– Это тебе за великокняжескую скуфеть, – произнес он с едва заметной усмешкой в голосе и пододвинул монеты Звяге. – В прошлый раз я с тобой не расплатился, а теперь вот отдаю долги.
Звяга хотел было возразить, сказать, что расплатился, и при этом показать темную полосу на щеке, которая еще оставалась от плетки, но в последний момент сдержался и, стыдливо собрав монеты со стола, положил в карманы своего балахона.
– Ну как тебе новая вера, мастер?
Звяга опять встретил знакомый змеиный взгляд.
«Да что ж они все со мной о вере заговорить хотят? – тяжело вздохнув, подумал про себя. – Да не верю я ни во что и ни в кого. Ни в тебя, Тороп, ни в князя, ни в Езуса… В себя только верю да еще в таких же горемык-умельцев, которые с соснами научились разговаривать, с птицами да с людьми, в отличие от вас, душегубы!»
– Не знаю я этой новой веры, – осторожно вслух произнес мастер. – Как я могу верить, пока не узнаю?
– А я знаю! Знаю! – вдруг ни с того, ни с сего завелся Тороп. – Не было и нет никакого Езуса! Его князь Владимир придумал, а сам говорит, что из Царьграда веру привез. Придумал он все это, чтобы скуфети у всех отобрать, сжечь и только одну себе оставить. Ту, которую, к слову, ты ему резал. Чтобы он один человеком оставался, а другие – как овцы в стаде! Захочет – зарежет. Захочет – шерсть сострижет. Но я ему свою скуфеть не отдам! Я в леса уйду. Соберу войско из тех, кто за старую веру пострадал. И тогда посмотрим, чего его вера на деле стоит. А то ведь вон как! Целый отряд по мою душу снарядил. Доносчикам голубей с записочками разослал. Насилу ушел… Правда, без коня остался… Но ничего, завтра разживусь конем. Главное, что моя скуфеть цела и при мне. А сегодня у тебя переночую. Лады?
Звяга кивнул. «Еще бы не лады! Разве ж такому откажешь?»
– Вот тебе еще один золотой, – продолжал Тороп. – На него купишь мяса, вина, рыбной тешки, простой холщовой одежды и снарядишь меня в дорогу. Но только попробуй хоть с кем-нибудь словом обмолвиться, что я у тебя хоронюсь. Разумеешь?
– Как тут не разуметь…
– Тихо! Кто это?
Оба прильнули к единственному окошку. В слабом лунном свете различили одинокую фигуру, что брела прочь от скопившихся деревенских домов. Идя по тропинке, которая вела в высокие травы, что разрослись напротив Звягиного окошка, человек остановился, развернулся, поклонился и пошел к травам, чтобы затем спуститься в овраг, огибающий село и уводящий прочь от села.
– Пойду, выйду, остановлю его, – прошептал Звяга. – Предчувствую недоброе.
– Я тебе выйду, – прошептал Тороп, словно клещами ухватив Звягу за руку. – Пусть идет своей дорогой. Только попробуй рот открыть… Убью!
Как только высокие травы скрыли одинокого путника, сразу же звезды будто сдвинулись и стали укрупняться в размерах, послышался звериный рык, а затем сдавленный человеческий крик…
Сидящие у окошка переглянулись. Звягина рука, которую все еще не выпускал Тороп, онемела, а лицо его побелело. Побледнел и Тороп, услышав дикий неестественный вой, пролетевший по степи. Затем вой перешел в музыкальные звуки. Луна размножилась, превратившись в десяток лун. Из той самой страшной травы, что разрослась напротив Звягиного окошка, как и в прошлый раз, вышел седоусый мужичок с вращающимся блином, а потом его сменил толстогубый жид, окруженный маленькими детьми. И музыка, музыка, музыка…
– Что это? – Тороп сидел все так же, бледный как снег и смотрел то на меняющиеся картины за окном, то на Звягу.
– Это видение. – На этот раз Звяга не упал в обморок. «То, что в первый раз оказалось не смертоносным, не убьет, наверное, и во второй раз».
– Это видение, – шепотом повторил Звяга. – В нашем селении один старичок волхвует. Он рассказывал, что если духам жертву принести, то они покажут будущее. Не знаю, так оно или не так… И что означает вся эта круговерть… не знаю. Жаль только бедолагу, которого сожрали в этих страшных травах. Пробовал выкосить давеча, да коса не берет. И еще голоса слышал из трав, когда косить начал было. Страшно…
– Вот ведь какое непотребство с новой верой привалило, – скрипнул зубами Тороп. – Раньше я о таком и не ведал… Себе бы не поверил, если б ты со мной не сидел. Что он поет?
Тороп едва заметным движением плеча указал на дивно размалеванного огромного мужика в перьях с черной грушей в руке, который в этот момент кривлялся за окном.
– Мама шика дам… – Звяга тихонько повторил слова поющего и пожал плечами. – А что означает, не знаю…
В это время вдалеке послышался конский топот. Топот быстро приближался. Вся бесовщина за окном разом исчезла. Множество лун соединились в одну, а звезды вернулись на прежнее место. Тороп погасил лучину и сделал знак Звяге, чтобы тот отпрянул от окошка. Однако слышно было, как с десяток коней остановились и уже топтались возле самого окна. Всадники спешились.
