Стороженко хотел, видимо, что-то сказать, потом передумал, только махнул рукой и молча вышел. Я,конечно, следом за ним.
Солдат вел его длинным коридором.
Одна из дверей раскрылась, и оттуда вывели троих — окровавленных, в рваных красных футболках. Когда я потом рассказал Чаку об этой встрече и описал этих троих, он сказал, что это было, наверно, футболисты киевского «Динамо», участники знаменитого «матча смерти». Оставшись в оккупированном Киеве, они сыграли несколько матчей, как команда Четвертого хлебозавода, с немецкими армейскими командами. Чаще всего играли на стадионе «Зенит» на улице Керосиной. Теперь это стадион «Старт», и там установлен памятник героям-динамовцам. А улицу назвали именем Шелуденко — разведчика, который первый ворвался на танке в оккупированный Киев и погиб на его улицах.
С разгромным счетом (11:0, 13:0) выиграли динамовцы в красных футболках у фашистов. И каждый гол киевляне восторженно принимали, как удар по ненавистным оккупантам. Это было массовое проявление патриотизма. И до немцев наконец дошло. После матча с командою «Люфтваффе»(воздушных сил) динамовцев арестовали и вскоре расстреляли (в феврале 1943 года).
Немец завел Стороженко в камеру в подвале. Я проскользнул следом.
Когда громыхнули двери и клацнул замок, я на мгновение почувствовал ужас.
Я понимал, что мне что не угрожает, что в крайнем случае я немедленно вернусь в современность, но было жутко чувствовать себя закрытым в камере-одиночке гестапо.
Нельзя было терять ни минуты. Я должен выполнить просьбу Чака, должен успеть сказать Стороженко, почему Чак отвернулся от него.
— Петр Петрович… Пьер! — начал я и сразу почувствовал холодную скорость, которой тянуло от стен камеры.
— А? — Стороженко вздрогнул, удивленно посмотрел на меня.
Не давая ему опомниться, я сразу выложил скороговоркою всё, что нужно было сказать.
И снова так, как на базаре, когда он узнал Чака, морщины на его лбу разгладились и лицо осветилось улыбкой.
— Спасибо… Хорошо, что сказал. А то я уже думал… — И сразу его брови удивленно поднялись. — Подожди! А ты как же тут оказался? Или, может, я брежу… — он дотронулся до своего лба.
Я даже не успел ничего сказать. Двери вдруг резко открылись, и в камеру вскочил Рыжий Август.
— Что?! Подпольщик? С вязанкою? На базаре? Где? — он кинулся ко мне. Наверно, в камере были вмонтированы микрофоны, и он слышал всё, что я сказал Стороженко.
Но протянутая рука Августа не тронула меня. С неожиданной для своего возраста ловкостью Стороженко вскочил и схватил его обеими руками за горло.
Они покатились по полу. Рыжий Август захрипел.
В камеру вбежал гестаповец с автоматом.
Прозвучали выстрелы. Я закричал. И всё исчезло…
… Рука Чака нежно обнимала меня за плечи. Мы сидели на лавочке возле цирка на площади Победы.
— Ну что? — тихо спросил Чак. Я рассказал ему всё.
— Спасибо тебе, Стёпа, — прижал он меня к себе. — Тяжело мне было уйти с этого света с такой тяжестью на сердце. Спасибо!
— А он погиб? — спросил я.
— Погиб, Стёпа. Но и Августа забрал с собой.
— А как Пьер очутился в Киеве?
— Не знаю… Может, потянуло под старость в места, где прошла молодость, где познал он успех и где началось его любовь. Это бывает у старых людей. — Чак невесело улыбнулся. — Ну, еще раз спасибо тебе, Стёпа! Будь здоров!
И снова он не сказал, встретимся мы или нет. Просто встал, попрощался и ушел. И, перейдя улицу, сразу исчез из глаз.
В голове у меня гудело, земля шаталась у меня под ногами, как в первые секунды после карусели.
Я сел в троллейбус и поехал домой. Сперва семнадцатым до Крещатика, потом пятнадцатым до Печерского моста.
Сойдя с семнадцатого, я посмотрел вдоль красавца Крещатика. И испытал странное необычное чувство. Только что я видел в страшных руинах. И вот он протянулся передо мной, белый, в багряно-желтой пене осенних деревьев. Голова пошла кругом.
По правде я видел эти руины, или мне привиделось?
Что со мной происходит?
Что за удивительный человек — Чак?
Как он переносит меня в прошлое? Вправду с помощью гипноза, внушения или…
Но сейчас я же думаю нормально. И нормально вижу. И реагирую нормально. И талон в троллейбусе пробил (ненормальный, наверно, ехал бы зайцем). И бабусе место уступил. А когда надо мной стояла молодая, одуряюще пахнущая парфюмерией противная тётя, я смотрел в окно, будто её и не вижу. Совершенно нормально.
