я» растворилось и поблекло. И теперь он не был ни тем ни другим. Не был самим собой. Так, только иногда проскальзывало.
