— Меня это вполне устраивает, — вежливо поклонился Макмагон. — Очень даже устраивает.
— Да успокойтесь вы, успокойтесь, ребята, чего завелись! — пытался примирить их Тезинг. — Из-за какого-то процента содержания ячменя в личном запасе…
Макмагон снимал фартук.
— Мой бар имел высочайшую репутацию. Эту репутацию заработал я, и никто другой! И я горжусь этим. Какой интерес мне оставаться на таком месте, где моя личная репутация грозит оказаться сильно подмоченной?
Аккуратно свернув свой фартук, он положил его на полку с полотенцами, взял со стойки деревянную треугольную призму с выгравированными на ней золотыми буквами: «Бармен Уильям Макмагон». Мистер Гриммет наблюдал за его размеренными движениями с тревогой в глазах. Макмагон поднял широкую доску на шарнирах, открывающую доступ из-за стойки бара прямиком в ресторанный зал.
— Зачем тебе, — совсем по-другому, чуть не подобострастно, заговорил мистер Гриммет, когда скрипнула на шарнирах поднятая доска, пропуская бармена, — делать столь опрометчивый шаг, Билли?
Как ругал, как поносил он себя в эту минуту за этот свой медоточивый голос, но ничего не поделаешь — всем известно: Уильям Макмагон — один из пятерки самых знаменитых барменов в Нью-Йорке.
Макмагон стоял в нерешительности, то поднимая, то опуская доску; наконец произнес:
— Ладно, раз и навсегда! — И доска со стуком упала на стойку у него за спиной.
— Вот что я скажу тебе, Билли, вот что я намерен предпринять, — заторопился мистер Гриммет, еще больше ненавидя себя за проявляемую у всех на глазах слабину. — Мы примем компромиссное решение. Ты остаешься, и я увеличиваю твое недельное жалованье на пять долларов? Идет? — Тяжело вздохнул и, как-то посветлев, посмотрел на Макмагона.
Тот задумчиво постукивал своей призмой по стойке бара.
— Мне бы хотелось, мистер Гриммет, чтобы вы поняли только одно, — мягко ответил он. — Меня в принципе не интересуют деньги, — меня в принципе интересует совершенно другое.
— Не так уж сильно ты отличаешься от других обитателей этого мира, — возразил с чувством собственного достоинства Гриммет.
— Я работаю вот уже двадцать пять лет. — Макмагон постукивал деревянной треугольной призмой по стойке, словно отбивая азбукой Морзе: «Бармен Уильям Макмагон». — И мне всегда удавалось с лихвой зарабатывать себе на жизнь. Поэтому я работаю не только для того, чтобы жить. Я заинтересован кое в чем абсолютно другом. Последние шесть лет я работаю здесь, и днем и ночью. Сюда приходит множество приятных людей — воспитанные джентльмены с красивыми дамами приходят выпить. Им всем здесь, у меня, нравится. Им всем нравлюсь и я.
— Никто и не говорит, что ты здесь кому-то не нравишься. — Мистер Гриммет уже терял терпение. — Я с тобой здесь обсуждаю принципы ведения бизнеса.
— Это место мне по душе. — Макмагон опустил взгляд на призму, зажатую в руке. — По-моему, очень приятный бар. Сам я его спланировал; мой дизайн, не так ли? — И взглянул на мистера Гриммета.
— Да, ты все здесь спланировал, твой дизайн. Выдать тебе авторские права? — иронически осведомился Гриммет. — Но какое отношение все это имеет к личному запасу виски у Тезинга?
— Если все здесь идет по порядку, все как по маслу, — продолжал свое Макмагон, — посетители считают: «Это заслуга Уильяма Макмагона». А что-то не так, шиворот-навыворот: «Это вина Уильяма Макмагона». Мнение посетителей мне важно, мистер Гриммет, всегда к нему присушиваюсь. Когда умру, обо мне скажут: «Уильям Макмагон умер, но он оставил по себе памятник — отличный бар в ресторане Гриммета. И за всю свою жизнь не налил ни одному гостю какого-нибудь отвратительного пойла». — Он вытащил из шкафчика рядом со стойкой свое пальто, надел его. — Вот это памятник! А какой же я сооружу себе памятник из личного запаса виски Тезинга? По-моему, мистер Гриммет, вы порядочный глупец и негодяй! — И, слегка поклонившись обоим джентльменам, Макмагон направился к выходу.
Гриммет, сглотнув слюну, с усилием его окликнул; слова с трудом вырывались из сухой глотки, эхом отражаясь в пустом зале.
— Макмагон!
Бармен обернулся.
— Ладно, Билли, — примирительно выдавил мистер Гриммет. — Вернись!
Макмагон жестом указал на Тезинга.
— Любое виски — по твоему усмотрению. — У Гриммета срывался голос. — Любое, какое захочешь, будь оно трижды проклято!
Улыбнувшись, бармен подошел к своему шкафчику, снял пальто, повесил на место; вынул из кармана деревянную треугольную призму, зашел за стойку, снова надел фартук. Тезинг и Гриммет следили за ним не спуская глаз.
