Андрей уезжал. Как и предполагал Сашка, его не поняли, даже родители. Из его писем, из его стихов, которые он слал — это было ясно. Чтобы доказать правоту своего друга, Сашка рвал глотку, читая стихи Андрея друзьям, и даже написал письмо его родителям, в котором оправдывал шаг их сына, за что пришлось прочесть гневное письмо от Андрея. Но дружбу настоящую водой не разольешь.
Вот и подошел зимний отпуск. Как и ожидал Сашка в аэропорту его встретила Инна. Он решил, что теперь уже точно объяснит ей все, но разговор откладывал и откладывал. А Инна, как будто все понимая, или чувствуя, плакала, когда Саша говорил ей о любви. Неделя пролетела как один день. И вот снова он сидел в холодном самолете, который уже около часа стоял с открытыми дверями и вылетать не собирался, все тепло давно вышло из салона, ноги коченели. Наконец–то двери закрыли, самолет тронулся. И тут заиграла музыка, без труда Сашка узнал знакомый голос и песню, которая была включена не сначала и прозвучала со слов «Ты так захочешь теплоты, не полюбившейся когда–то» — как насмешка. Пассажиры откровенно смеялись. Но для Сашки эти слова почему–то совершенно неожиданно вызвали щемящее чувство. В иллюминатор он видел знакомую фигурку девушки. И только теперь будто проснулась любовь в его душе, Сашка понял, что любит Инну. «Какой же я болван» — Ему захотелось ее видеть еще и еще.
Еще самолет не приземлился, а он уже написал огромное письмо, в котором изложил все как было и как есть, а потом еще не дождавшись ответа от Инны, писал снова и снова. Первое письмо Сашка с радостью взял в руки, вскрыл, прочитал, это было не то, чего он ждал, его написала Инна, видимо сразу после Сашкиного отъезда. С нетерпением ждал он следующего письма, но оно не пришло. Сашка продолжал засыпать Инну письмами, надеясь на ответ, но… Долго придумывал он такие слова, которые могли бы возвратить ему любовь. Но ничего не получилось.
Какие только не приходили мысли к Сашке, он снова вспоминал героев книг, искал выход в их опыте, но не находил ничего. Единственное, что оставалось ему — ждать лета и самому поговорить с Инной. Этим будущим разговором он жил, только эта надежда уводила порой появляющиеся черные мысли.
Старые друзья написали, что видели Инну с другим. Сашка не верил, но от правды никуда не уйдешь, тогда он решил, что это ее месть, и снова успокаивался.
Последняя неделя перед отъездом в отпуск тянулась невероятно долго, порой казалось, что ей не будет конца. И вот ее дом, ее квартира. Сашка не задумываясь позвонил, никто не открыл. Усевшись за столиком во дворе, откуда хорошо просматривался знакомый подъезд, Сашка ждал прихода Инны. Прошло несколько часов, увиденное, хоть и был он готов к этому, резануло ножом по сердцу — она, действительно шла с другим, улыбалась ему, шла в обнимку. Сердце на мгновение остановилось, комок горечи подкатил к горлу, увлажнившись глаза заблестели. Сашка сделал большое усилие, чтобы не дать волю слезам. Он понял — разговор бессмыслен, она поступила так не из мести. И теперь рядом с ней не орудие мести, Инна на это не способна, рядом с ней может быть только любимый или никто.
«Я дурак. Потерять такого человека…» — примерно такие думы вертелись в его голове. Сашка еще долго сидел за столом, сигарета не потухала в его руках. Ночь скрыла его согнувшийся силуэт. А утром на столе лежал только букет, вчера еще живых, цветов, и всем видом они говорили о потерянном кем–то любви…
1983 г.
УЛИЦА
РАССКАЗ
Летний вечер, тихий и долгий опустился на землю. Кажется, в эти часы вся природа застыла в колдовском оцепенении, но только природа. А в городе улицы наполняются неудержимым броуновским движением машин и пешеходов. Кто идет с работы домой, кто на пляж — нет ничего приятнее, чем часами сидеть в реке и бояться вылезти в вечернюю прохладу воздуха на суд надоедливой мошкары. Кто спешит на свидание, кто в гости, да и мало ли куда. Но излюбленным местом мальчишек в это время года являются, конечно, одинокие беседки в детском саду, песочница или столик во дворе, спрятанные в непролазных кустах боярышника, или уютная лавочка в каньоне из высоких тополей, опоясывающих парковую аллею, где городские сверчки, начинают свою ночную песню задолго до наступления темноты. Здесь проходит вечерняя жизнь большинства ребят нашего двора.
