– Не знаю, – честно ответил Сергей.
– А-а, не знаешь. А я вот знал почему. Не потому что в те годы туда конкурса не было, как мои недруги утверждают. Что, дескать, институт был для дебилов и хачиков. Нет. Наговоры это все. Нет. А пошел я туда, Сережа, потому что строительство люблю. Люблю созидать. А это означает, что люблю быть искренним. Потому что искренность – главный инструмент строителя, а уже потом мастерок или козлы, уже потом шпатлевка и асбестоцемент…
Апоков замолчал на пару минут. Протер очки. Садовников обратил внимание, что глаза его покраснели.
– Ты знаешь, что такое плита перекрытия? – спросил Апоков, надевая очки.
– Не знаю, Александр Завенович. Что-то такое когда-то слышал, но врать не буду, не знаю.
– Не знаешь… А ферма с предварительно напряженной арматурой?
– Тоже, должно быть, какой-то строительный термин… но не знаю, нет.
– А фахверк? А подкрановые балки? А фундаментные блоки? А отводы для прочистки? – наступал Апоков.
– Да не понимаю я ничего в строительстве! – напрягся Сергей. – Почему вы спрашиваете?
– Почему я спрашиваю… почему я спрашиваю… А вот почему… потому что, если бы ты знал то, о чем я тебя спрашиваю, то ты бы, Садовников, гораздо лучше меня понимал…
С этими словами Апоков уронил голову на стол, обхватил ее руками и зарыдал, да так, что Садовников не на шутку испугался. Он лихорадочно соображал, как объяснит такой пассаж редакторшам, которые сейчас вбегут и набросятся на человека, который довел шефа до истерического состояния, кроме того, он подумал, как же все-таки помочь Апокову, тучное тело которого вздрагивало так, что даже стол сотрясался. Сергей сначала хотел сбегать за водой, но в последний момент заметил наполненный графин, стоявший на тумбочке.
– Воды, Александр Завенович?
– Нет, – простонал Апоков, все еще продолжая вздрагивать.
В кабинет, как ни странно, никто не вошел.
– Мне строительный участок до сих пор снится, – продолжал гендиректор изменившимся голосом. – Бульдозеры, щебенка, компрессоры… Ты даже не представляешь, какой это для меня родной шум! Иногда вот так абстрагируешься от этого проклятого телевидения, закроешь глаза, представишь себя опять прорабом и думаешь… вот же оно – счастье! Вот он – путь предначертанный! Как же так получилось, что я больше не на стройке, а в этой информационной тюрьме? Кто виноват?! Ты когда-нибудь, Сережа, готовил оконные проемы?
– Что такое оконные проемы представляю. Но никогда их не готовил, – совершенно искренне признался Садовников.
– А-а. Не готовил. А я вот готовил. – Здесь Апоков как бы взял себя в руки, присел нормально и высморкался в платок. – А я вот готовил. Готовил, и не один, и не два. А плита перекрытия, чтоб ты знал, это такая прямоугольная бетонная плита, которую ставят на несущую внешнюю кирпичную стену. По сути дела, это основа для следующего этажа… Да ну тебя! Вижу, что тебе неинтересно. Не строитель ты, Садовников. Не получится из тебя прораба.
– Александр Завенович, – весь этот разговор начинал Сергея раздражать, – а почему вы в строительстве не остались? Зачем пришли на телевидение?
– Небось думаешь, из-за денег? – улыбнулся Апоков. – Ошибаешься. Не из-за денег. Нет. Деньги тут ни при чем. Это что-то вроде чувства долга. Осознание какой-то высшей ответственности, что ли… Сам посуди, если я вернусь в строительство, кто же вас, творцов, редактировать будет? Думал. Много думал о том, кем бы себя заменить и уйти, да вот все никак не подберу достойной кандидатуры. Ладно… Отвлеклись… Ну так чем он все-таки занимается?
– Кто?
– Кто-кто… мой друг, Руденко…
– Да снимает вроде что-то, – рассердившись, соврал Сергей. – Вроде бы рекламные ролики снимает, когда заказ перепадет, фрилансер, в общем. Иногда репетиторствует… А так, я еще слышал, что столярит немного.
– Столярит немного… – Апоков мечтательно закатил глаза. – Сам бы постолярил немного, если бы не вот эта тюрьма с венецианскими люстрами! – Он с показной ненавистью оглядел свой огромный кабинет. – Все бы отдал, чтобы столярить, как Руденко, или готовить оконные проемы, а по вечерам… с собачкой гулять. Кстати, Тузик-то его как?
– Какой Тузик?
– Ну, собачка у него такая есть – Тузик. Черненький такой, лохматенький скотч-терьерчик…
Сергей все пытался понять, что могла бы означать вся эта клоунада, ибо у Романа собаки не было никогда. Тем временем Апоков взял со стола какую-то рамку из тех, которыми обычно оформляют картины, поднес к лицу и стал изучать резное окаймление, как бы давая Сергею время на раздумье для полного ответа на вопрос о Тузике.
– Тузик-то его как? – Он повторил вопрос, глядя через рамку. – Жив ли еще Тузик? Такой же веселый чертенок? Или как?
Сергею почему-то захотелось смириться с фактом существования руденковского Тузика. Одновременно он почувствовал, что как будто неведомая сила качнула его вместе со стулом. Воздух в помещении потерял прозрачность, дышать стало труднее, а фрагменты венецианской люстры вдруг задрожали и приняли размытые очертания. «Наверное, сознание теряю», – подумал Сергей. Расставил ноги пошире, чтобы не свалиться, передвинулся на край стула и наклонил корпус вперед. – «Может быть, из-за духоты? Действительно, как-то душно стало в кабинете, хотя и не накурено».
– У вас, Александр Завенович, наверное, кондиционеры не работают.
– Нет. Кондиционеры у меня в порядке, – ответил Апоков, глядя через рамку.
«Господи, и голос-то у него как переменился! Что это с его голосом? Через реверс пропустили, что ли?»
– Так ты мне не ответил про Тузика, – не унимался Апоков, не обращая внимания на эхо. – Мне бы очень хотелось знать, как поживает руденковский четвероногий друг?
Сергей подумал еще несколько секунд. Попытался справиться с наплывом болезненного ощущения. Глубоко, как мог, вздохнул… Но почему-то Тузика отрицать не хотелось…
– Да… кажется, есть собака, возможно, Тузик… Только не знаю точно… Мы же редко видимся…
– Да? Действительно не в курсе? – удивился Апоков. – А напрасно. Между прочим, чрезвычайно милый пес. И меня всегда привечал. Бывало, как приду в гости к Роману, усядусь у него на диване, а Тузик его, шалун, тут как тут. Ласкается, о ноги трется, линяет, зараза, и так звонко-звонко, знаешь, как скотч-терьерчики лают, – ав-ав-ав! Потом – прыг ко мне на колени! Уставится на картину напротив и опять – ав-ав-ав! Аха-ха-ха!
Апоков убрал рамку, закинул голову и так захохотал, что на этот раз Сергей уже точно не сомневался – сейчас прибегут редакторши. Однако в приемной опять не случилось никакого движения. Что ж, видимо, «сторожевые» привыкли к таким перепадам в настроении главного. А может быть, беспрекословно выполнялась команда, отданная еще в самом начале: «Никому не входить. Меня нет». В это время Апоков то хохотал, то лаял, изображая руденковского Тузика, и все время указывал пальцем напротив.
– Представляешь, уставится на картину напротив и ав-ав-ав!
– Про какую картину вы говорите, Александр Завенович?
– Ну про ту, что у Руденко напротив дивана висит. Кустодиевская «Купчиха». Там, на картине, помимо самой купчихи еще кошка изображена. Вот на нее-то как раз этот самый Тузик и лаял. Ав-ав-ав!
– Да нет у него никакой картины напротив дивана! – разозлился Сергей.
– Нету, говоришь? – Апоков резко прекратил смеяться. – И в то же время утверждаешь, что редко у него бываешь. Ну-ну, интересно! Ну, тогда скажи, что у него напротив дивана висит?
Садовников вспомнил о чертежах Доронинского МХАТа и посерел. Надо было как-то выкручиваться. Он и так уже, наверное, сболтнул лишнего.
– Вы о каком диване говорите, Александр Завенович? – строго спросил Сергей.
– О каком-каком… ясное дело о каком. О том, что в большой комнате, – осклабился Апоков.
– А-а, понятно, – протянул Сергей. – А я о кухонном диванчике говорю. Мы с вами, Александр Завенович, ведем речь о разных диванах. Вот потому-то и понять друг друга не можем. Вы об одном диване, а я о другом. В большой комнате я у него не был, не приходилось. А вот на кухонном диванчике мне как-то посидеть удалось. Ну так вот. Нет у него на кухне кустодиевской «Купчихи». Нету. И Тузик туда во время моего визита не заходил. То есть я допускаю, что есть у него собака и, возможно, зовут ее Тузик. Но только на кухню его Роман не пускает, надо полагать. А в большой комнате, не исключаю, что кустодиевская «Купчиха» висит. Сожалею, что не видел, поскольку не был в большой комнате. Но если когда-нибудь навещу Романа, то обязательно зайду посмотрю. А то ведь я, как зашел к нему, только разделся в прихожей, и раз – сразу на кухню. Посидел чуток, и обратно в прихожую. Даже в туалет не заходил. Я могу идти, Александр Завенович?
– Иди.
Апоков сидел неподвижно, закрыв глаза, лицо его потемнело и осунулось. Он стал похож на изваяние с острова Пасхи, если не принимать во внимание белый воротничок и директорские очки. Превращение из живого собеседника в неподвижную статую произошло удивительно быстро. «Так, наверное, застывает крокодил, прикидываясь бревном, – подумал Сергей. – Может, все-таки пора? Может, все-таки заговорить с ним про Иисуса Христа?» Он много раз слышал, что Апоков, впадая в состояние окаменелой неподвижности, как раз ждет от собеседника творческих предложений. «Нет. Не буду. Лучше пойду, – решил Сергей. – Тем более и предложить-то мне нечего».
