Она глубоко вздохнула, но вместо соленого запаха моря ощутила сладковатый, едкий дух конопли. Быстро открыла глаза, вперила взгляд в темноту – надо искать Игуану с зеленым голосом и с наушниками. Сделала еще глоток пива, пена потекла по круглому подбородку. Надо искать. Потом приложила затылок к холодной стене и снова закрыла глаза.
Вдруг, ни с того ни с сего, я ее слышу.
Вне всяких ожиданий, я ее слышу, ее предвещает тихий гитарный перебор; он дрожит, лиловый, в странной, мгновенно наступившей тишине.
«Almost Blue».
Вступает саксофон. Соло, явившееся из ниоткуда, когда я уже и забыл, что он, саксофон, существует на свете, – а он звучит, медленно, сдержанно, вроде как шепотом. А вот и труба, тоже неторопливая, негромкая; она держится позади саксофона, а тот обволакивает ее, словно оберточная бумага – подарок; голубой подарок, тугой и круглый, как резиновый мячик, что помещается в руке.
Almost Blue, there's a girl here and she's almost you… Почти печальный блюз без суеты, вот девушка, она почти как ты…
Almost blue, almost flirting with this disaster… Почти печальный блюз, почти игра с бедой…
Almost Blue, there's a part of me that's only true… Почти печальный блюз, его слова, и только часть меня еще жива…
Я никогда ее не слышал на концерте. Никогда не слышал, как ее играют настоящие музыканты, без шелеста пленки в магнитофоне или без скрипа иглы проигрывателя. Я никогда не слышал ее в ином исполнении, таком непривычном, когда ноты сменяют одна другую, прекрасные, насыщенные, но ты не можешь уже угадать, какая прозвучит следующей. Она никогда не трепетала так, сильная и горячая, охватывая все мое тело, забираясь внутрь, и я невольно сжимаю губы так, что они начинают дрожать, и склоняю голову к плечу, чтобы скрыть слезы, текущие по щекам.
Я никогда не слышал, как она звучит по-настоящему, вне мансарды, и мне так это нравится, что даже становится страшно.
– Держи, – сказала Грация, не открывая глаз, чувствуя, как пальцы Симоне скользят по стеклу бутылки, опускаются на ее ладонь. Она подняла руку, но пальцы Симоне не расцепились; тогда Грация улыбнулась и, по-прежнему не открывая глаз, переложила бутылку в другую руку, повернула облитую пивом холодную и влажную ладонь и сплела свои пальцы с пальцами Симоне.
Вот он.
Зеленый голос. Вот он.
Он проходит передо мной, бормочет что-то сквозь зубы, еле слышно, но я слышу, и я знаю, что это он.
Динь-дон, динь-дон, динь-дон…
Я сжимаю пальцы Грации с такой силой, что она вскрикивает. Сразу понимает, в чем дело, и только спрашивает, быстро и твердо:
– Где?
– Передо мной. Он проходит.
– Где именно перед тобой? Тут полно народу… где именно, справа, слева?
– Не знаю, он замолчал… кажется, слева.
– Который? Низенький? Высокий? С желтыми волосами?
– Откуда мне знать? Я же его не вижу!
– Вот дерьмо…
Грация отпускает мою руку. Я слышу, как она встает. Как двигается.
Потом больше не слышу ее.
Перед Симоне проходили три парня. Один – низенький и толстый, в руках устройство для синхронного перевода, в шею врезались резиновые наушники, так туго, что казалось, будто он вот-вот задохнется. Второй – высокий, в серой аляске; прядь волос прикрывала один глаз, прижатая тесной шерстяной шапочкой. Вокруг шеи был завязан платок, надвинутый на подбородок; уши прятались под шапочкой, но виднелся проводок, белый проводок, который спускался на плечо, проходил вдоль пальто и терялся в кармане. Третий был бритоголовый. У него, как и у прочих, были наушники, а когда он остановился прикурить, Грация заметила, как блеснули на его лице три колечка: два в уголках глаз, третье в носу.
«Вот дерьмо», – подумала Грация.
– Вот дерьмо, – повторила она одними губами, потом расстегнула куртку, передвинула кобуру с пистолетом на бедро и быстро побежала вперед, потому что все трое уже выходили. – Извини… можно задать тебе вопрос?
Парень в шапочке опустил глаза на руку Грации, которая легла ему на грудь, и сощурился, мгновенно спрятав нос в шейном платке.
– В чем дело? – заволновался он. – Какого хрена тебе надо?
– Я хочу задать тебе один вопрос, только один. Пройди со мной на улицу, пожалуйста…
– В чем дело? Кто ты такая? О… какого хрена тебе надо?
Мягко, но решительно она схватила его запястье, пальцами левой руки стиснула локоть, улыбаясь ласково и любезно, чуть ли не завлекающе, и все же парень отпрянул и стал вырываться.
– Да откуда ты взялась? Какого хрена тебе надо? Пусти меня…
– На одну минутку, о'кей? Спокойно… от кого ты прячешься? Открой-ка лицо, сними шапку, покажи наушники… Матера! Саррина!
Грация повернулась ко входу, подняла руку, откидывая занавеску, и парень увидел пистолет:
– Эй, какого хрена ты тут делаешь с пушкой на боку? Ты кто, шпик?
Я слышу крики.
Чувствую движение слева от меня. Поднимаюсь, зову:
– Грация?
Протягиваю руки, пытаюсь нащупать ее, но Грации нет.
Слышу голос Одышливого:
– Будь умницей, Шейный Платок, будь умницей… не делай сам себе больно.
Слышу голос Ста Лир:
– Спокойно, ребята, спокойно… ничего не случилось!
И другой голос, срывающийся на крик:
– Ублюдок! Не трогай меня, ублюдок!
Слышу еще голоса:
– Да это полицейский! Ах, б…, это полицейский! Они забирают Джермано! Эти говнюки уводят Джермано!
Всеобщее смятение. Музыка умолкает. Я больше не слышу ни трубы, ни саксофона, только орущие голоса, быстрый шорох одежд, стремительный скрип подошв по бетону.
Потом голос Грации:
– Вот дерьмо! Это не плеер… это слуховой аппарат!
Почему он так на меня смотрит? Почему не сводит глаз?
Сидел себе рядом с девушкой, а потом вдруг уставился на меня. Смотрит, не отрываясь, прямо в лицо.
Кто он такой? Я не могу его хорошенько разглядеть в этой темноте, но знаю: он что-то против меня имеет.
Он смотрит на меня. Как-то странно смотрит. Подняв подбородок, чуть склонив голову, будто направляя взгляд не прямо на меня, а вкось. Смотрит сквозь меня. Внутрь.
Он по-прежнему смотрит на меня, и тогда я делаю шаг вперед, чтобы лучше разглядеть его, и замечаю, что глаза его закрыты, но даже так, с закрытыми глазами, он все пялится и пялится на меня, и я знаю, знаю, знаю: ему известно, кто я такой, он в состоянии разглядеть все светящиеся точечки, которые сверкают у меня на лице; он видит, как кожа у меня на лбу трескается, отстает, болтается, будто кусок резиновой пленки; видит, как кости носа выпирают, уродуя лицо, словно острый птичий клюв; видит даже колокола, колокола Ада, которые звонят у меня в голове.
Он так и смотрит на меня, так и смотрит внутрь и видит даже то существо, что ползает быстро-быстро у меня под кожей, поднимается и опускается под одеждой, проходит по руке до плеча, проскальзывает в грудь, раздувается в горле, перебегает на язык, жмет на губы, жмет, и жмет, и жмет, и тогда я открываю рот и показываю ему зверя, который у меня внутри, и зверь раздувает шею, как я, разевает пасть, как я, шипит и показывает язычок тому парню, что смотрит на меня, что все смотрит и смотрит внутрь с закрытыми глазами.
Потом я зажимаю рот руками и проглатываю все, что там есть, с сухим щелчком, проталкиваю в горло, глубже, глубже, глубже, с такой силой, что мне становится дурно.
И я удираю, бросаю только что зажженную сигарету, растаптываю ее и пробиваюсь сквозь толпу к запасному выходу.
Но перед этим еще раз хорошенько вглядываюсь в лицо того парня с закрытыми глазами, который способен заглянуть внутрь меня.
Кто ты?
Кто ты такой?
Кто ты такой?
Часть третья
HELL'S BELLS
My lighting's flashing across the sky
You're only young but you gonna die.
AC/DC. Hell's Bells[4]
«Иль ресто дель Карлино»
Болонья и Имола
НОВЫЙ ПОВОРОТ В РАССЛЕДОВАНИИ УБИЙСТВ УНИВЕРСИТЕТСКИХ СТУДЕНТОВ, ПРОЖИВАВШИХ ВНЕ ОБЩЕЖИТИЯ
Один-единственный киллер умертвил шестерых студентов
ТРУПЫ РАЗДЕТЫ ДОГОЛА И ИЗУВЕЧЕНЫ.
ПОЛИЦИЯ ИЩЕТ УБИЙЦУ ПОД КОДОВЫМ ИМЕНЕМ ИГУАНА
Репортаж МАРИО ДЖИРЕЛЛЫ
Болонья. Хорошая новость: полиция ведет расследование и располагает достаточными данными, чтобы задержать преступника. Плохая новость: по Болонье разгуливает серийный убийца – в полицейских рапортах его называют Игуаной, – на счету которого по меньшей мере шесть убийств. Потребовались месяцы, чтобы сквозь завесу тайны, которой было окутано следствие, просочилась ужасная правда. Один человек убил шестерых юношей и раздел догола их трупы, вероятно, чтобы совершить какой-то непристойный, святотатственный ритуал.
Игуана убивает с особой жестокостью и скрывается в одной из тысяч квартир, где живут студенты, не причисленные к общежитиям. Трудно понять, почему следствие так долго не видело связи между шестью убийствами, рассматривая их как самостоятельные дела. Есть сведения, что следственная группа из Рима помогает в расследовании болонским полицейским. Так или иначе, охота на Игуану была объявлена неделю назад, когда комиссариат разослал по газетам фоторобот. Мы еще раз приводим на наших страницах этот портрет: не путать с фотографией опасного грабителя, который уже арестован. Нет, это монстр, до которого полиция еще не добралась, – Игуана.
