— Эй-эй, сладкая, тут я, тут. Иди ко мне на ручки, — прижимаю девочку к груди.
В душе мгновенно растекается тепло и нежность, а Золотинка, забыв обо всех проблемах, урчит и ластится, будто чувствует внутреннего зверя омежки, и принимает его, как собственное потомство.
Вот такой вот поворот. Раньше всегда одна была, а теперь… нет.
Нет!
Эта омежка стала для меня важной. Бесценной. Как никто и никогда не был в этой жизни.
И пусть понимаю, прекрасно понимаю, что она — не моя. А сердце упорно твердит совершенно иное и не слушает разума.
— Не привязывалась бы ты к ней, Анила, — недовольно качает головой оборотень, словно читает меня, как открытую книгу. — Ее профессор с собой через несколько дней заберет.
— Зачем?
От волнения голос опускается до сипа.
— Захотел, — пожимает Ленар плечами. — Он таких кол-лек-ци-онирует, — выговаривает важно по слогам.
А я руки в кулаки сжимаю, чтобы не наброситься на этого умника, который о живом ребенке говорит, как о статуэтке.
Глава 18
АНИЛА
— Скажи хоть, как ее зовут? — киваю на хлопающую глазёнками малышку, уютно пригревшуюся у меня на руках.
Небесно-голубые озера с желтыми искорками что-то внимательно изучают на моем лице, бровки ломаются, пухлые губки приоткрываются, нижняя вздрагивает, а потом звучит уже привычное:
— Агу!
И крохотная ручка взлетает вверх, ловко цепляет мою косу и уверенно захватывает ее в кулачок.
Вот же собственница!
Делюсь с Золотинкой мнением, умиляясь омежке.
Она действует так, будто ей жизненно важно держаться за меня и не отпускать.
Признала в нас семью.
Фыркает моя темно-бурая волчица, довольно скалясь.
С чего вдруг такое заключение, Золь?
Чувствую, Ани, просто чувствую. Животные инстинкты.
— Ты ж моя красавица, — целую маленький розовый кулачок, который не перестает удерживать мои волосы в захвате. — Как же тебя зовут, сладкая девочка?
— Нет у нее имени, — слышу невероятное.
Поднимаю недоумевающий взгляд на Ленара, ожидая опровержения глупой шутке, но тот смотрит серьезно и прямо.
— Как нет? — тороплю его с ответом, потому что никаких добровольных пояснений не получаю.
Молчит.
— А вот так, — сжаливается наконец, пожимая могучими плечами, будто ничего странного не сказал. — Безымянная она.
— Ну не посреди же леса ее нашли? — фыркаю недоверчиво.
— Нет, конечно. Какой лес? Сказок что ли начиталась?
— А как иначе? Девочке месяц уже от роду или больше. Ее кто-то родил, а имени не дал? И она же у кого-то жила до вчерашнего дня? Ее как-то называли, а ты говоришь… — распаляюсь всё сильнее, забывая, что веду себя неправильно.
Нужно быть тихой, смирной и не раздражать своего охранника. А я нарываюсь будто специально.
— А ну цыц! — обрывает великан мой эмоциональный всплеск. — Просто тут всё. А ты — глупая человечка, вот и не понимаешь основ.
Словесная выволочка великана отрезвляет. Отступаю на шаг, прижимая ребенка ближе к груди, и прикрываю рукой, чтобы не испугалась.
— Объясни, пожалуйста, Ленар, — прислушиваюсь к здравому смыслу и словам двуликого и меняю агрессивный настрой на просящий.
Прав он. А я снова повела себя неверно. Был бы на месте этого спокойного в меру бугая бета Хорн или Узана, скорее всего получила бы не только нагоняй, но и по шее за наглость и грубость в их сторону.
— Извини меня, разнервничалась, — поясняю оборотню недальновидный порыв.
— Ладно уж. Понял. Только такую же глупость больше нигде не спрашивай. Вас, людей, это совершенно не касается.
— Конечно. Я всё поняла, — киваю болванчиком.
— Ей, — двуликий указывает подбородком на девочку в моих руках, — всего полторы недели от роду. Потомство оборотней в первый месяц растёт быстрее, чем ваше, людское. И через четыре недели она станет выглядеть, как трехмесячная человечка. Ясно?
