Само спокойствие и умиротворенность.
Глава 10
И вот тогда-то и начали происходить удивительные совпадения.
Наименее примечательным из них стала встреча в одном низкопробном, декорированным под ирландский бар заведении. (Из тех, которые никто никогда не посещает.) Мы с Майлзом забежали туда чего-нибудь выпить, как вдруг совершенно неожиданно наткнулись на… кого бы вы думали? — на Клайва с Амритой, которая только что вернулась из Дели, с празднования «свадьбы века».
— Вот так встреча! Привет-привет! — восклицаю я, устремляясь прямиком к нашей парочке. Оглядываюсь через плечо и представляю друзьям Майлза: — Познакомьтесь, мой старый приятель, Майлз. Майлз, это Амрита. Она устроилась в «Орме, Одсток и Олифант» незадолго до того, как я сам трагически оставил свой пост. А с Клайвом вы уже встречались. Мы к вам присоединимся, не против?
Клайв смотрит на меня с зарождающейся ненавистью: придя сюда с Амритой, он сильно рисковал, зная, что в любой момент может выплыть его полное невежество в области палеоантропологии, зубов, деревянных башмаков и прочего, и он будет позорнейшим образом изобличен. Ну вот, а теперь и подавно произойдет что-нибудь ужасное — раз поблизости сидит Дэниел Своллоу. Дружок просто ради забавы его поднимет на смех. Подлый завистник.
— Итак, — говорю я, ловко подтягиваю табурет ногой и усаживаюсь напротив Амриты, устремив на нее пытливый, смешливый и обезоруживающий взгляд. — Как поживает антропология?
— Ну, вот, приехали, — бормочет себе под нос Клайв.
Красотка-индианочка улыбается и кивает, изящно потягивая из бокала коктейль: водку с тоником. Боюсь, она уже смекнула, что я собой представляю, — судя по ее взгляду.
— Думаю, вы с Клайвом уже выяснили — у вас общие интересы, — поясняю я.
— Да, ты не ошибся, — говорит мой друг, нисколько не меняясь в лице. — Правда, мы занимаемся немного разным.
— Правда? А я думал, у тебя тоже палеоантропология.
— Дэниел, палеоантропология — обширнейшая область знаний, — покровительственно говорит достопочтенный. — Амрита исследует переходные этапы развития гоминидов примерно во время первого появления Homo sapiens. Я же работал с более ранним периодом. — Его спутница скромно возражает, но Клайв настаивает: — Нет, поверь мне, это так. Я, говоря по-простому, ишачил, классифицируя перемены в технике вытачивания кремневых орудий между поздним Homo habilis [20] и ранним erectus [21].
Второй раз в своей жизни я потерял дар речи. (Примерно так я был сильно потрясен только в раннем детстве, когда в меня запустили праздничным тортом.) Вот ведь пройдоха! Не поленился наведаться в библиотеку и покорпеть над книгами. Поверить не могу. Сижу и таращусь на Клайва. Никогда бы не подумал, что эта штучка так его зацепила. Клайв смотрит на меня без всякого смущения и с победоносным видом приподнимает бровь, ликуя в душе.
— Не расстраивайся, — утешающе говорит Амрита. (Я же от ее мягкого снисходительного тона, напротив, чувствую себя полным ничтожеством.) — Это знают далеко не все.
— Я… да…
— А вот я неплохой знаток антропологии, — радостно встревает Майлз. — Однако сейчас меня больше интересуют сделки с иностранной наличностью. Это гораздо интереснее, вам не кажется?
Амрита смеется:
— Очаровательно.
Она хлопает в ладоши, браслеты на запястьях, позвякивая, сползают по ее стройным рукам, сияя на фоне смуглой, кофейного цвета кожи. Клайв тут же переключает ревностное внимание с меня на Майлза. Я же тем временем нахожу успокоение в циничной философии лисы, которой не досталось винограда. «Хороши, нечего сказать, — молча рассуждаю я. — Три взрослых человека, двое из которых связаны с другими женщинами теми или иными узами, собрались вокруг одной девчонки — да, согласен, эта индийская милашка пугающе мозговита, бесспорно красива, экзотична и даже чуть-чуть загадочна, — сидят и облизываются. Да если бы мы проявляли столь завидное усердие с девяти до пяти, уже давно стали бы миллионерами. Какое жалкое зрелище! Неужели совсем не осталось силы воли, стыда или совести?»
Нет, ни капельки.
Наконец мы встаем, чтобы сходить куда-нибудь перекусить, и Амрита говорит, что ей пора.
— Работа ждет.
— Сортировать кремневые наконечники?
— Вот именно. Сортировать, подписывать, смывать частички грязи — и так изо дня в день.
