В голове крутилась подлая мысль, что Сонька в этот самый момент болтает с другими фрейлинами или даже с пажами о странном поведении принцессы и ее планах. Отвесив негоднице мысленную оплеуху, я запретила себе думать об этом.
Некоторое время прислушивалась к тому, что происходило в ближайших к моей спальне помещениях.
Старшие фрейлины в будуаре подразнили Софью, издеваясь над её происхождением, что вызвало у меня поток возмущений. Сдержанных. Пока. Через коридор, ведущий к кухне, протопали башмаки помощника церемониймейстера, шедшего распорядиться об ужине. Потом проследовала колонна поварят с подносами и блюдами.
Дворец жил своей жизнью и весть о том, что наследница сегодня не намерена покидать своих покоев, наверняка донесена до ушей Её Величества. Сонька отлично выполнила свою миссию. Зря я сомневалась в ней.
Дожидаться наступления глухой ночи, когда все утихомирятся, мне сегодня не хотелось категорически. Вряд ли горожане охотно откроют дверь тому, кто их разбудит. А ещё менее вероятно, что они станут любезно отвечать на вопросы человека, нарушившего их сон. Поэтому, уловив паузу в хождениях между поварней и трапезной, я через гардеробную и щит копейщика выскользнула мимо двери кухни и сквозь дровяник прямо в сад. Ключ больше не скрежетал в замке, а петли калитки не скрипели — Уля, умница, всё смазала. А теперь — сапожный тупик и негодяй Савка.
* * *
Негодяй — он и есть негодяй. Нет, про цирюльника и его сыновей, вернувшихся после годового отсутствия, он и не думал отпираться, даже имена припомнил. Отца звать Степаном, а сыновей — Матвей и Слава. Он их давненько знает. Они старше и оба — известные забияки. Говоря об этом, Савватей даже поёживался, словно вспоминал полученные от них тумаки. А между тем, спокойненько под локоток, заговаривая зубы, завёл меня в комнату и усадил за стол, где вся его небольшая семья ужинала.
Мама, отец, маленькая сестра лет шести. Все они были так добры и гостеприимны, что я невольно расслабилась, едва не забыв о свой миссии. Но поужинать согласилась. Даже уговаривать не пришлось.
Во-первых, я была голодна.
Во-вторых, все очень аппетитно пахло.
В-третьих, — это не надоевший до колик творог с молоком.
Миска чечевицы и по ломтю рассыпчатого, с хорошей добавкой отрубей, хлеба. Отец семейства ласково мне улыбнулся, и отрезал кусок от половинки каравая. Матушка подала деревянную ложку и показала место рядом с собой.
Одним словом, тут я и поужинала. Просто, но уж что дали, то и съела. Хоть и черпали мы из одной миски. Не место и не время показывать свою приверженность этикету, тем более что я при исполнении секретной миссии.
А вот когда хозяин зевнул, я ускоренными темпами распрощалась. Если в этом доме после ужина укладываются спать, то почему в других должно быть иначе? Скорее, к цирюльнику. Пока там ещё не легли. Может быть.
* * *
— Уленька! Как хорошо, что ты вернулась! А я уже помощника своего за тобой собирался посылать! — вот какими словами встретили меня на пороге, над которым висели подсвеченные из окна деревянные ножницы — символ профессии живущего здесь человека. — Матвейке вдруг стало худо. Жар к нему вернулся, и лихорадка его трясёт, — с меня уже сняли плащ и ведут, освещая дорогу масляной лампой.
У постели над тазиком полили на руки и подали полотенце. Тут даже жарко от шандала, в котором пылает целый рядок свечных огарков — стараются сделать так, чтобы мне было хорошо видно. Да еще и аптечку подают Улину — так она называет свой саквояж, с которым крайне неохотно расстаётся.
Я растерянно переводила взгляд с отца на сына. Накатилась паника. Что я тут смогу сделать? Я же ничего не умею! Тетрадка? А что тетрадка? Там ничего подобного не описано!
Так, спокойно. Дыши глубже, Нел. Все в порядке. Давай, ты можешь! А в тетради и не такое было!
Немного успокоилась. Взглянула на покрытого капельками пота парня, и прикрыла глаза. Итак, здесь поработала Ульяна. Недавно. Ведь сказал же Степан: «Вернулась». Стало быть — только что ушла. И не могла она покинуть раненого в угрожающем состоянии. То есть повышенная температура в его состоянии должна быть. Значит, рана инфицирована, и гнойный процесс в ней не прекратился.
Моё дело — успокоить родителей и брата, тоже замотанного в повязки и хромающего. Как? Явно источником беспокойства у старшего Матвея является что-то на спине, вернее — правее правой лопатки. Не помню, как эта мышца называется, но она двигает руку, и если раненый ею шевелил, то, мог и нарушить что-то.
