Я долго пытался заснуть. Потом выскочил из постели, как чертик на пружинке, решив превратить это затруднение в преимущество. «Я встречусь с ними, — решил — я, — я буду молод, внимателен, весел, настоящий заводила, она будет гордиться мной». Я побрился, переоделся и побежал в «Люмин».
Когда я пришел, антильская девушка была одна; ее смена еще не закончилась. «Она только что ушла с каким-то господином», — объявила она мне. Я попытался улыбнуться: «Она время не теряет!» «Они пошли туда, — добавила девушка. — Наверно, решили выпить по стаканчику». Так как девушка указала в направлении многолюдных освещенных улиц ночного Синдзуку — это было все равно что пытаться отыскать иголку в стогу, для очистки совести я походил туда-сюда, заранее смирившись с тем, что ничего не найду, и вернулся.
Утомленный до крайности, я лег. Но от малейшего шороха в коридоре я просыпался и каждую минуту ожидал, что она вернется, уже составляя в уме речь, то «благородную», то саркастическую, то просто гневную, вдохновленную ее поведением. Ведь я понимал, что она не могла заблудиться: она сама нашла кафе, где была назначена встреча, а значит, уже трижды проделала этот путь, и к тому же Кейо Плаза — одна из самых известных гостиниц Токио, стоит ей просто сказать это название, как ей без труда покажут дорогу.
Как описать терзания этой первой японской ночи — ночи без Петиции, — часы бессонницы, бешенства, кажется, даже слез, всепобеждающую жестокую усталость, внезапные пробуждения, кошмары?
К восьми часам, измотанный до предела, я принял долгую ванну и вышел на двадцать минут, чтобы позавтракать в одном из кафе отеля. Когда я вернулся, каково же было мое удивление — обнаружить под дверью комнаты записку от нее! Как случилось, что мы не встретились в коридорах или в лифте? Почему у нее не хватило терпения меня дождаться? Записка была составлена так, чтобы именно я почувствовал себя виновным (я прекрасно знал ее тактику — всегда атаковать, когда она должна была бы защищаться, и перекладывать свою вину на других): «Не знаю, куда ты исчез, я тебя ждала, зайду еще в 14 ч., Лэ». Это я «исчез»! Я не мог подавить нервный смешок бессилия и даже восхищения такой наглостью. Она напомнила мне одного бандита, который однажды вечером вдруг напал на меня прямо на Третьей Авеню: на минуту он был озадачен тем, что его удар не оглушил меня, что я смог даже встать и побежать к такси — но он сразу побежал за мной, крича с величайшей уверенностью: "Give me back my money! Give me back my money!» («Отдай мои деньги!»), как будто это я был бандитом, а он жертвой.
Я был вне себя. Как Лэ могла забыть, что мы сняли комнату только на одну ночь, что надо было освободить ее в одиннадцать часов, что мы пока даже не представляли, где остановимся потом. Вместо того чтобы снова прилечь ненадолго, что я собирался сделать и в чем весьма нуждался, мне пришлось пуститься на поиски другого жилья поблизости. В связи с праздниками все гостиницы были переполнены. Я все же нашел in extremis комнатку на двадцатом этаже Вашингтон-отеля, совсем нового и сверкающего на солнце, как красивый белый пакетбот. В одиннадцать часов, уплатив по счету в Кейо Плазе, я сам перенес наш багаж. Устроившись в «пакетботе» (где, кстати, довольно маленькие окошки напоминали иллюминаторы), окинув долгим взглядом крыши и небоскребы, на которые с этой высоты открывался великолепный вид, я прилег на минуту — это было тем более естественно, что кровать занимала две трети комнаты и нельзя было, так сказать, ее избежать. И вот какая ужасная вещь со мной произошла: я сразу погрузился в глубокий сон, от которого пробудился — внезапно — только к 14:30. Я побежал в Кейо Плаза. Ее не было — или она уже ушла, — хотя никто, ни горничные, ни портье, не мог мне сказать, заходила она или нет. Во всяком случае, она не оставила записки ни в номере, ни внизу. Последний шанс встречи был упущен. Я бросился в «Кафе де Пари»: девушки с Мартиники там не было. Все связи между нами порвались. Мне представилось, что Лэ, как несчастный космонавт из «Космической одиссеи-2001» в тот момент, когда злобный робот перерезает последний кабель, соединяющий его — космонавта — с кораблем, с головокружительной скоростью навсегда исчезает в бесконечной ночи.
Зря я все это рассказываю. К горлу мне подступают в порядке или скорее в беспорядке их появления противоречивые чувства и импульсы, которые мучительно завладели мной на несколько дней, — тогда. Сначала впечатление огромного нелепого провала, во-первых, потому что эта поездка обошлась весьма дорого, и, так как дату возвращения изменить было нельзя, мне предстояло убить три недели — три недели без Лэ, в Японии, которую я мечтал открыть для себя с ней, ее глазами, и которая, когда она исчезла, уже ничем меня не привлекала. Эта поездка была — не без колебаний прибегаю к настолько помпезному выражению — своего рода эксперимент, последний шанс спасения нашей пары. Позади был довольно мрачный период, полный ссор и побегов (прежде всего ее побегов, но и сам я специально исчез на несколько дней, чтобы наказать ее, обеспокоить — должен признаться, с весьма относительным успехом). Уехать в Японию, подальше от других ее любовников, действительных или предполагаемых, в страну, в которой она никого не знала, — это значило, что теперь все шансы на моей стороне и наша история начинается сначала. Кроме того, ее полное незнание страны — она разве что отличала Японию от Китая — и иностранных языков: она была полностью в моей власти, в нежной зависимости ребенка или ученицы, которая столь способствует сближению. И это путешествие, которое должно было стать чередой счастливых моментов для нас обоих, а для нее хранилищем восхищенных воспоминаний, где я навсегда останусь — я один! — как на фотографиях, которые она обязательно сделает, — это путешествие примирения и завоевания начиналось как путешествие вдовца, с грусти и одиночества. Отсюда досада, которая меня регулярно охватывала с силой, равной моему бессилию: я разбивал или пытался разбить все пепельницы в номере — это практически единственные непривинченные предметы в японских гостиницах, спроектированных в расчете на землетрясение.
Немного позднее, когда я увиделся с мартиниканской официанткой и та сообщила мне, похоже не думая о боли, которую может мне причинить, что Летиция «сейчас с японцем, который говорит по-французски», эпизодическим клиентом кафе, «он и за мной несколько раз пытался приударить», я почувствовал приступ холодного бешенства, я представил себе — воображая сцену ее возвращения, увы! все более и более маловероятного, — что я плюну ей в лицо, дам пощечину, повалю на землю и изобью. Мне даже пришлось взяться за блокнот, в котором я в самые невыносимые моменты начинал яростно царапать строчки, и вынести ей смертный приговор — реакция скорее литературная, чем действительно продуманная, мне было бы невыносимо трудно перейти к действию, я в жизни и мухи не обидел.
