Турустан, выйдя из леса, присоединился к толпе мужчин, по правую сторону керемети, кусая губы от горечи и негодования, вспоминая о своей невесте. Он уже обращался к главному жрецу с просьбой помолиться и о возвращении Моти, и об отомщении злому похитителю ее. Родители Моти дали белого барана позанбунаведу - сборщику денег на жертвенных животных, и тоже просили главного жреца помолиться об их несчастной дочери и о погибели насильнику Филиппу Рыхловскому. Женщины принесли с собой на сковородах домашние яичницы и пироги с пшенной кашей. Все это принимали от них особые слуги главного жреца - кашангороды, и развешивали яичницы по рычагам. Турустан с великою тоскою следил за неловкими, угловатыми движениями кашангородов, за тем, как яичницы срывались с рычагов и падали в траву; кашангороды, боязливо оглядываясь на главного жреца - возатю, нагибались и поспешно снова нацепляли яичницы на рычаги.
Через восточные ворота, в глубокой тишине, трое позанбунаведов, трое низкорослых бородачей вводили назначенного для жертвоприношения белого барана. Двое шли по бокам, придерживая рукою перевязь на шее животного, третий шел позади. Все они шагали медленно, размеренно, высоко, с достоинством подняв голову и не глядя ни на кого. Баран упирался, жалобно блеял. Взоры всех присутствующих были устремлены в их сторону.
А вот и эти священные три столба, к которым привяжут барана! Турустану почему-то стало жаль животное. Его участь напомнила ему мужицкую долю. Цыган Сыч рассказывал ему про то, как лютовал епископ Питирим в Нижнем, как он казнил многих людей и как сжег диакона Александра. Цыган умел рассказывать - сердце переставало биться у Турустана; от его рассказов дух захватывало и руки тянулись к ножу. Теперь несчастный баран, которого должны зарезать в угоду богу, наводил Турустана на новые мысли, которых раньше не бывало у него. Возатя, взойдя на приготовленное для него возвышение, сначала оглядел всех своим тяжелым взглядом, потом вдруг замотал головой, наклонился, как бык, который хочет кого-то посадить на рога, и низким голосом произнес:
- Сакмеде!*.
_______________
* Молчите!
И вдруг весь оживился, начал размахивать во все стороны руками, подниматься и опускаться на носках, крича бесчисленное "сакмеде!". В его голосе слышался ужас и отчаяние.
Вспыхивали большие восковые свечи в руках у помощников жреца. Вспыхнули и у людей глаза молитвенным возбуждением. Бородатый, высокий прявт, подняв руки вверх, неподвижно устремил взгляд в небо. Его губы что-то шептали. Он продолжал все время стоять с раскрытым ртом, казалось, его еще сильнее мучила неутолимая жажда.
Возатя громко, немного хриплым голосом, взывал, обратив лицо к священному дубу:
- Чам-Пас! Великий из великих, хозяин неба и земли! Чам-Пас, защитник мордовского народа, Чам-Пас, помилуй нас! Ты видишь тучи, идущие с севера и запада, ты слышишь грохот грома, подобный грохоту падающих гор и уходящих в землю городов и селений!.. Ты слышишь проклятия человека, несущиеся с берегов Волги, Суры, Кудьмы и Пьяны... Если нужна кровь, если тебе нужна жизнь, говорящая о нашем страхе перед тобой, о нашей вере в тебя, если нужно пролиться крови, мы дадим тебе чистую непорочную кровь, чище той, что течет в жилах верноподданных твоих! Мы не хотим, чтобы в жертву тебе приносилась дурная, грешная кровь твоего недостойного народа! Чам-Пас, взгляни на нас из своего солнечного царства, вот... вот... мы отдаем тебе эту чистую, благородную кровь!
Возатя взмахнул своей обнажившейся волосатой рукой, давая знак позанбунаведам, и в эту же минуту сверкнули ножи в воздухе...
Люди опустились на колени. Им показалось, что березки вздрогнули, а дуб испустил тяжелый, мучительный вздох. Но нет... Это был вздох самих людей, упавших в страхе перед неведомым, всесильным существом, которое может избавить мордву от грозящих ей бед.
Баран жалобно, чуть слышно, стонал, корчась на траве. Позанбунаведы подняли животное и стали выпускать из него кровь в землю - "под камень".
Взоры всех богомольцев обратились в сторону позанбунаведов, суетившихся около убитого животного. Выпустив из барана кровь, они стали сдирать с него шкуру, которую развесили здесь же, на сучьях.
Возатя Сустат Пиюков торжествующим взглядом следил за работою позанбунаведов. А затем, когда они кончили, встрепенувшись, он подошел к прявту и, приняв из рук Тамодея священный ковш, положил в него хлеба и соли. После этого вынул из котла, где варилось баранье мясо, кусок и, отрезав от него часть, тоже положил в ковш. Проделав все это, он быстро вошел вновь на возвышение, снова вытянулся на носках и, высоко подняв над головой руку с ковшом, стал исступленно кричать в небо:
- Чам-Пас, гляди, бери! Назаром-Пас, гляди, бери!
