по опушке леса метров сто, видим, нас догоняет немецкая легковая машина. Офицер спрашивает нас через переводчика-старика: “Откуда вы? И куда идете?” Я ответил: “Идем домой с окопной работы!” (Мы проходили мимо вырытых нашими противотанковых окопов и рвов. И это меня надоумило.) Немецкий офицер пристально посмотрел на меня и говорит: “Вон там большая дорога! Идите туда!” Но мы, как только легковушка скрылась, усталые, решили все-таки зайти в лес, отдохнуть и поесть ягод, поскольку были очень голодные. Немного отошли, смотрим — впереди стоит грузовая машина, полная немецких солдат. Старший машины — фельдфебель — нас остановил и закричал: “Партизан! Партизан!” Посадили нас на землю и стали обыскивать. Вытащили у меня из бумажника деньги, письма, фотографии и положили на землю все. Удостоверение офицера мне еще тогда не выдали. Фельдфебель настойчиво принялся нас еще раз обыскивать. Провел по моему туловищу руками, чтобы удостовериться нет ли у меня чего-нибудь компрометирующего. У меня в фуфайке был зашит партийный билет. Я подумал: “Как только фельдфебель найдет мой партийный билет, меня сразу же расстреляют”. Перед нами только что вывели из леса одного военного и расстреляли, как партизана, найдя у него партбилет. Стоял июль, погода была солнечная. Как мне не хотелось умирать! В это время подъезжает опять та же легковая машина с офицером. И фельдфебель побежал к нему докладывать, что поймал партизан. Пришлось подойти к офицеру и объяснить ему, что мы не партизаны! Офицер в этот раз посмотрел на меня сердито и громко сказал через переводчика: “Я же вам велел выходить на большую дорогу!” Показав рукой в сторону дороги, он отпустил нас.
Наши войска находились за Доном. Но как туда пробраться? Не отдохнув и не поотведав ягод, мы вышли на большую дорогу и пошли в сторону близлежащего населенного пункта. Прошли километров пятнадцать, прежде чем увидели мальчика лет двенадцати, пасущего жеребенка. Спросили у него: “Есть ли в деревне немцы?” Он говорит: “Немцев нет!” Далее спрашиваем: “Кто староста?” Мальчик ответил: “Андрей Алексеевич Капустин, бывший директор средней школы”. Мы с Алешей, измотанные, решили в этой деревне остановиться хоть на недельку, подкрепить свои силы. Пошли к старосте домой. Жена его только что испекла хлебы. Отрезала нам по кусочку, налила молока. Самого Андрея Алексеевича дома не было. Хозяйка сказала: “Он у своего помощника”. Перекусив, мы пошли искать его. Встретив старосту, объяснили ему, что мы из окружения. Не разрешит ли он нам пожить в деревне? Деревня называлась Расховецкое. Староста ответил: “Живите. Ночевать можете в школе”. Пришли в школу. Там все было перевернуто кверху дном. На полу валялись книги, тетради. Вышли на улицу. Сидим на крыльце. Смотрим через дорогу — стоит пятистенный дом. Хозяин во дворе что-то делает. Я послал Алешу узнать, не разрешит ли он нам переночевать у него. Хозяин оказался добрым. Инвалид гражданской войны, звать Демьяном. В одной половине избы сам жил с женой, в другой было навалено сено. Мы там и поселились. Демьян покормил нас, побрил и спать положил. Утром встали, он уже каждому из нас нашел работу: меня послал в лес косить траву, а Алешу колоть дрова к другому хозяину. Так, переходя из одного дома в другой, мы выполняли всевозможные работы: убирали зерновые, молотили, строили погреба.
Прожили в той деревне до декабря 1942 года. Декабрьской ночью пришли полицейские, спросили хозяев: “Дома ли у вас окруженец?” — и сказали, чтобы я через час явился в комендатуру. Я понял, что нас, “окруженцев”, хотят куда-то отправить. Мы с Алешей жили в разных избах. Он на ту ночь ушел по какому-то делу в другую деревню. Я встал, оделся, перекусил на дорожку. Достал из фуфайки свой партийный билет, завернул его в тряпку и закопал сзади избы в укромном месте. Затем пошел в комендатуру, где при Советской власти размещался сельский совет. Оттуда нас отправили в районный центр, село Красное, через которое летом мы шли в деревню Расховецкое. Там собралось очень много нас — окруженцев. Наутро построили в колонну по четыре и погнали в неизвестном направлении. Шли два дня. Прибыли в село Истопное, Воронежской же области. Там размещался лагерь военнопленных. Нас выстроили в шеренгу и стали выкликать по специальностям: “Кто кузнец? Кто плотник? Кто портной?” и т. д. Я тихо проговорил: “Не знаю, на какую специальность мне выходить?” Товарищ, с которым я познакомился в пути, ответил: “Ни на какую не выходи!” Потом, когда спросили: “Кто больной?”, он сказал: “Вот теперь выходи!” Нас, “больных”, и этого товарища собрали в один дом, где даже стоять было тесно. Ночью мне этот товарищ говорит: “Иди посмотри, как нас охраняют!” Я вышел, будто в туалет, смотрю, немцы по двое патрулируют по улице, не останавливаясь ни у одного дома. Рассказал об этом товарищу. Он говорит: “Надо бежать нам”. Я сказал: “Согласен!” В эту первую ночь мы не смогли убежать, но во вторую, оставив свои котомки, убежали. Ночь была темная. Быстрым шагом прошли более 20 км. Зашли в один хутор и у одних хозяев попросились заночевать. У них и остались.
Через неделю или две сюда пришли наши войска. Мы сразу же пошли в особый отдел. Мой товарищ, с которым бежали (он, видимо, был послан нашей разведкой), сказал там, что я преданный человек, погрешностей за мной нет, и особый отдел без лишних разговоров выписал мне направление в 911-й артполк на свою же должность. Через полтора месяца я догнал 911-й артполк. Пришел в часть, в которую меня направили. Генерал, командующий артиллерией, посмотрев на меня, 22-летнего, исхудавшего и оборванного, обутого в лапти, паренька, сказал: “Как ты добрался, сынок! Ты первым из окруженцев явился в часть” — и сразу послал меня на должность командира топографического взвода первого дивизиона, где я прослужил до апреля 1944 года.
Здесь я обратился в парткомиссию в отношении восстановления меня в партии. Но мне сказали: “Пока восстановить в партии не можем. Нужен партбилет”. Я спросил: “Может, мне съездить в ту деревню Расховецкое, теперь уже от немцев освобожденную, и привезти его?” Мне ответили: “Сейчас не время разъезжать!”
Действительно, мы в это время активно наступали. Много боевых действий было. Мой взвод и я лично не выходили с переднего края. Днем и ночью привязывали боевые порядки артиллерии, ползком засекали цели противника на переднем крае и за передним краем. Готовили данные для стрельбы орудий. Мне не раз было приказано готовить наградные листы для солдат и сержантов, которым потом вручали ордена и медали, а
