акта 1737 года, дабы воспретить представление пьесы Генри Брука «Густав Васа, спасение родины», явно направленной против Уолпола[83]. Хотя пьеса была напечатана еще в 1739 году, в Англии ее не ставили до 1805 года, когда она наконец появилась на сцене лондонского театра Ковент Гарден (в Дублине пьеса ставилась под названием «Патриот» в 1742 году). Переиздание «Густава Васы» в 1761, 1778, 1796 и 1797 годах удерживало в центре внимания публики и пьесу, и саму тему политического рабства. Хотя в 1754 году Эквиано был неведомо, что означает имя, которое его заставили принять, но в 1789 году, будучи уже свободным человеком, он без сомнения рассчитывал на то, что читатели заметят иронию в его первоначальном сопротивлении новому имени. Как и монарший шведский тезка, он стал борцом за свободу, возглавив борьбу своего народа против работорговли.[84]
Паскаль силой принудил ребенка Эквиано принять навязанную идентичность. Паскаль и другие проявляли по отношению к нему и психологическое насилие, играя на страхах маленького мальчика. Неудивительно, что ребенок, очутившийся среди незнакомых людей и в чуждой обстановке, часто прятался и из укрытия наблюдал за товарищами по плаванию, не понимая этих «белых людей, [которые] никогда не приносили жертв». Когда один из них упал за борт, юный раб, «не понимая, в чем дело, как обычно пришел в ужас и подумал, что меня решили принести в жертву для какого-то колдовского ритуала, который, как я все еще полагал, они практиковали». В другой раз, решив, что штиль устроен косатками, он «спрятался в носовой части судна, поминутно трясясь и озираясь в страхе, что буду принесен в жертву для их умилостивления», и выказав хозяину, Паскалю, всю меру своего испуга, «довольно нелепо выражавшегося криками и дрожью» (97).
Сильнее же всего он страшился стать жертвой каннибализма во время плавания, настолько затянувшегося, что «питание наше было весьма скудным»:
Капитан и команда шутили, что в случае крайней нужды убьют меня и съедят, но я принимал это всерьез и страшно боялся, ожидая, что всякая минута станет последней. Как-то раз вечером они с немалым трудом поймали большую акулу и втащили ее на палубу. Это сильно обрадовало мое бедное сердце, потому что я решил, что она послужит им пищей вместо меня; но, к моему удивлению, они отрезали только небольшой кусок от хвоста, а остальное выкинули за борт. Мои страхи вернулись, я не знал, что и думать об этих белых, и продолжал бояться, что меня убьют и съедят. (95)
Как обнаружил Эквиано, англичане считали акул несъедобными. Они часто следовали за невольничьими кораблями, привлекаемые телами умерших рабов, которых выбрасывали за борт во время Срединного перехода. С акулами, этим величайшим ужасом океана, при поимке не церемонились. Выброшенная обратно в море акула, лишенная хвостового плавника, обрекалась на медленную и мучительную смерть[85].
Эквиано ошибочно указывает в автобиографии, что «попал в Англию примерно в начале весны 1757 года, и мне едва исполнилось двенадцать». Торговые, метеорологические и морские архивы позволяют нам исправить неверную дату прибытия «Усердной пчелы» «после тринадцати недель плавания» в Фалмут, где он впервые увидал снег (98). Паскаль должен был отплыть из Виргинии со своим новым рабом в начале сентября 1754 года, поскольку 14 декабря, примерно тринадцатью неделями позже, лондонская газета Public Advertiser сообщила о приходе в английский Фалмут «“Усердной пчелы” [под командованием] Паскалла с [Ньюфаундленда, Канада]». Моряки старались избегать плавания между Англией и южными областями Северной Америки и Карибскими колониями в сезон ураганов, приходящийся на позднее лето и осень, а также в разгар зимы. Направившись из Виргинии на север к Ньюфаундленду и затем через Атлантический океан, можно было значительно уменьшить риск встречи с гибельными штормами. Маршрут через Ньюфаундленд объясняет и необычную длительность плавания.
Наиболее удобным пунктом для окончания «очень долгого рейса» (95) «Усердной пчелы» был ближайший английский порт Фалмут, расположенный на берегу Английского канала в юго-западном графстве Корнуолл. Благодаря Гольфстриму погода в этих краях необычайно теплая для Британии, особенно на атлантическом побережье Корнуолла – в его мягком климате выживают даже завезенные туда пальмы. Корнуоллский климат придает особое значение одному из первых впечатлений, полученных Эквиано в новом мире:
Однажды утром, выйдя на палубу, я заметил, что она покрыта выпавшим ночью снегом. Поскольку я никогда прежде не встречал ничего подобноголо принял его за соль и тут же сбежал вниз к своему товарищу и позвал, насколько мог выразить словами, выйти и посмотреть, как кто-то ночью рассыпал по всей палубе соль. Он знал, в чем дело, и попросил принести ему это вниз. Я собрал пригоршню, обнаружив, что вещество очень холодное, а когда принес, он предложил попробовать его, что я и исполнил, удивившись безмерно. Я спросил, что же это такое, и он ответил, что снег, но мне никак не удавалось его понять. Он спросил, неужели в нашей стране ничего такого не бывает, и я ответил, что нет. Тогда я спросил, для чего оно нужно и кто его сделал, а он ответил – большой человек в небесах, называемый Богом, но тут я снова совершенно не мог понять его. (98)
Эквиано впервые попал в Англию необычайно холодной для Корнуолла зимой 1754-55 годов. Всё, что нам известно о погодных условиях в отдельных местах Англии до того, как правительство начало собирать официальные метеорологические данные, мы знаем от наблюдателей-любителей. Одним из них был Уильям Борлейс, ректор[86] деревушки Ладжан примерно в 25 милях к западу от Фалмута, из чьих записей следует, что зима 1754-55 годов стала одной из двух самых снежных в южном Корнуолле между 1753 и 1772 годами.[87]
Несмотря на физическое и психологическое насилие, испытанное Эквиано в первом плавании в Англию, и весьма холодный прием, оказанный ему на корабле, путешествие на «Усердной пчеле» знаменовало начало одного из счастливейших периодов его жизни. Череда несчастий предшествующих лет вроде бы подошла к концу, а произвол и тирания рабовладельцев, распоряжавшихся его жизнью и смертью, сменились властью закона и порядком в Королевском флоте, правила которого применялись к его начальникам в той же мере, что и к нему. Он все еще оставался рабом, но благодаря юному возрасту и должности офицерского слуги положение его было относительно привилегированным. Утратив одну семью, он обрел, как ему представлялось, другую – в своих флотских товарищах. Самое же главное, Эквиано вновь оказался в прочных отношениях с олицетворяющим власть взрослым мужчиной. Осиротевший мальчик быстро привязался к купившему его человеку, отвечавшему, как казалось, на его эмоциональную привязанность.
Великобритания в восемнадцатом веке
По отношению к Эквиано Паскаль был не
