Но вот то, что из-за него Оля плакала, стало несмываемым прегрешением на репутации Лукина и перечеркивало все возможные заслуги.
Потому исход их встречи был предрешен заранее.
Пока Оля отсиживалась в своей комнате на втором этаже, на первом, уперев руки в боки, Марсель Маноду внимательно смотрел на собственного зятя и тихо, сдерживая клокочущую в нем ярость, произносил:
— Интересно, молодой человек, как это вам хватило наглости явиться сюда на следующий день после того, как вы довели до такого состояния мою дочь!
— Это не наглость, — возразил Лукин. — Я приехал, чтобы поговорить с женой, месье Маноду. И вернуться домой вместе с ней. И если бы мне было безразлично, в каком она состоянии, я бы не ехал сюда следом за ней… на следующий день.
— Оля не желает вас видеть!
— Но нам нужно поговорить. Она не может этого не понимать.
— Еще раз повторяю! — скрестив на груди руки, громыхнул месье Маноду. — Она явилась сюда вся в слезах, у девочки настоящая истерика, даже имени вашего слушать не хочет, а вы так запросто: нам надо поговорить? Да за кого вы себя принимаете?
— За ее мужа. И за отца ее ребенка.
К чести месье Маноду, соображал он довольно быстро. Иначе, пожалуй, не сделал бы карьеры на выбранном поприще. Потому с ответом он помешкал всего-то на пару секунд дольше обычного. А потом спросил, глядя на зятя со своим особым строгим прищуром:
— И давно?
— Что именно?
— Срок беременности.
— Вы на что-то намекаете?
— Нет. Я пытаюсь понять, как вы отважились явиться сюда после того, как вы довели свою беременную жену до такого состояния! Вы хотя бы понимаете, чем это чревато! Ей нервничать нельзя!
— Вот я и приехал для того, чтобы ее успокоить, — сказал Егор, сдерживая себя. — Месье Маноду, пожалуйста, позовите Олю. Объясните ей, что это важно для всех нас.
— Да я едва сдерживаю себя от того, чтобы вызвать охрану и выпроводить вас из своего дома! — заорал бывший посол теперь уже с сильным акцентом — когда он нервничал, его чистейшая русская речь теряла свою чистоту. — Какую вам Олю!
— Зовите! — хмуро заявил Лукин. — Я не уйду, пока не увижу жену.
Марсель Маноду смелость зятя, естественно, оценил. Недовольно крякнул и повернулся к маленькому круглому столику со спиртными напитками, стоявшему возле камина.
— Пить что-то будешь? — не менее хмуро спросил он.
— Нет, спасибо.
— Зря, — пробормотал тесть и влил в себя рюмку какой-то благородной жидкости. Потом повернулся к Егору и мрачно сказал: — Все действительно так плохо?
— Это ее точка зрения. Она собралась со мной разводиться. Я — нет.
— Черт! Ну не хочет она тебя видеть… Или и мне ей врагом сделаться и заставить?
— Просто… попытайтесь ей объяснить, — после недолгого молчания заговорил Егор. — Может быть, вас она услышит.
— Пока она только плачет. И я совершенно не желаю вникать в то, что у вас произошло. В любом случае, ты виноват! В женских слезах всегда мужчина виноват. Я поговорю… Но дай ей остыть, ясно?
— Ясно…
— Ясно тебе! Остановился где-то?
— Нет, я сразу сюда…
— Поезжай в гостиницу. Я попробую ее убедить, чтобы она тебе перезвонила. И успокойся тоже. С ума сошли оба!
— Мой телефон она знает, — мрачно сказал Егор и, попрощавшись, покинул дом месье Маноду.
В гостиницу не поехал. Торчать там, пиная воздух, перемещаясь из угла в угол — не внушающая оптимизма перспектива. А Лукин достаточно знал собственную жену, чтобы понимать — не позвонит она ни сегодня, ни завтра, если уж ее любимое блюдо — каприз — было подано родителям в комплексе со слезами. Теперь она станет выдерживать свой характер и испытывать его.