Уже на улице я улыбаюсь до ушей, склоняюсь к красавице и кладу руку ей на талию.
— И слышать ничего не желаю, — говорю. — Артефакты подождут. Ты идешь с нами.
— Дэниел, ты слишком назойлив, — осуждает Майлз.
— Ведешь себя глупо, — добавляет Клайв.
— Спасибо за компанию, — подает голос Амрита, мягко отстраняясь. — Если хотите, я, может быть, присоединюсь к вам попозже. Где вас искать?
Мы говорим.
— Ну хорошо. Тогда до встречи, — прощается она. Уходя, делает нам пальчиками «пока» и исчезает в смахивающем на склеп переходе подземки.
— Роскошная девчонка, — говорит Майлз. — А какая умница.
— Да, — соглашается Клайв, провожая ее взглядом.
— Ладно, ребята, — прихожу в себя я. — Пойдемте лучше напьемся вдрызг и поболтаем о девчонках.
Она так и не пришла.
Глава 11
А дальше произошел другой невероятный случай — еще то совпаденьице.
Я особенно и не вспоминал о Бет после вечеринки. Прошло уже несколько недель, и меня посещали лишь бесплотные сновидения, когда, бывало, воскресным утром я просыпался в собственной постели на мятых простынях и, разинув рот и глупо пялясь по сторонам, пытался сообразить, где нахожусь.
Была у меня подруга, Миранда, самая последняя — так вот, если их сравнивать, то Бет выше и смуглее. А какие у нее сумасшедшие зеленые глаза! Как она умеет смотреть из-под полуопущенных век! Опасный взгляд. И смеется она с вызовом, а если чуть зазеваешься — гляди, поймает тебя на свои крупные локоны длинных каштановых волос. Миранда же совсем другая: всегда улыбается, всегда рада чему-то своему, «мое солнышко», да и выглядит она по-другому: вьющиеся светлые волосы, розовые щеки и здоровый цвет лица, привыкший к вольным ветрам. Как добродушно она презирала модную и бессмысленную показуху городской жизни и без устали удивлялась проявлениям незамысловатой и чистой природы. А еще она совсем не умела лгать и была предельно честна. (Ее честности хватило бы на нас двоих. Ох-ох-ох.) Бет я могу представить себе где угодно, в любых обстоятельствах. Когда же вспоминаю о Миранде — то мы всегда на свежем воздухе. Вот так: мы бредем рука в руке, гуляем в каком-нибудь красивом месте, в лицо дует ветер, над головой необъятное небо, а впереди расстилаются нетронутые девственные холмы Эксмура, горы на юге Уэллса, морской берег в Корнуолле или старинный Риджуэй. Да, то были счастливые деньки.
Наверное, все дело в памяти. Чем дольше ты с человеком, тем больше у вас общих воспоминаний. Может быть, со временем вы начнете друг друга раздражать, может, приедитесь друг другу, и вас перестанет бесконечно радовать, как он (или она) смешно, по-своему, открывает пакет с молоком… Но что бы с вами ни происходило, плохое ли, хорошее, — у вас будут накапливаться воспоминания, накапливаться с процентом. Те, кто давно вместе, — они точно остров в бесконечно растущем море того, что когда-то было. И если кто-то вдруг решается уйти, то прежде чем он снова ступит на землю, ему придется переплыть это море прошлого в одиночку. Много-много миль горькой воды…
Вот почему женатые мужчины, сколько бы они ни обещали юным, красивым, очаровательным подругам и любовницам, на самом деле очень редко бросают жен. Гораздо реже, чем могло бы показаться, — слишком страшно переплывать море воспоминаний в полном одиночестве.
Это море теперь переплываю я.
И вот однажды вечером меня вызывают в один из дорогих отелей в Мэйфэре [22], и с этого момента моя жизнь приобретает совсем иной оборот.
Я захожу в огромный, размером с собор, вестибюль и докладываюсь портье за обитым кожей мраморным столом. Называю номер, где меня ждут, бородавчатый лакей делает дежурный звонок, с равнодушным кивком выслушивает ответ и сообщает, что мне велено проходить. Поднимаюсь на лифте на четвертый этаж, выхожу в коридор и, осторожно ступая по пунцовым коврам, подхожу к двери номер 404. Стучусь. Обычное ожидание. Дамы всегда заставляют тебя долго ждать: им надо еще раз припудриться, подушиться, поправить прическу, освежить помаду, а потом, наверное, еще некоторое время порассматривать предоставленную фирмой игрушку в дверной глазок. Наконец дверь открывается.
Долгая незабываемая пауза: она пристально смотрит на меня холодными зелеными глазами, а мои собственные порхают по ней, точно одурманенные ядовитым газом мотыльки. Наконец она с присущей ей издевкой протягивает:
