Видишь этого человека? Это Ленин. Обрати внимание на его упрямый, своевольный череп.
Роза Люксембург – Кларе Цеткин
После смерти великий человек всегда превращается в миф. Ленин начал превращаться в миф еще при жизни. При подавляющем изобилии работ, ему посвященных, он не стал ни понятнее, ни доступнее – скорее наоборот, с каждым «историческим исследованием» вождь революции становился все более недоступен для нас… Фигура и историческая роль Ленина столь велики, что для мало-мальски адекватного ответа на вопрос поэта «что он сделал, кто он и откуда, этот самый человечный человек?» понадобились бы тома. В этих довольно сумбурных заметках я не претендую на такой ответ; как и обозначено заглавием, это – штрихи к недорисованному портрету, не более того…
Самый человечный человек
Эта характеристика Ленина, данная Маяковским, обретает особую глубину, если вспомнить другого титана советской литературы, Максима Горького, сказавшего устами одного из своих героев:
«Человек и люди – не одно и то же, нет. Человек – враг действительности, утверждаемой людьми; вот почему он всегда ненавистен людям».
Крах попыток классификации
Преимущество Ленина как исторической личности состоит в том, что по сей день его так и не удалось классифицировать. Сам по себе акт классификации означает победу системы. Классифицирован – значит не страшен. Поэтому система всегда стремится классифицировать своих противников. Сначала убить, потом пожрать – такова тактика системы по отношению ко всему, опасному ей. Скажем, наследник ленинской власти Сталин благополучно классифицирован и пребывает в качестве экспоната в музее XX века. Классифицирован всеми – либералами, консерваторами, монархистами и анархистами: в каждой из этих групп существует какой-то устойчивый консенсус мнений относительно его исторической роли. А ведь эпоха Сталина уже наследовала эпохе Ленина. Ленин же и созданный им стиль до сих пор продолжают вызывать у классификаторов недоумение и смятение. Скоро уже сто лет, как они примеряют на Ленина всевозможные мифы разных степеней пошлости, но несоответствие всегда выходит чересчур очевидным.
Интересно проследить эволюцию мифа о Ленине на его родине. Еще при Сталине страну заполонили черно-белые фильмы, в которых роль Ленина исполняли совершенно на него не похожие актеры с внешностью и ужимками клоунов[1]. С малых лет советского человека буквально всюду преследовал сусальный образ доброго Дедушки[2], прямо-таки ужасающий своей вымученностью и неестественностью. Один из самых крутых нонконформистов в истории, Ленин, наверное, был бы немало поражен, узнай он о том, во что его попытаются превратить. Впрочем, кажется, именно Владимир Ильич сказал в свое время, что лучший способ умертвить политического деятеля – сотворить из него икону. Когда Советский Союз рухнул, поверженного кумира принялись поливать грязью с небывалой интенсивностью; искусственный образ Дедушки глумливо осмеивался. Но это был всего лишь искусственный образ… Потерявшая всякое чувство меры антиленинская кампания, которую вели, как правило, бывшие «верные ленинцы»[3], парадоксальным образом открыла думающим людям глаза на подлинное величие вождя мирового пролетариата, величие страшное, жестокое, внечеловеческое, мало удобное для нас. Только теперь Ленин стал принадлежать избранным, тем, кому он должен был принадлежать по праву.
Осквернение памяти Ленина не давало нужных плодов. Но Ленина нужно было повалить во что бы то ни стало – в эпоху первоначального накопления, как стали ее называть, пользуясь старой марксистской терминологией, этот символ упрямого народного стремления к справедливости, символ грозного союза угнетенного народа и одержимых интеллектуалов на этом пути, был опасен, он мозолил глаза… Оставалось одно – вычеркнуть Ленина из памяти народной. Российское телевидение по сей день со странной, на первый взгляд, гордостью любит демонстрировать несчастных тинэйджеров, которые в 15 лет не могут ответить на вопрос журналиста о том, кто такой Владимир Ильич Ленин. Но это явно тупиковый, порожденный отчаянием ход[4]. Именно сегодня Ленин возвращается к нам. Все указывает на то, что двадцать первый век даст нам новый виток осмысления ленинизма[5].
Создать прецедент
В одной из бесчисленных антисоветских книжек Ленин, в компании соратников узнавший об удачном исходе штурма Зимнего, заливаясь истерическим смехом, восклицает что-то вроде:
– Теперь держитесь! Теперь нас всех перевешают на фонарях!
С каким настроением, на самом деле, Ленин взваливал на себя бремя власти? Оставим истерический смех писателям романов, но согласимся с тем, что перспектива фонарей была вполне осязаема. Ухватиться за власть в совершенно разрегулированном, фактически разрушенном государстве, отстоять ее в жестокой войне, в полностью враждебном окружении, заново отстроить – по новому, доселе невиданному принципу – государственный аппарат, находясь буквально под прицельным огнем, – и при этом ни разу не задуматься о возможности краха? Вряд ли такое было возможно. Как известно, сразу после прихода к власти Ленин издал ряд совершенно декларативных декретов. Значение их, на текущий момент, было скорее агитационное, чем практическое. Причем обращалась новая власть не только к настоящим, но и к будущим поколениям. Владимир Ильич в любой момент готов был «слететь» и старался оставить как можно более глубокий след в памяти народной. Этим обусловлен был и знаменитый план «монументальной пропаганды». Большевистский прорыв поначалу представлялся Ленину чем-то вроде прорыва парижских коммунаров, «штурмовавших небо» и уничтоженных при штурме. По мере того, как большевики начинали упрочиваться во власти, его опасения за будущее социалистического советского проекта вовсе не исчезали, а скорее даже обострялись. «Наша партия может теперь, пожалуй, попасть в очень опасное положение — именно, в положение человека, который зазнался. Это положение довольно глупое, позорное и смешное. Известно, что неудачам и упадку политических партий очень часто предшествовало такое состояние, в котором эти партии имели возможность зазнаться», – говорил Ленин на своем юбилее в 1920 году, отказавшись выслушивать восторженные славословия соратников. В 1922 году, когда враг, как кажется, окончательно разбит и в стране начинается строительство нового социалистического порядка, на XI съезде РКП(б) в одной из своих последних значительных речей Ленин изъясняется еще более тревожно:
«Нам очень много приходится слышать, мне особенно по должности, сладенького коммунистического вранья, “комвранья”, кажинный день, и тошнехонько от этого бывает иногда убийственно. И вот вместо этого комвранья приходит номер “Смены вех” и говорит напрямик: “У вас это вовсе не так, это вы только воображаете, а на самом деле вы скатываетесь в обычное буржуазное болото, и там будут коммунистические флажки болтаться со всякими словечками.” <...> Такую вещь очень полезно посмотреть, которая пишется не потому, что в коммунистическом государстве принято так писать или запрещено иначе писать, а потому, что это действительно есть классовая правда, грубо, открыто высказанная классовым врагом». «Отступать после победоносного великого наступления страшно трудно, – пророчески замечает Ленин, он имеет в виду «Новую экономическую политику», но его размышления применимы и к последующей истории Советского государства. – Тут имеются совершенно иные отношения; там дисциплину если и не поддерживаешь, все сами собой прут и летят вперед; тут и дисциплина должна быть сознательной и в сто раз нужнее, потому что, когда вся армия отступает, ей не ясно, она не видит, где остановиться, а видит лишь отступление, — тут иногда достаточно и немногих панических голосов, чтобы все побежали». Побежали даже не в 91-м, но гораздо раньше, когда коммунистический режим потерял даже остатки былого пафоса. Ленин предвидел и это, сказав как будто для тех, кто будет жить после него: «Никакая сила в мире не может взять назад того, что Советское государство было создано. Это — всемирно-историческая победа. Сотни лет государства строились по буржуазному типу, и впервые была найдена форма государства не буржуазного. Может быть, наш аппарат и плох, но говорят, что первая паровая машина, которая была изобретена, была тоже плоха, и даже неизвестно, работала ли она. Но не в этом дело, а дело в том, что изобретение было сделано. Пускай первая паровая машина по своей форме и была непригодна, но зато теперь мы имеем паровоз. Пусть наш государственный аппарат из рук вон плох, но все-таки он создан, величайшее историческое изобретение сделано».
Вечное преодоление
Идеалист и прагматик одновременно, Ленин понимал, что целиком реализовать грандиозный замысел вселенского коммунизма здесь и теперь не удастся. Ленин не обольщался. «Существенно то, что лед сломан, что путь открыт, что дорога показана». Тотальной победы не будет, не будет никогда; важно движение к победе, покорение новых и новых горизонтов, преодоление новых и новых преград – в войне ли, в политике ли, в науке ли. Социализм, по Ленину, «не готовая система, которой будет облагодетельствовано человечество. Социализм есть классовая борьба теперешнего пролетариата, идущего от одной цели к другой во имя своей коренной цели, приближаясь к ней с каждым днем». В каждодневном и упорном преодолении Ленин видел главнейшее преимущество молодого советского строя перед погрязшим в своей самодовольной порочности капитализмом, куда более могущественным исторически, географически и политически. Потребность в преодолении как инстинкт победителя, как инстинкт полнокровной, здоровой натуры – вот на чем базировал и чем оправдывал свою деятельность Ленин, не боясь, если надо, совершать «маленькое отступление для большого прыжка». Отрицая на словах роль личности в истории, он собственным примером продемонстрировал исключительную важность этой роли.