— Да.
— Теперь по поводу имени. Для двуликих оно очень важно. И тот, кто нарекает оборотня, делает это осознанно и в дальнейшем играет важную роль в его жизни. Поэтому ребенка именуют только родители или очень близкие родственники, которые таким образом берут на себя ответственность за его жизнь.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— А ее мама где? — спрашиваю, одновременно надеясь и боясь услышать правду.
Нельзя крошке без имени и без родных. Но и не представляю, как смогу отдать ее кому-то, расстаться добровольно.
И она с нами не сможет.
Ворчит Золотинка, напоминая про маленький кулачок, цепляющий мою косу.
— А нет ее. Никого нет, — отвлекает от собственных мысленных метаний спокойный бас охранника. — Девчонку в приют подбросили в первый же день, как родилась, не оставив никаких опознавательных знаков и записок. Волчица даже запах свой с младенца убрала, чтобы вычислить не смогли. Так что сама понимаешь, отказница она. Так что пока безымянной останется.
— Но как же ей дальше быть? — ужасаюсь дурацким правилам.
— Да никак. Имя новорожденному дают в первый месяц. До первого оборота. Тогда оно приживется, и родственная связь устанавливается.
— А если не дают?
— Если не дают, то после первого оборота имя особой роли не играет. Любой может именовать её по-своему и никакой привязки не будет.
Матушка-Луна, вот так чудные законы. А ведь я как-то в инфосети читала что-то похожее, только думала, что это очередная байка.
Посмеялась даже.
Глупая. Тут оказывается свои правила и законы есть. И всё серьезней, и глубже. И связь матери и ребенка двуликих выходит более прочной и весомой.
Я же о таком ни сном, ни духом, потому что пусть и оборотница, а не полноценная.
И вопросы, вопросы в голове роятся.
Уже о себе и о своем рождении. Безумно интересно: а кто меня Анилой нарек? И когда? До месяца или после? Был ли кто-то близкий и небезразличный к моей судьбе? Или одиночка я изначальная? И если был, куда он или она потом пропал?
Эх, матушка-Луна.
Вопросы есть, а ответов нет.
Как же нелегко жить в неизвестности, только другое сейчас важнее становится.
— А я могу ей имя дать? — спрашиваю Ленара, а сама малышку по головке поглаживаю и в ее серьезных голубых глазах тону.
Умные они очень и всё понимающие. Пусть и у крохи совсем.
— Хех, можешь, конечно. Только девчонка его не примет. Ты — человечка, она — волчица. Ты не станешь ее близким кругом. Да и мы не рискнем его повторить, чтобы не рисковать.
— Я поняла, — киваю для видимости.
Сама же на омежку гляжу и в груди растет уверенность, что, если я решусь ее именовать, она согласиться.
— Агу, — произносит пухлый детский ротик, будто кнопка мои смелые мысли читает.
И совершенно не возражает.
— Опять же не забывай, ее профессор заберет со дня на день. Так что глупостями не майся. Делай, что велено и не высовывайся, — ворчливо поучает Ленар, увлекаясь ролью начальника, раздающего указы.
— Ясно, — прижимаю к себе девочку, мечтая поцеловать ее в лоб. Но не делаю этого при двуликом, не хочу показывать привязанность. Не оценит, да и своим главным подельникам сболтнуть может. — Я помню. Спасибо, что объяснил.
— Что у вас тут? — тихий, но вместе с тем пробирающий ознобом до самых костей голос беты Хорна пугает до жути.
Замираю на секунду, как заяц, боясь дышать. Но потом резко оборачиваюсь, решая, что стоять к нему спиной еще страшнее. Его подавляющая энергетика вновь пугает до ужаса. И я гашу в себе желание отступить подальше и спрятать ребенка.
И вопрос мучает: как долго он тут? Вдруг подслушивал?
А ну как решит…
— Всё в порядке, — рапортует Ленар, вытягиваясь солдатиком и опуская взгляд перед более сильным оборотнем. — Медсестра хорошо справляется с ребенком.
— Вот и ладно, — желтые волчьи глаза сканируют нас по очереди, пробирая до костей холодом и страхом.
Очень жуткий тип, матушка-Луна.
Очень-очень…