— Что Вы ему давали после моего ухода? — спросила я и посмотрела на матушку.
— Покормила его. Очень он яичницу любит. Вот я и сделала.
— Прямо на сковородке подали, и он потом хлебушком вымакал? — миллион раз видела, как простолюдины едят это блюдо.
Да что тут говорить, живя в избушке, я тоже так делала, поэтому живо представила себе эту сцену. И, если Матвей придерживал правой рукой сковородку, а она выскользнула, вполне мог рефлекторно её подхватить и сделать резкое движение, разбередив начавшую успокаиваться рану.
Прямо об этом спросила, и присутствующие во всём сознались. Да, так всё и произошло.
И что мне теперь с этим делать? Конечно, после чтения Улькиных тетрадок, я кое-что могу, но не так много, как нужно, и… мне страшно. Вдруг я с удивлением поняла, что сейчас у постели больного находятся два главных действующих лица. Я, и Костлявая. Потому, что парню действительно плохо.
Размотала бинты и чуть не упала в обморок, когда мне навстречу открылся беззубый рот зияющей раны. И я сразу поняла, в чём дело. От резкого движения выпала турунда — жгутик, вложенный сюда для дренажа. Это, чтобы рана могла очищаться от всякой гадости, которая в ней образуется, пока не завершился воспалительный процесс. Гной скопился, и поднялась температура. Уж о лечении ран я читала внимательно. Также, поняла и причину выпадения этого льняного фитилька. Его вытащила повязка, сместившаяся от резкого движения.
Покопалась в саквояже, нашла инструменты и другие нужные для перевязки причиндалы, и восстановила все, припоминая, как это начертано Улькиной рукой на её страшненьких картинках. Матвею явно стало легче. Жар сделался меньше, и я успокоилась, поняв, что не напортачила.
Сказать по правде, приступать к расспросам о папеньке мне после этого показалось неудобным. Приметила уже шрамы от старых неважно заросших ран, следы кандалов на ногах и рубцы от плети на спине. И несколько значительно более свежих следов опасностей, подстерегавших братьев на пути к отчему дому. Зайду в другой раз, только бы с сестрой здесь не встретиться.
Распрощалась.
* * *
Город пустынен после полуночи. Тёмные окна не освещают его грязных выщербленных мостовых, но привыкшие к темноте глаза позволяют мне не спотыкаться на каждом шагу, каким-то чудом находя место, куда можно безопасно поставить ногу. Не пропустили они и тёмную фигуру, надвинувшуюся справа. Учат принцесс драться, так что рефлексы сработали. Я увернулась и со словами: «Попалась, цыпочка!», — огромный человек проскочил мимо, успев чем-то заехать мне в ухо.
Кузнец. Что-то подсказало мне это. Уже развернулся, и крепкие руки сейчас сомкнутся на моей шее.
В качестве врачевательницы я не слишком хорошо знаю анатомию, но как тренированный боец превосходно помню и болевые точки, и зоны отключки, и места, которые нетрудно «осушить». И кинжал уже в руке. И его рукоятка попадает под бицепс левой руки злодея как раз туда, куда надо. Конечность мгновенно опадает, словно плеть, но ещё до этого носком башмачка я угодила этому болвану спереди по ноге ниже колена. Этот удар называется «подлом». Очень больно. Почти до потери сознания. Вот этот подлом и валит злоумышленника набок. Правда в неповреждённой правой его грабле остался зажат чепец, капюшон и хороший клок моих волос.
Больно! Но я холодна и расчетлива. Поднимаю с мостовой удачно подвернувшийся под руку кирпич и наношу четко рассчитанный удар по голове, пока этот злыдень корчится от болевого шока. Затих. Уфф! Забрать свои тряпки и бежать! Четко слышен топот приближающейся стражи и свет факела уже пляшет на стене дома. Встречаться с кем бы то ни было мне сегодня ни к чему.
* * *
После ночных блужданий спать утром хотелось страшно. Но, ничего не поделаешь, жизнь во дворце — это нескончаемая череда ритуалов. Сначала — завтрак в постель, а потом надо бежать к маменьке. Она выглядит уже совсем хорошо, и ей безумно надоело питаться творогом и сыром. Вот об этом и пришлось с ней поговорить. Ведь она уверена, что это я придумала такую диету. И осталось нам, а вместе с ней и всем придворным, ещё три недели есть только молочное.
А тут и сонливость прошла. И я сообразила: надо дать знать Ульяне о моих подвигах у постели больного. Отправила Софью к дверям цирюлника с письмом к сестре. Простушка Софья действительно знакома со знахаркой Ульяной и легко её узнает. Она сама мне так сказала.