— Только одно, — веки у мистера Гриммета подергивались от нервного напряжения, — одно заруби себе на носу…
— Слушаю, сэр, — покорно подхватил Макмагон.
— Я не желаю больше с тобой разговаривать. И чтобы ты больше никогда ко мне не обращался. Никогда!
Тезинг тихо взял шляпу и незаметно вышел из ресторана. А мистер Гриммет сразу удалился на кухню.
— Вот что я вам скажу о наших новичках, — разглагольствовал перед приятелями в глубине ресторана первый официант, — мне кажется, их здорово переоценивают.
Макмагон прикрепил на шее свою черную «бабочку» и аккуратно, в самом центре стойки, среди батареи бутылок с виски, поставил деревянную треугольную призму с выгравированными золотыми буквами: «Бармен Уильям Макмагон».
Греческий генерал
— Я все сделал! — повторял Алекс. — Клянусь!
— Нечего рассказывать мне байки! — осадил его Флэнеген, стоя над ним. — Хоть я их и очень люблю.
— Клянусь перед Богом! — стоял на своем Алекс, чувствуя, как в душу забирается ледяной страх.
— Пошли! — Флэнеген дернул Алекса за руки, поставил на ноги. — Отправляемся в Нью-Джерси — посетим место преступления, где никакого преступления не совершено.
— Ничего не понимаю, — торопливо произнес Алекс, надевая пальто и спускаясь по лестнице между Флэнегеном и Сэмом, так и не заперев дверь на ключ. — Ничего не понимаю, хоть умри!
Сэм гнал машину по пустынным ночным улицам; Алекс и Флэнеген тряслись на заднем сиденье.
— Я все сделал так аккуратно. — Тревога дрожала в голосе Алекса. — Пропитал весь этот проклятый дом нафталином. Ничего не забыл, ни одной мелочи. Ты же знаешь меня, Флэнеген. Я умею четко выполнять порученную работу.
— Да-а, — промычал Флэнеген. — Ты, можно сказать, эксперт по эффективности. Александр. Греческий генерал1. Только вот дом так и не сгорел. Вот и все.
— Честно — я сам ничего не понимаю, — покачивал головой Алекс, искренне озадаченный. — Взрыватель засунул в кучу тряпья, пропитанного нафтой2, этой вонючей жидкостью. Столько ее там было — в пору слона мыть! Клянусь перед Богом!
— Только вот дом так и не сгорел! — упрямо гнул свое Флэнеген. — Все в полном ажуре, а дом не сгорел! Так и подмывает двинуть тебе ногой в живот!
— Нет, ты послушай, Флэнеген, — Алексу это вовсе не улыбалось, — это тебе зачем? Послушай меня! Я ведь ничего дурного не хотел. Сэм, — обратился он к водителю, — ты меня знаешь, у меня хорошая репутация…
— Да, знаю, — равнодушно отозвался Сэм, не отводя глаз от машин, несущихся впереди.
— Господи Иисусе! Ну зачем мне было убегать оттуда? Ответь мне на этот вопрос! Что бы я получил, убеги я оттуда? Задаю вам эти очень простые вопросы.
— Послушай, у меня от твоих вопросов в желудке ноет! Ужасные боли, Александр! — Флэнеген вытащил из пачки сигарету, не предлагая закурить Алексу, и мрачно наблюдал за полицейским: тот пересчитывал у въезда в Голландский тоннель их деньги — пошлину за проезд.
Молча поехали по тоннелю. Вдруг Сэм восхитился:
— Вот это, я вам скажу, тоннель! Настоящее, наивысшее достижение инженерной мысли. А как охраняется — коп через каждые сто ярдов!
— И от тебя в животе колики, — объявил Флэнеген Сэму.
Дальше ехали в полной тишине, покуда не выскочили на трассу, ведущую к аэропорту. Опрокинувшийся над их головами небесный купол, с яркими, мерцающими звездами, кажется, подействовал на Флэнегена умиротворяюще; сняв котелок, он нервным, рассеянным жестом провел пятерней по волосам — знак, что явно не в духе.
— И зачем только я с вами связался! — обратился он к Алексу. — Такая простая вещь, как сжечь дотла дом, а ты даже в таком пустяковом задании завяз, как муха на липучке. Двадцать пять тысяч долларов на волоске от тебя! Боже! — горько стенал он. — Может, пристрелить тебя за это, а?
— Сам ничего не мог понять! — жалобно оправдывался Алекс. — Этот фитиль должен был добраться до лужи нафты за два часа. Весь дом заполыхал бы, как газовая печка.
— Ах ты, греческий генерал, ах, вояка!
— Послушай меня внимательно, Флэнеген, — произнес вдруг Алекс твердо, по-деловому. — Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь. Можно подумать, я не выполнил эту работу нарочно, по своей прихоти. Неужели, считаешь, я могу выкинуть таким вот образом пачку долларов — пять тысяч баксов — из окна?
