Старик прятал глаза и то и дело одергивал сюрко или смахивал с него невидимые соринки.
— Люди пропадают, — заговорил он, наконец, быстрым сбивчивым шепотом.
— И в чем дело? В этом городе не бывает поножовщины и убийств? Много, что ли, стали пропадать?
— Так ведь трупы-то находят…
— Раньше что, не убивали никого?
— Так не убивали.
— А как убивали?
Старик судорожно вздохнул.
— Ну, грабитель убьет — горло там перережет, пырнет, голову разобьет, так хоть не глумится! — выкрикнул он.
— Глумится?
— Да, — тихо сказал он. — Ужасно. — Он сложил руки. — Могут вспороть от паха до горла, все внутренности вытащить… Глаза вырезать. Язык. Не по-людски убивают. Может, даже живых еще вот так… И всегда на видном месте оставляют…
Вирранд внезапно вспомнил круглые желтые глаза и серое лицо ойха. Вздрогнул.
— А внутренности, язык — это все исчезает?
— Да, господин. Вот как охотник печень оленя забирает, язык там…
Вирранд ощутил, как к горлу подкатывает тошнота, сдержался.
— Давно началось?
— С зимы. Когда государь подтвердил Уговор и вернулся. Скоро после этого.
— В верхнем городе бывало?
— Нет. Только внизу.
— Когда последний раз было?
— Ровно месяц.
Вирранд задумался.
— Всегда ровно месяц проходит?
Старик закивал, из глаз его полились слезы.
— А что король?
Старик снова замялся.
— Говорят, король болен, потому и такое…
— Что приказал сделать король?
— Он велел господину Эньяте, начальнику городской стражи… он хороший человек, дельный. Мой зять у него одно вре…
— И что сделал этот Эньята?
— Дозоры по улицам ходят. Ночью не велел выходить без необходимости, и уж не поодиночке.
— Выходят же все равно. Разве не так? Если я верно понимаю, в кабаках все равно гуляют до утра, и хозяева дело сворачивать не станут.
— От всего не убережешься. — Он поднял глаза на Вирранда и зашептал: — Ведь и под утро человек пропал, было такое. Совсем рано было, но уже светло!
— Ты знал его?
Старик замотал головой.
— Врешь. Ведь врешь.
Старик всхлипнул. Затем кивнул.
— Они с моим зятем домой шли. Ведь ему же до дома два шага было, а он не дошел! Зять вернулся, а он — нет!
— Кого-нибудь поймали?
— Нет. Только слухи ходят — видели пару тварей каких-то.
— Тварей? Значит, тварей?
— Не знаю я, господин!
— Кто это дело разбирал?
— Так тот же господин Эньята.
— И что выяснилось?
— Не знаю я! Я же человек маленький, а мой зять уже не…
— Скажи, ты ведь ждешь, что на днях опять будет? Да?
Старик только зажмурился и заплакал
Когда Вирранд вернулся к столу, слуги уже поставили сладости, фрукты и принесли еще вина. Айса незаметно покачал головой. Значит, ничего подозрительного юноша пока не заметил.
Тихий разговор ни о чем продолжался. Вирранд лихорадочно думал. Какая-то мысль ускользала, словно рыба на мелководье из рук.
«Значит, раз в месяц?»
Месяц. Луна. Луна, с еле заметным кровавым налетом…
Он поднял голову, потянулся за наполненным кубком. Слуги двигались почти беззвучно, тени скользили по стенам.
Тени. Вот что беспокоило его, он вдруг понял.
«Мне нужен бард. Хороший бард. Свой бард. Завтра я найму в Доме Бардов. Почему нет? Подпишу щедрый контракт хотя бы на мое время в городе. А пока надо хорошенько охранять дом. Что-то мне подсказывает, что спокойно спать нам в столице не придется…»
Ночи спокойной и правда не вышло. По крайней мере, у Вирранда точно. В голове теснилось слишком много тревожных мыслей. Охотник-Вирранд был настороже и вскидывался на каждый шорох. Понимал, что глупо, но поделать с собой ничего не мог. В голове не умещалось, что сейчас, в благословенные дни мира и счастья, по земле ходят ойха, которые давно уже истреблены. Невозможно было осознать и уж тем более смириться с тем, что король утратил благость. По чьей вине это случилось, уже не важно. Само по себе это было настолько чудовищным, невозможном, невообразимым, что Вирранд даже не мог по-настоящему испугаться или возмутиться.
