едем.
В грузовике тесно и жарко. Сидим, как селёдки в бочке, друг на друге.
Гуфсиновский воронок вспоминается как такси бизнес-класса.
Общественность ропщет.
Мат и проклятия в адрес Минобороны густо заволакивают кузов. Мат сыпется в адрес друг друга за отдавленные ноги, за случайные прилёты локтем по лицу. На ухабах всё подпрыгивают в воздух, валятся друг на друга. И это при том, что все в броне, в красках, с оружием в руках.
Едем долго.
По дороге КамАЗ ломается.
Передок уже близко, слышится канонада.
Всех выгружают, с вещами. В кучу сбрасываются вещи, мы рассыпаемся по ближайшим кустам, прячемся от возможного появления дрона.
Водитель ковыряется с машиной, что-то чинит, грузимся обратно.
Я уже в кузове понимаю, что потерял штык-нож. В учебке его не было, как крепить, я не знаю, прицепил как-то криво к ремню, и он сорвался у меня в кустах.
Тронулись.
Снова едем, машина сворачивает с дороги в лесополку, команда на выход.
Снова все вещи в одну кучу, снова рассредоточиваемся по кустам, машина уходит, мы получаем команду собирать вещи небольшими группами, не толпиться и рассредоточиваться по лесополосе.
Всё, мы приехали в пункт своей временной дислокации.
Здесь мы начинаем потихоньку обживаться, окапываться. Но уже днём приходит приказ перемещаться в другую лесополку.
Собираем вещи и тащимся в другое место, за километр отсюда. Все разом тащить невозможно, часть вещей я оставляю на потом.
Возвращаюсь за ними и понимаю, что у меня уже украли спальник.
— Сука, крысы ебаные. — У меня нет других слов, потому что ближайшие дни я буду спать на голой земле.
Товарищ с лагеря отдаёт мне свою гражданскую куртку (тут многие тащат с зоны огромные баулы, набитые вещами. Все это будет утрачено и выкинуто в ближайшие дни, но пока что пыхтят и тащат), на ней я и буду спать сегодня вечером.
Окопались кое-как, прошёл день.
Стреляют вдалеке, по нашей лесополке прилётов нет. Беспокоит больше танк, работающий неподалёку, боимся, что будет по нему ответка, а достанется нам. Но Бог милует.
Между тем жрать нечего. Воды нет.
Сухпай привозят на второй день, по одному на три дня. Воды нет. Неподалёку болотце зелёного цвета, берём воду оттуда, в сухпае есть таблетки дезинфицирующие, спасаемся ими.
Командиры похохатывают:
— Вот вам не похуй после лагерной баланды. У вас желудки гвозди переварят.
У меня да, а кто-то дрищет с этой воды.
По ночам идёт артиллерийская перестрелка. Мы лежим, глядя в звёздное небо, а над нами летают снаряды: русский туда, украинский отсюда.
Мы размещены фактически прямо перед позициями нашей артиллерии.
Как блаженные, не понимая, что к чему, мы веселимся, шутим, окапываемся.
Ничего не страшно. Все воспринимается не всерьёз.
Дичайшие вещи, от которых у меня сейчас волосы дыбом бы встали, тогда воспринимались на должном: мол, так и надо.
Утром следующего дня до нас доносится трескотня стрелкового боя. Где-то рядом. Стрекочут автоматы, потом пулемётная очередь.
Вот оно… Сразу же проходит лёгкое, беззаботное настроение. Появляется тревога.
Предчувствие первого боя. Мысли о том, что он может стать и последним.
Вечером объявляют боевую тревогу. Команда выдвигаться на позиции. Ну, вот и пришёл этот час…
Сердце стучит, в горле пересохло, волнение дикое, тревога, ноги ватные.
Собираюсь, надеваю броник, каску, хватаю автомат.
Гуртом, как стадо баранов, толпой бредем по тропинке куда-то туда, где трещат автоматы. Командиров нет, они где-то уже там, впереди. Взводы и отделения перемешались.
Заходим в соседнюю лесополосу, рассасываемся по ней всё так же, неорганизованно, без команд.
Враг где-то там, впереди.
Сейчас мы его атакуем и покажем чудеса храбрости и отваги. Пусть мы ещё не обстреляны, возьмём духом.
Впереди, разумеется, не враг, а наши солдаты в окопах. Именно их мы сейчас идём громить и бить.
Слава Богу, пока что ещё никто не стрелял.
Оттуда бежит офицер, машет руками:
— Стой! Стой, блядь. Вы кто, нахуй? Вы куда?
Если бы вместо ответов на русском языке мы бы издали что-то вроде бееее… мееее…
Ну, примерно тот же уровень информативности был бы, но зато более ярко и красочно.
По существу.
Как-то нашли наших командиров, утрясли ситуацию.
Нас начали заводить в окопы.
В окопах паника и ужас:
— Блядь, ебаны в рот, рассредоточивайтесь! Вы какого хуя столпились? Щас птица срисует, наведёт арту, нам всем пизда!
Все в полном шоке от нашего появления.
Как-то с грехом пополам нас рассаживают по окопам.
— Только ради бога, пацаны, не шароёбьтесь. Сидите тихо.
— А где хохлы, откуда пойдут?
— Какие хохлы, блядь?!! Впереди ещё одна линия наших окопов.
— А хохлы где?
— Да я ебу, что ли, где хохлы? Спят они уже, блядь. Впереди поле там, они хуй поели, что ли, через поле на окопы бежать? Угомонитесь, блядь.
С позиций возвращается наш танк. Он должен пройти через нашу линию, это нормально. Но наш штормовский гранатометчик впадает в экстаз:
— Танк! Танк! Танк!
Хватает РПГ и бьёт по нему.
Стрелять он толком не умеет, понятное дело, выстрел уходит куда-то в сторону Марса. Контрабасы, в чьи окопы мы завалились, как стадо баранов, отбирают у него «шайтан-трубу» молча, со злостью бьют.
Мы отбиваем его, оттаскиваем в сторону.
Всё молча, без криков, с пыхтением и кряхтением.
Гранатомётчик перепуган, по лицу его течёт кровь, его тащат за лямки бронежилета куда-то вглубь окопов, парни, кто покрепче, встают между разъярёнными контрабасами и ним.
Как-то всё утрясается.
Между тем командир нашей роты командует отход.
Зачем мы сюда пришли и что от нас хотели, непонятно.
Командира никто не слышит. Он удаляется в окружении своих оруженосцев, шнырей и командиров взводов. Мы, предоставленные сами себе, ещё час тусуемся на позициях, любуясь звёздным небом, а потом, устав ждать у моря погоды, по двое, по трое, передавая информацию друг другу, начинаем выползать из окопов и в кромешной тьме, падая, спотыкаясь, пробираемся назад в расположение.
На следующий день командир объявляет, что пятнадцать человек из нашей роты передаются в распоряжение другой части, в группу эвакуации раненых. Я попадаю в этот список.
«Ну и слава Богу», — думаю я.
Вчерашний бардак не вызывает у меня оптимизма, я с облегчением покидаю свою роту, прощаюсь с ребятами, с которыми прилетел сюда, прошел учебку. Думаю, что больше мы не увидимся.
Перед уходом разживаюсь спальным мешком. У нас уже есть первые дезертиры, спальник одного из них передаётся мне.
Отлично, думаю я, выдвигаясь в путь.
На самом выходе из лесополосы начинается артобстрел. Хохлы наконец-то вычисляют наше расположение и начинают по нему работать. Точь-в-точь как