И всё в тех наших путешествиях в прошлое абсолютно логично, всё связано и последовательно.
Нет, не схожу я с ума. Нет.
Что?
Глава 9
Так вот она, таинственная новость Спасокукоцкого! Сурен Григорян. «Не слушай его! Это же Муха!..» — «Здравствуй, Стёпа!..»
На другой день о моей «любви» к Туси никто и не вспомнил. Потому что произошло событие, которое заставило всех забыть об этом.
Едва начался первый урок, двери открылись и в класс вошла наша классная руководительница Лина Митрофановна, ведя за руку черноволосого мальчика с длинным носом.
— Извините, Ольга Степановна, — вежливо улыбнулась она учительнице географии, урок которой сейчас был.
— Пожалуйста, Лина Митрофановна, — так же вежливо улыбнулась ей учительница географии.
Лина Митрофановна встала в третью позицию (как говорит мой дедушка Гриша) и торжественно, как перед микрофоном, сказалп:
— Дети! Знакомьтесь! — Она погладила черненького носача по голове. — Это мальчик из братской Армении. Сурен Григорян. Он приехал сниматься в новом кинофильме студии имени Довженко. Целый месяц он будет жить в Киеве и ходить тут в школу, учиться в нашем классе. Я надеюсь, что мы все отнесемся к нему по-дружески, не будем обижать его, а будем ему помогать. Правда?
Так вот она, таинственная новость Спасокукоцкого.
Все растеряно молчали.
Тогда Сурен Григорян решительно мотнул головой и ответил за нас:
— Правда! — потом подмигнул нам и добавил: — Они такие. Я их знаю.
Все засмеялись.
Несмотря на большой нос, он страшно симпатичный, этот армянский мальчик Сурен Григорян. Да разве бы взяли сниматься в кино несимпатичного? Всегда же такие конкурсы устраивают, одного из тысячи выбирают!
На первой перемене из класса никто не вышел. Все обступили парту, за которой сидел Сурен, и, наваливаясь друг на друга, толкаясь и пытаясь протиснуться как можно ближе, слушали.
Когда прозвенел звонок на второй урок, мы уже всё знали…
Он приехал вчера. Даже не приехал, он прилетел на самолёте.
Играет во взрослом фильме маленькую, так называемую эпизодическую роль, почти без слов. Но занят в нескольких эпизодах и поэтому снимается целый месяц.
Приехал с родителями. Родители его строители. Монтажники высшего разряда. Остановились они у своих друзей Бондаренко, тоже строителей, с которыми родители подружились в Ташкенте, когда восстанавливали узбекскую столицу после землетрясения.
Пока Сурен снимается, родители будут работать вместе с Бондаренко на строительстве одного киевского дома. Так специально договорились. Во-первых, чтобы не разлучаться с сыном. Во-вторых, чтобы хорошо посмотреть Киев, о котором столько слышали от Бондаренко, но в котором никогда раньше не были.
А на киностудию Сурен ходил с дедушкой Акопом, который тоже приехал. Вот так!
После третьего урока наш шестой «Б» уже был знаменит на всю школу. Со всех классов бегали посмотреть на Сурена. Даже двухметровые усатые акселераты-десятиклассники где-то аж под потолком просовывали головы в наши двери, раскрывая рты от интереса.
Игорь Дмитруха сиял. Обняв Сурена за плечи, он водил его на переменах по всей школе, что-то показывал и, захлебываясь, говорил, говорил, говорил. Без умолку.
Галушкинский, Монькин, Спасокукоцкий и Кукуевицкий, как собачки, ходили следом.
Девчонки перешептывались, делано прыская от смеха.
Я стоял в коридоре у окна и только вздыхал.
Сурен понравился всем. Всем без исключения. Он просто не мог не понравиться. Чтобы он не сделал, чтобы не сказал, как бы он не скривился, всё было симпатично. И как он, рассказывая, размахивает рукой, резко выбрасывая её вверх, — было симпатично. И как прищуривал глаз. И как наклонял голову, слушая. Всё было симпатично.
И всем хотелось с ним поговорить. о чём-то спросить, что-то сказать. И каждомк он улыбался, каждому подмигивал, каждому что-то отвечал.
Я вспомнил почему-то Юрия Никулина, знаменитого клоуна и такого же знаменитого киноактера, и от этого воспоминания Сурен мне стал еще симпатичней.
И вот, когда он в обнимку с Игорем Дмитрухой проходил мимо меня, я встретился с ним взглядом и… не выдержал.
— А… а у нас в селе тоже когда-то снимали кино, запнувшись, сказал я. — И…
— Ха! — воскликнул, перебивая меня, Игорь. — А у нас в квартире газ, а у вас? — Потом, как всегда, смешно скривился и зажужжал: — Жж-жж!.. А ну, отскочи на полтора вареника, Муха!.. Это же Муха! Не слушай его, Сурен! Это Муха! Жужжит всякое такое, всякий вздор. Идём!