Он просто не знал, что делать.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Ему очень хотелось как можно скорее убраться из столицы. И подальше. Хоть к самой Стене.
Уснул он, когда уже начало светать, и почти сразу же его поднял Айса.
Свеженький как огурчик — и не поверишь, что всю ночь охотился. Щеки горят, ноздри раздуваются, яркие черные глаза хищно прищурены. Он был голоден, и по ходу рассказа жадно уплетал сложенную пополам лепешку с куском мяса, совершенно не церемонясь в присутствии господина.
Как на охоте.
— Я ночью прогулялся, господин. — Он усмехнулся. — Надо сказать, господин, ночью тут гулять неприятно. Страхом пахнет в этом городе. Да, есть народ на улицах — но поодиночке никто не ходит. Да, поют и кутят в харчевнях — но коли в нужник надо, то стараются не в одиночку. — Он склонил голову набок. — А вот прежде, говорили, невинная девица могла до утра по городу ходить в золотых украшениях, и никто бы ее не тронул, хотя и стражи прежде на улицах не ставили. А теперь и стража есть, а страхом пахнет. Но со мной ничего не случилось, господин.
Вирранд коротко улыбнулся. Айса не зря имел прозвище — Кот. Говорили, у него в роду кровь Ночных, потому он ночью хорошо видел. Может, он и Ночных видит, как Анье? Да вряд ли.
Вирранд задумался. Он должен поговорить с Эньятой. Обязательно. Но это будет в лучшем случае через день. Сегодня он должен быть у короля, и вряд ли вернется домой рано, если вообще не завтра.
Или уехать поскорее, не дожидаясь?
— Айса, — сказал Вирранд, — я тебе поручаю поговорить с господином Эньятой от моего имени. Если что — ты старший среди моих людей, пока меня нет. Держи, — он достал из шкатулки увесистый кошелек. — Пригодится, я так думаю.
— А не маловато начальнику стражи-то?
— Ты дурак или прикидываешься?
— Я дурак, все понял, господин.
***
От первого, древнего королевского дворца осталась только одна центральная башня, больше похожая на громадный куб в зубчатой короне. Как и все старинные строения столицы, она была сложена из того же красного камня, что и стена верхнего города. В отличие от Тианы, дворец не был похож на нелепый гриб — над ним потрудился великий зодчий, сам Эльсеан Старый. О нем много рассказывали баек, и никто не знал, когда он родился, когда умер, да и где он родился, тоже толком никто не знал. За честь называть его своим уроженцем спорили восемь городов, и еще четырнадцать утверждали, что именно у них находится могила Эльсеана. Но иные предания говорили, что был он чадом богов и ушел за Стену.
Эльсеан перестроил дворец — и ушел. Он нигде никогда не задерживался подолгу. Начинал тосковать — и уходил, оставляя после себя удивительной красоты здания, наброски невероятных механизмов, картины и статуи.
И теперь над городом, словно зацепившееся за скалу облачко, парило белое легкое строение. Изящные стены, подобно спиралям раковины обвивали красную башню, зелень садов перехлестывала через ажурные, но прочные белые стены. Перед дворцом на широкой площади лежал Королевский Камень. Площадь окружала красная стена с высокими и широкими арками, и от дворца к западной арке спускалась похожая на широко растекшийся застывший поток белая лестница.
Белые стены были полны рассеянного света, казалось, что они почти прозрачны и хрупки как раковины. Здесь было прохладно летом и тепло зимой. Здесь не терялся звук, и не надо было напрягать голос, чтобы слова были слышны с другого конца коридора или зала. Плавно струились лестницы, стены и потолки. Дворец был невелик, но казался бесконечным. Эльсеан знал тайны пространства, света и цвета.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Зал, в котором государь собрал правителей четвертей, был невелик и невысок, но очень красив. Вместо традиционных гобеленов стены украшала яркая мозаика с вечным рассказом о легендарных временах, но в изображениях виделась рука мастера Эльсеана. Лица были живыми. Если смотреть пристально, то казалось, что фигуры вот-вот продолжат движения, деревья закачаются под ветром, пламя запляшет на развалинах, рванутся вперед колесницы, слетят с тетив стрелы, обрушатся на врагов воздетые мечи, закружатся в танце девы и захохочет Силлата, подняв к небу свое окровавленное Красное копье.