Он кричал долго и до хрипоты, перечислял всех богов и богинь. Ему вторили разноголосо, дико, всхлипывая, завывая, все собравшиеся терюхане. В лесу загремело дикое, тоскливое эхо.
И вдруг, в тот самый момент, когда прявт Тамодей подошел к возате, подняв руки кверху, и что-то быстро и тихо заговорил, - священная роща потряслась от ружейного залпа.
Только Тамодей и жрец Пиюков остались на месте, не шелохнувшись. Все терюхане упали ниц на землю. Им показалось, что это заговорило само божество. Наконец-то дал о себе знать великий бог богов, грозный Чам-Пас!
Но когда они подняли головы, то увидели в паутине обступавшего священную рощу ольшаника несколько человек полицейских и солдат, а с ними вместе - попа Ивана Макеева, который с крестом в руке смело шел по направлению к священному дубу. Несколько позади его терюхане увидели пристава Семена Захарова. У него в руке был пистолет.
Подойдя к священному дереву, поп громко сказал, обращаясь к мордве:
- Безумные! Что вы делаете? Разве не знаете, что идол в мире - ничто, и нет иного бога, кроме единого?! Зачем проливаете кровь невинного животного?.. Заклинаю вас господом нашим Иисусом Христом - разойдитесь сейчас же по домам и будьте рабами, бодрствующими во славу возлюбленной нашей матушки-царицы, неустанно пекущейся о благе своих народов. Не омрачаете ли вы ее ланиты материнскими слезами скорби, егда служите своим идолам, язычники?!
Поп Иван хотел опереться рукой на священное дерево, но Тамодей бросился к нему и отвел его в сторону.
- Мы не звали тебя, и не погань нашего священного дуба, а говорить нам, что тебе приказано, можешь и не здесь, а у себя в церкви и в деревне, и где хочешь, а здесь не мешай нам молиться... Мы не хотим видеть вас здесь. Уходите! Не оскверняйте нашей керемети!
К Тамодею подскочил пристав, держа в руке пистолет. Треуголка на нем съехала набок, лицо было злое. С пеной у рта крикнул он, показывая на толпу:
- Веди их отсюда, убью!
Тамодей подошел вплотную к приставу и, усмехнувшись, кивнул в сторону попа:
- Он жалеет кровь барана, а ты не жалеешь убить человека?! Ваш бог допустит это? Ответь нам, слуга Христа. И зачем вы привели солдат? Нуждается ли бог в них? Наши жрецы не ходят с ружьями и мечами, наши боги довольствуются кровью барана...
Отец Иван провозгласил, смутившись:
- Явились бо мы во всеоружии, дабы противостоять на случай злой, и, преодолевши нападение, устоять...
В этот момент толпа заволновалась, послышались крики, шум, полетели камни, палки по направлению к приставу. Солдаты стояли поодаль, с ружьями наперевес.
Не успел поп Иван еще всего и сказать, подбирая слова в свое оправдание, как пристав дал знак солдатам и снова прогрохотал ружейный залп.
Толпа мордвы подалась на дорогу.
- По домам! По домам!.. - кричал пристав, спихнув с возвышения Сустата Пиюкова и вскочив на его место... Женщины подняли визг, загудели мужчины. В великом смятении мордва бросилась из леса.
Поп Макеев стал рядом с приставом, благословляя крестом беспорядочно бежавшую от священной рощи мордву.
Тамодей тоже отступал. Взлохмаченный, высокий, он сжал трясущиеся руки в кулаки и громко, с ожесточением проклинал пристава и попа, призывая на их головы Шайтана и всех злых духов, чтобы они поглотили царских слуг, истребили бы их.
Возатя Пиюков, молчаливый, хмурый, твердой поступью пошел за толпой.
Турустан спрятался в кустах, следя за приставом, который поднял с земли отрубленную голову барана и, держа ее в руках, разразился матерной руганью.
- Зря мы пули загубили... Зря я послушал тебя, батька! Не следовало бы нам палить вверх, по воронам, - надо бы в них... - И он с досадою отбросил баранью голову в сторону.
Поп Иван озабоченно стал снимать яичницы с деревьев и совать себе в карман. Солдаты набросились на вареное мясо... Мясо, еще наполовину сырое, они терзали зубами, рвали друг у друга жертвенные припасы, огрызаясь, матершинничая.
Священная роща окутывалась вечерним сумраком... Около дуба догорала большая толстая свеча, вделанная в глиняный сосуд...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Погрузилось в осенний мрак село; утонули в черном бархате ночи терюханские поля; стала невидимой священная роща - кереметь, а наверху, над деревьями, высыпали холодные звезды, на которые с грустью взирал Несмеянка Кривов, сидя на скамье около своей избы.