Тишину сумерек нарушают то резкие, обрубленные удары по струнам гитары, то гордый и грустный их перебор, и к голосу инструмента подстраиваются мальчишеские голоса. Их песни обо всем и ни о чем. Сначала ребята поют натянуто, но через несколько минут они войдут в образ своего героя, и их уже ничто не сможет остановить. Беспредельно далеко разносится плачь гитары, и дворовая песня проходит все преграды: ни закрытые окна, ни крепкие стены домов не спасут от нее. Однако кому–то завтра рано вставать и нужно выспаться. И кто–то, не выдержав, выйдет на балкон, чтобы криком разогнать «хулиганов». Иногда помогает. Неспокойная толпа переберется в соседний двор, чтобы и там «испытать нервы» его обитателей. Что поделаешь, детство — хочется кричать и беситься.
Александр Петрович любит подышать вечерней свежестью под сенью душистых деревьев. Порой ему кажется, что аромат тоненькими струйками стекает с их стволов и плывет по аллее, как плывет утренний туман по реке. И сегодня, как обычно, Александр Петрович отправляется в городской парк.
Он идет, слушая тишину, вспоминая далекие и близкие годы детства, войну, свою первую любовь, друзей, всю свою жизнь. Он и не замечает кучки ребят, не замечает сначала их шумного занятия. А ребята целеустремленно бросают вверх камни, стараясь разбить фонарь на столбе. И только мгновенно опустившаяся густая темнота заставляет его вернуться из воспоминаний.
… По аллее летел веселый смех, и множество ладоней аплодировали кому–то. За свою жизнь Александр Петрович ни разу не прошел мимо хулиганов. И сейчас он, моментально разобравшись в ситуации, быстрыми шагами спешил на детские, беспечные, крикливые голоса.
— Это что же вы делаете?! А? Это же хулиганство… Вот я вас сейчас, — старался более громко и грозно прикрикнуть он, — сейчас всех в милицию сдам!
Мальчишки как от выстрела ринулись врассыпную, но кто–то прокричал: — Стойте! Нет милиции! Это какой–то старикашка на пушку берет. Ему не за нами гоняться, а самому пора бы от инфаркта убегать.
Ребята сбавили бег, остановились. Боязливо и внимательно пригляделись и, сначала одинокий, а затем все нарастающий смех опять разнесся по парку.
«Совсем еще дети, — подумал про себя Александр Петрович. И с неожиданным теплом вдруг добавил про себя, — совсем как и мы тогда, в далеком двадцать девятом. Хоть и помогали тогда взрослым, а также озоровали по–детски; как и они». Нестерпимо захотелось поговорить с ними, ощутить себя снова ребенком.
— Ну, чего испугались? Идите сюда, — позвал он их, и сам пошел навстречу, ускоряя шаг к злополучному столбу.
— А мы и не испугались, вот еще! Было бы кого, — ответили ему голоса, и ребята полукругом подошли к нему. Теперь Александр Петрович разглядел их повнимательнее. Четырнадцать, пятнадцать лет, юнцы, а в глазах уже светится уверенность, даже какой–то гонор, а держатся все–таки с опаской.
— Ну, чем вы тут занимаетесь? Прохожих пугаете в поздний час?
Ребята ухмыльнулись.
— А кто это такой меткий у вас? — Александр Петрович взглянул и указал на разбитую лампочку, — да, не волнуйтесь, я просто из интереса, сам когда–то не прочь был пошкодить… Точный был бросок.
— Да, пустяки! — первым вступил в разговор белокурый, высокий и худой паренек.
Наступило молчание, чтобы хоть как–то его нарушить, Александр Петрович посмотрел на часы и заметил, что время уже одиннадцать и не поздновато ли, не будут ли родители волноваться.
— Так ведь каникулы. На то оно и лето. Да и вместе мы все, ничто не страшно.
— А я и не говорю, что должно быть страшно. Вот когда идешь в атаку и шаг за шагом приближаются вражеские окопы, и когда видишь как мелькает автоматный огонек тебе в лицо, и пули свистят над головой, а ты идешь только вперед — вот тогда страшно и то только в первые мгновения и после боя, когда осознаешь все пройденное.
— Это вы о фронте? — спросил опять тот же высокий мальчишка.
— Да, о войне. Но давайте познакомимся что ли, для начала. Меня зовут Александр Петрович, — и он протянул руку своему, пока единственному, собеседнику.
— Виктор, — неуверенно ответил тот и тоже протянул ладонь.
— Ну, а вы, что притихли?
— Саша.
— Сергей.
— Тоже Серега.
— Иван.
— Роман.
— А где же Леха? — Виктор вопросительно взглянул на ребят, потом вокруг. — Вот тебе и на! И след простыл, ну и трус! — больше себе, чем остальным сказал один из ребят.
