— Ч-черт!
Кейр, открывавший багажник, всполошился:
— Что такое?
— Тут, оказывается, глубокая лужа, и теперь башмаки мои полны воды. — Она на ощупь добралась до Кейра, прилаживавшего к спине рюкзак. — Зонтика ты, конечно, не захватил.
Он расхохотался.
— Зонтик? При таком ветре?
Она услышала, как он вытащил ее чемодан, и бодрым голосом предложила:
— Я сама могу нести. Он довольно легкий.
— Лучше сосредоточься, идти предстоит по пересеченной местности, а вещи понесу я.
Тут дождь хлынул еще сильнее, и она юркнула в машину.
— Кейр, прекрати изображать героя в духе Джейн Остин.
— Но почему?
— Потому, что я чувствую себя ее героиней.
— Это тебя раздражает?
— Да.
— Потому что ты всю свою жизнь пытаешься преодолеть ощущение беспомощности?
— Да, пытаюсь. — Она упрямо вздернула подбородок.
Несколько секунд он смотрел на ее усталое мокрое лицо, обрамленное слипшимися, похожими на крысиные хвосты прядями. Потом запихнул чемодан обратно в багажник, потом машина слегка осела, и Марианна почувствовала, что Кейр очутился рядом.
— Представь, а я всю свою жизнь хотел стать героем.
Марианна, по-птичьи наклонив голову набок, внимательно его слушала.
— Героем?
— Ну-у… в какой-то мере.
Марианна ничего на это не ответила. Дождь еще яростней забарабанил по крыше. Марианна плотно сдвинула колени и ступни, чтобы было теплее, — промокшие ботинки жалобно квакнули.
— Я наверняка тяжелее, чем может кому-то показаться, — простонала она.
— А я наверняка сильнее, чем может кому-то показаться.
Он стащил со спины рюкзак и кинул его рядом с чемоданом, потом, захлопнув заднюю дверцу, обернулся к Марианне и протянул ей руку:
— Сейчас перед тобой будет каменный уступ, чуть ниже твоих коленок. — Он взял ее за обе руки. — Заберись на него.
Она послушно взгромоздилась на скользкий, шаткий камень, и он отпустил ее.
— Умница, я сейчас встану рядом и развернусь к тебе спиной.
Протянув вперед руки, она нашла его плечи.
— Боже, со школьных времен не вытворяла ничего такого. Я же тебя задушу.
— Это вряд ли. Вперед.
С воинственным кличем Марианна запрыгнула ему на спину, а он подхватил согнутыми локтями ее ноги.
— Ну, теперь держись, — сказал он.
Она крепче обняла его шею, и Кейр, по-крабьи забирая то вправо, то влево, начал спускаться. Марианна, которую по инерции тоже заносило то вправо, то влево, нервно хихикала:
— А что, даже весело. — И, приставив губы к его уху, добавила: — Предлагаю заключить соглашение. Установить распорядок героических поступков.
— Твоих или моих?
— И твоих и моих.
— Прекрасная мысль!
— Ты побудешь героем, пока мы не придем.
— А потом что?
— А потом я, считай, с завязанными глазами буду творить кулинарные чудеса под твои крики «браво!». Жонглировать ножами, метать тарелки, превращать воду в вино. Обещаю отличное представление.
Он остановился перевести дух.
— Что? Тяжело? Хочешь передохнуть?
— Да нет, хочу полюбоваться, пока не стемнело. Среди деревьев отыскать взглядом свой кров после долгой разлуки. Можно сказать, ритуал. В эту минуту я чувствую, что я уже дома. Слышишь шум воды? Это ручей.
— Понятно. И вроде бы там… водопад?
— Точно, а ниже его ручей огибает дом и течет к морю, до которого отсюда примерно четверть мили.
— В ручье, наверное, хорошо летом охлаждать вино.
— И не говори, а под водопадом можно принимать душ. Сейчас, конечно, не стоит, сейчас в воду полезет только какой-нибудь мазохист из клуба моржей. Держись крепче, уже близко.
Шум воды отступает, склон выравнивается, и Кейр ускоряет шаг. И наконец останавливается. Он отпустил ноги Марианны, и она соскользнула на землю. Отворив незапертую дверь, Кейр завел гостью в помещение, крытое рифленым железом. Это она определила тут же, по стуку капель.
— Вот это да! Ты только послушай! Барабанит как на Эдинбургском военном параде, на «Тату».
— Вообще-то тут у меня совсем не парадный уголок, американцы назвали бы его «грязной кладовкой».
Марианна услышала глухой щелчок повернутого в замке ключа. Взяв за руку, Кейр ввел ее в дом.
— Ты пока постой тут, отряхнись, а я пойду растоплю печь.
Марианна начала расшнуровывать башмаки, слыша, как Кейр отошел, а потом лязгнула металлическая дверь, из-за двери донесся шорох спичек в коробке, потом звук вспыхнувшей бумаги и потрескивание занявшегося огнем дерева.
— Как ты быстро!
— Перед отъездом всегда оставляю печку наготове. Ну заходи, присаживайся.
Он помог ей стащить мокрое пальто, она скинула ботинки, и Кейр подвел ее к креслу у печки.
— Я сгоняю за вещами. Побудешь одна? Я быстро.
— Не волнуйся. Посижу, подышу дымком. Сплошное удовольствие.
— И канцерогены.
— Плевать. Жизнь все равно не вечна.
— Вот это ты верно заметила.
Марианна прикрыла рот рукой, лицо ее вытянулось.
— Как же это я… у тебя сегодня такое случилось, а я… из-за всей этой кутерьмы совсем забыла. Прости, Кейр.
— Не расстраивайся. Я ведь чувствовал, что к этому идет. Я уже неделю сам не свой. Конечно, надеешься на лучшее. Ты же сама знаешь, какие на нефтяных платформах бывают несчастья, чудовищные, потому что там мало места, там дьявольски тесно… Марианна, ты не очень разочарована?
— Ты о нашей поездке? Ты же знаешь, что совсем наоборот. Для меня это настоящее приключение. Как у Энид Блайтон[17], очень опасная писательница, на мой взгляд. Надеюсь, какао у тебя найдется? — спросила она, потирая озябшие руки. — Нам же предстоит ночная пирушка. Кейр, что ты молчишь? Опять смеешься надо мной?
— Нет. Просто устал. И на душе полегчало.
— Это ты о чем?
— Тихо радуюсь, что тебе тут понравилось. Что ты не жаловалась на дождь. И на холод. И на не подобающий даме транспорт.
— Это ты про «лендровер» или про себя?
— Про себя.
— По мне, так очень подходящий был транспорт. А насколько подобающий… знаешь ли, нам, слепым, выбирать особо не приходится. Это нереально. Главное, преодолеть чувство признательности, кстати, на мою благодарность не рассчитывай. Понимай это как знаешь.
— Думаю, ты уже убедилась, что я умею читать между строк. И между слов.
— Знал бы ты, как мне полегчало.
— Тебе?
— Что это случилось с Маком, а не с тобой. Бедный он бедный.
Кейр промолчал, и Марианна, протянув руки к огню, с поспешным воодушевлением добавила:
— Вот оно, настоящее тепло. Дрова — замечательная штука, правда? От них, наверное, много грязи, но меня это не волнует. С глаз долой — из сердца вон.