– Отворяй! – раздался бесцеремонный стук в дверь.
Звяга жалобным вопросительным взглядом посмотрел на Торопа. Тот кивнул, а сам отошел в дальний угол комнаты. Звяга зажег лучину и не спеша пошел открывать дверь.
– Отворяй!
Не успел мастер снять крюк, как дверь вылетела из проема, и ушибленный падающей дверью Звяга повалился на пол, еще раз больно ударившись головой. Тут же в избе стало светло как днем – зажглись факелы. В прихожей столпились дружинники, устремив ожесточенные взгляды в дальний угол, где стоял Тороп.
– Вот ты где! – проревел старший из дружинников, узнав бывшего княжеского тиуна. И тут же вытащил из ножен огромный меч. – Сам пойдешь? Или силой тебя повести? А то ведь смотри, князь сказал, что ему и головы твоей достаточно будет.
Однако, к удивлению Звяги, Тороп ничуточки не испугался. Его немигающие змеиные глаза смотрели так уверенно и нагло, что как будто не один он находился в углу старой избенки, а целая сотня стояла за ним, готовая защитить, бесстрашно бросившись на врага. Медленно, не отводя взгляда от старшего из дружинников, Тороп снял с пояса рамочку и, криво улыбаясь, поднес к своему лицу.
– Бросай меч, – спокойно произнес Тороп, глядя через рамочку. – Ты что, приказа не понял, дубина? Бросай меч.
Воин выронил меч, который громко лязгнул на полу. Остальные дружинники двинулись было вперед, схватившись за рукояти мечей, но тут же прозвучала команда Торопа, который продолжал спокойно смотреть через рамочку.
– Назад.
Воины убрали руки с рукоятей и послушно попятились назад, пока не уперлись спинами в бревенчатую стену.
– А ты иди сюда, – спокойно приказал старшему Тороп. – Не бойся. Я же сказал тебе, иди сюда. Вот и подходи…
Послушно, как хомячок, оказавшийся перед аспидом, огромный воин неловкой поступью подошел к Торопу. Далее Тороп без единого слова достал из-за пояса нож и спокойно, как распарывают брюхо у рыбы, перерезал, а скорее, даже перепилил горло стоявшему перед ним. Огромный дружинник при этом даже не шелохнулся, а только выпученными глазами смотрел на своего убийцу, глядящего через рамочку. Не двигались и другие, стоящие у противоположной стены. Покорно позволив себя зарезать, воин медленно упал и захлебнулся в собственной крови. Темная лужа растеклась, едва не залив весь пол.
– А теперь и вы. – Все так же глядя через рамочку, Тороп обратился к оцепеневшим от страха дружинникам. – Выходите во двор, приготовьте коня и сейчас поедете за мной. Будете слушаться – все у вас будет. А кто воспротивится, пусть пеняет на себя.
Дружинники послушно и тихо один за другим выходили во двор и усаживались на коней. В избе пока оставался лишь один Тороп.
– Слушай, ты вот что, – Тороп задумчиво посмотрел на Звягу. – Верни-ка мне тот золотой, что я дал тебе сверху на говядину, холщовую одежду и вино. Я сам все это куплю.
Глава 10
Прогулка по лесопарку
Если не принимать во внимание собственную квартиру, то любимым местом отдыха Романа Руденко был Ясеневский лесопарк. Почему именно этот лесопарк, а не какой-нибудь другой, объяснялось просто: лесопарк находился совсем рядом с его домом. Несмотря на то что Москва разрасталась, и многоэтажек вокруг становилось все больше, по решению какого-то умеренного начальника деревья не вырубались, а застраивались естественные пустыри. Благодаря этому Руденко имел возможность любоваться из окна теми же березами и соснами, которые он помнил еще с детства. А почему с детства? Да потому что за всю жизнь он никуда не переезжал. Романа трудно было вытащить на какое-нибудь культурное мероприятие или на обыкновенный пикник, если место проведения его находилось в другом районе. «Что это за отдых такой, если после него нужно издалека возвращаться? – рассуждал Роман. – Издалека возвращаться, пусть даже с хорошего мероприятия, это все равно что после дня рождения убирать комнату или посуду мыть. Не хочу». Он не любил Черное море, потому что оттуда возвращаться нужно было целые сутки на поезде (а то еще, не дай бог, лететь на самолете), испытывал совершенное равнодушие к загранице, где не бывал никогда. И даже в добрые времена железного занавеса выдвинул теорию, что заграницы «не существует вообще». «Земля – это плоскость с очертаниями Советского Союза, – говорил Руденко. – С погранзаставами и колючей проволокой по периметру. Эта проволока с пограничным редутом и есть край Земли. Все эти „швейцарии“, „америки“ и „германии“ – выдуманы политиками, непонятно еще с какой целью. А скорее всего, как обычно, с целью создания образа внешнего врага».
