понравился.
– Точно? – переспросил Альберт, садясь рядом, и уж тут-то мне стало не по себе. В самом хорошем смысле, конечно.
– Точно, – ответила я чуть хрипловатым голосом.
– Я думаю, мы будем жить здесь. После свадьбы, – сказал профессор через время.
– Хорошо, я согласна, – кивнула в ответ, прикидывая, что именно стоит изменить, когда перееду к Поклонскому.
Великий Парцельс, Даша! Ты могла себе представить недавно, что будешь обсуждать с Альбертом Венедиктовичем ваше совместное проживание?
Ой, ну конечно, могла! И не только могла, но и представляла! Причем не только это, – ответил внутренний голос.
Да, спорить с ним было бесполезно. Я и взаправду представляла нас с Поклонским вместе. И подчас это происходило совсем не в невинных фантазиях.
Впрочем, думать об этом было некогда. Альберт вдруг подался ко мне. Только и осталось, что сначала смотреть на его губы (о которых я грезила целых два года!), а потом приоткрыть рот и начать упиваться поцелуем Поклонского.
Профессор навис надо мной, стал целовать так, как будто это было единственное, что могло интересовать нас в данный момент. Его язык вытворял такое, что я мгновенно возбудилась. Вцепилась в рубашку Альберта, потянула Поклонского на себя, а сама ответила на поцелуй со всей страстью, что копилась во мне годами.
Нам никто не мог помешать. Мы наконец были только вдвоем (не считая шлюшки Молли и ее котят, которые возились где-то на полу), и это было едва ли не самым чудесным в том, что я переживала за последнее время.
И когда профессор отстранился и прервал наш поцелуй, разочарованно выдохнула. Однако, Альберт Венедиктович сказал такое, что мигом развеяло это разочарование. Положив ладонь на мой подбородок и проведя большим пальцем по губам, он произнес:
– Завтра же идем подавать заявление!
– Поклонский, я весь горю!
Томно закатив глаза, Тим резко приземлился в кресло на кухне. Вскочившая при его внезапном появлении Шлюшка Молли неодобрительно зыркнула на Ольшанского и удалилась в сторону миски с едой. Я же, потирая спросонья глаза, профессионально осведомился:
– Жар? Лихорадка?
– От любопытства, Алик!
Для любопытства Ольшанский выбрал не самое подходящее время. Хотя знал ведь, что разбудить меня насильственно раньше будильника – дурная примета! Причем для разбудившего.
– И какое же такое любопытство привело тебя ко мне в шесть утра? Хотя не отвечай, я начинаю подозревать, что ты просто решил у меня позавтракать. Но жрать как обычно нечего, – развел я руками.
– Ну хоть кофе-то напоишь? – спросил с надеждой Ольшанский и я, вздохнув, ответил:
– Это можно.
Но, похоже, дело действительно было не только в желании выпить кофе. Не утерпев, Ольшанский вскочил на ноги и, оказавшись рядом, потребовал :
– Ну, рассказывай!
– Чего рассказывать-то?
– Как у тебя с этой цыпочкой все прошло! Я должен знать, если моя метода помогла тебе добиться успеха! Может, я не тем занимаюсь по жизни?
Да уж, в отличие от меня Тим точно не был помешан на науке. А вот на женщинах – вполне. Я порой подозревал, что и в гинекологи он пошел не просто так. Впрочем, пациентки его обожали и врач он был квалифицированный, так что все остальное не имело значения.
Разлив кофе по чашкам, я пододвинул одну Тимуру и спросил:
– А с чего ты взял, что вообще что-то было?
– Элементарно, Ватсон! Ты вчера несколько часов не отвечал на звонки!
Что верно, то верно. Я не только не отвечал, я даже не посмотрел на пропущенные. Когда Даша была рядом… я не думал, кажется, ни о чем ином. Только о том, как она близко. О том, что она вызывает во мне неуместные и неконтролируемые желания. И это меня тревожило. Эти нежданные эмоции были совершенно не по плану.
– Поздравляю, Ольшанский, ты действительно занимаешься не тем. С этого дня я буду звать тебя Шерлок.
Царственно отмахнувшись от моего замечания, Тим опять потребовал ответа:
– Ну так что?
Хороший вопрос. Я и сам не знал на него ответа – что вообще было между мной и Дашей? Зато знал другое – после вчерашней встречи с ней я толком не сомкнул глаз. Нет, такое со мной и раньше бывало – о женских половых органах я думал очень часто. В плане науки, конечно. Вчера же начал думать в абсолютно ином, крайне развратном, смысле. Я даже не помнил, чтобы так хотел женщину когда-то прежде.
– Не хочу тебя расстраивать… – начал было говорить я. Но Тимур меня перебил, театрально схватившись за сердце :
– Она тебе отказала?!
– Она согласилась. Выйти за меня замуж в смысле. Но, должен тебе сказать, в этом скорее заслуга ее беременности, а не твоей методы обольщения.
И почему у меня на языке после этих слов появился горьковатый привкус? Кофе, должно быть. Да, все дело в слишком крепком кофе.
А вовсе не в том, что я хотел от Даши большего, чем мог вообще представить.
– Вот это интересно! – присвистнул Ольшанский. – Так ты уже успел ее совратить! А притворялся тут невинным, как мексиканский кактус!
Я невольно вздохнул. А потом выложил Тиму всю неприглядную правду.
Ну как сказать правду… ту ее версию, которую сообщил и Даше. Про клона я не мог рассказать даже лучшему другу.
– Ну ты влип, – подвел итог Ольшанский и, залпом допив кофе, спросил :
– И что теперь?
– А теперь я иду на работу, – ответил я. – Иначе влипну и того больше.
Честно отработав все запланированные на сегодня лекции, я позвонил Серафиме Петровне.
– Займитесь, пожалуйста, моими пациентами, – попросил я. – Я подъеду где-то к пяти.
На этот раз я оставлял пациенток на Серафиму Петровну со спокойной душой. Больше никаких клонов там, где орудуют ее вездесущие руки!
– Конечно, доктор, – ответила она. – Вы по делам?
Еще по каким! Эти самые дела я уже так привычно высматривал в толпе студентов, вытекающих из стен университета на улицу.
– Да. До встречи, – ответил я быстро, когда наконец углядел искомую светловолосую головку в толпе.
Рука по привычке потянулась, чтобы поправить шарф, но его снова не оказалось на месте. Тогда я инстинктивно разгладил фантомную складу на пальто и поправил очки, чтобы хоть чем-то занять ставшие вдруг неспокойными руки. После сбора на работу второпях выглядел я, должно быть, сильно так себе. Раньше меня это не волновало, теперь же вдруг захотелось, чтобы Даше не было стыдно за того, кто скоро станет ее мужем.
Опустив взгляд на ноги, чтобы убедиться, что ботинки у меня чистые, я чертыхнулся. Надо же было надеть один серый носок, а другой – черный! Хорош, блин, жених!