Егор улетел в Киев первым попавшимся рейсом. Две пересадки, отложенный взлет в Милане и совершенное невезение с соседями. Сначала безусловно истеричная дама, рассуждавшая о нестабильности обстановки в мире. «Иначе, почему наш рейс задержали?» — вопрошала она раз за разом. А после — нескончаемая болтовня престарелого чеха, желающего «на закате жизни» взглянуть на родину. Его чудовищная смесь украинского, русского и чешского довела Егора до головной боли.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В квартиру входил уставшим и злым, как собака. Смирившимся с тем, что лучше б остался в Париже. Но, кажется, привычная рациональность поступков стала ему изменять. Под видом дороги он загнал себя в размышления. Время в ожидании рейса тянулось бесконечно, сон был рваным, не дающим отдыха, а мысли все больше сосредоточивались на единственном: им легко было с Ольгой до тех пор, пока перед ними не оказалось реальной проблемы. Когда цели были одинаковыми и совпадали методы достижения, их брак был стабильным. Идеальным в своем партнерстве. Но едва они не сошлись во взглядах — все стало рушиться, как карточный домик. К компромиссу оказались не готовы оба.
Лукин пытался сохранить традиционность семьи. Чего хотела Ольга — он, пожалуй, в точности и не знал. Даже в отношении ребенка, если вспомнить, что она ему приводила в качестве аргументов.
В попытке избавиться от навязчивой идеи, что им необходимо поговорить — сейчас он мог говорить только сам с собой, Ольга не желала — Егор заставил себя переключиться на насущное.
Душ, кофе, редакция…
Найти себе дело, любое…
Марценюк. На носу время очередного сигнального варианта…
Запустить бы новый проект. Креативщик из него сейчас хреновый. Как и аналитик, судя по вынужденным, но хаотичным перемещениям.
Документалист?..
Лукин криво улыбнулся.
Хроника наших дней — сунутый в архив черновик об охотничьем периоде Росомахи… Знать бы, куда ее занесло после «Мандарина» и что удалось выяснить…
Душ!!!
Несвежая рубашка, такая же, как и его несвежие мысли, летела в сторону, когда посреди комнаты разразилась телефонная мелодия.
Егор выхватил трубку из кармана пиджака и принял звонок, которого ждал и не ждал одновременно.
— Ты уже в Киеве? — безо всякого приветствия, равно как и безо всяких эмоций спросила Оля.
— Да, — в тон ей ответил Егор. — Оль…
— Ну и прекрасно. Больше не прилетай.
— Я вообще-то за тобой прилетал.
— А я об этом просила?
— Я тебя прошу.
— Не вариант. Я остаюсь здесь, Егоша.
— И как ты себе это представляешь? — на его щеках заходили желваки. Иногда в телефонах была несомненная польза: голос еще не выдавал гнева, заполыхавшего в нем с новой силой.
— Обыкновенно. Уволилась и ушла от тебя.
— А наш ребенок?
— А что наш ребенок? — прозвучало почти с насмешкой. — Со мной, конечно.
Егора накрыло. После бессонных ночей, сотен километров туда и обратно, людской суеты, безрезультативных размышлений — спокойный голос в трубке. Ольга, считающая себя в праве…
«В женских слезах всегда мужчина виноват», — неожиданно проскрипело в голове.
— Чего ты хочешь, Оль? — устало спросил Лукин.
— Озерецкого.
Телефон с размаху полетел в стену — точка кипения была достигнута. Вместо душа Егор обнаружил себя в комнате, с бутылкой в руке. Коньяк обжег горло, еще раз. Третий глоток расплескал тепло по напряженному телу.
Озерецкий в обмен на его ребенка. Для Лукина обмен даже более выгодный, чем для Ольги.
Он сделал еще глоток, и мысли направились по пути, с которого возврата уже быть не могло. Что от него требуется? Ублажить Росохай, чтобы уломала брата? Да запросто!
И в самом неформальном для себя прикиде — рваных джинсах и кожаной потертой куртке орехового цвета, благоухая наконец-то не псиной, а брендовым парфюмом, удачно скрывшим запах коньяка, Лукин назвал таксисту адрес, выясненный у Шаповалова.
Он ехал к Руслане.
Часть вторая.
Ближе, чем до Африки.
Глава 1
Вечер переставал быть томным. Решение принялось как-то само по себе и очень быстро. Даже неожиданно быстро, но все лучшие решения, которые она принимала, были спонтанными. С какой стати уходить от такого хорошего правила?
И даже темень за окном не останавливала. С чего вдруг? Росомаха — очень подвижный и выносливый зверь, способный долго преследовать свою добычу, но ведет ночной образ жизни. Днем она спит, а на охоту выходит с наступлением сумерек. Так что все нормально, все в пределах жанра.
