Филипп схватил кувшин с чистой водой и, наспех сполоснув руку, отточенным годами движением извлек линзы и бросил их в мойку. А потом как следует промыл глаза, прямо лицо погрузил в чашечку ладоней и часто поморгал - зато помогло.
Когда ему совсем уж отпустило, Филипп утер лицо рукавом и болезненно прищурился - одни силуэты - проклятье! Он люто ненавидел это состояние! Ах, как же болело горло, как плохо видели близорукие глаза! Филипп стукнул крепко сжатым кулаком по столешнице - звякнула какая-то посуда. К чертям!
Дверной проем виднелся размытым пятном - Филипп решительно направился туда, точно помня, что посередине кухни нет никаких препятствий - значит, он не упадет.
Левая рука коснулась двери - лестница на второй этаж была левее. Там, в кабинете, во внутреннем кармане рюкзака лежали очки, его проклятые очки. О боже! Как же он их ненавидел! Надевая их, он подтверждал свою слабость, демонстрировал болезнь, которой стеснялся.
По всему дому разносились причитания и брань Зарины, а Филипп, одной рукой вцепившись в перила, затопал по деревянной лестнице. Перила были не очень хорошо отшлифованы - ставшей внезапно чувствительной кожей Филипп ощущал каждую трещинку, каждую колючку застывшей краски. Он продвигался вперед, мгновенно включая осязание и слух на полную мощность. Рука уверенно скользила по перилам. Здесь это можно было себе позволить, не то что там, откуда Филипп был родом. В его родном городе статистика больных СПИДом просто зашкаливала. Окровавленные лезвия находили воткнутыми в перила в каждом районе, подобные штуки валялись в детских песочницах. Там, но не здесь.
Нога нащупала последнюю ступеньку. Из комнат доносились всхлипывания Зарины и четкий голос Олега:
- Стекло можно п-п-поменятть.
В кабинете горел свет. Как хорошо, что Олег его включил! В сторону такого огромного светлячка двигаться было значительно легче. Если бы Филипп хоть иногда пытался обходиться без линз, если бы он время от времени все же надевал очки, то не был бы сейчас таким беспомощным.
Шаг, еще один - руки нащупали нужный дверной проем. «Хоть бы только меня таким никто не увидел!» - это была единственная мысль, лихорадящая мозг. Филипп всей душой отвергал свой недуг. Зрение начало падать еще в младших классах, сначала понемногу, а потом скачками, все ниже и ниже. -11 как личный рекорд. Семьдесят процентов зрения - это был серьезный повод, чтобы стесняться.
Перед глазами вырисовывался силуэт дивана. Вот она, смятая постель, скорее, скорее... Его пальцы пропутешествовали вдоль простыни, спина вынужденно сгибалась в пояснице, свободная рука тянулась вперед, чтобы нащупать на полу жизненно необходимый рюкзак.
- Мама, все, все, усп-п-покойся! Отец придет, я уверен, больше не надо п-п-плакать!
- Один ты у меня остался! Вот сердцем чую, нет его в живых!
Филипп слышал, но не слушал. Он уже успел нашарить ненавистный футляр. Щелк. Неприятный холод металла обжег его пальцы. Филипп с облегчением выдохнул и плюхнулся на постель. Живем все-таки!
- Ух ты! - воскликнул Олег с порога. Он уже устал утешать беснующуюся в истерике мать и шел на кухню, чтобы заварить себе чаю. Мячик выскользнул из его руки, глухо ударился о пол и снова подпрыгнул кверху. - П-п-прекрасно!
Ему очень понравилось это преображенное лицо. И дело было вовсе не в очках, которые подходили как нельзя кстати. Дело было во взгляде - он стал другим, более растерянным, детским, что ли, более очаровательным.
- Ты о чем? - Филипп желчно усмехнулся, полностью поворачивая голову в его сторону.
- Я об очках. Прекрасно. Просто. Прелестно, - старательно выговорил Олег, поймав мячик на лету и присел перед Филиппом на корточки.
Филипп насторожился. Олег его откровенно напрягал, к тому же очень хотелось помыться - запах горького пойла навязчиво преследовал его.
- Баня готова, можешь идти, - продолжил Олег. - А ты сам-то справишься? С такими-то своими окулярами?
- Уж как-нибудь, - выдавил из себя Филипп, краешком байки протирая заляпанные пальцами стекла. - Слушай, а можно вопрос?
- Задавай.
- Я видел фотку. Там на ней, ну... какой-то парень. - Филиппу стало неловко, словно сейчас он ковырялся в чужом нижнем белье, спрашивая, где тут чье.
- Это Марат. Это их родной сын. Мы с Маратом вместе служили наемниками в Сирии. Хороший был п-п-парень и родителей очень любил. П-п-постоянно о них рассказывал. Мы тогда под обстрел п-п-попали, он умирал. - Олег, поморщившись, сглотнул, словно горло болело не у Филиппа, а у него. Из носа показалась кровавая капля, он быстро утерся и, чтобы не упасть с корточек, просто уселся на пол и прижал к вискам указательные пальцы. - Он очень п-п-просил родителям рассказать, что п-п-погиб как герой, в бою, при наступ-п-плении, что смерть тоже может красить человека. Наркес и Зарина вообще не хотели, чтобы он наемником ехал, они считали, что он ни в чем не нуждался. А ему нужна была только свобода под свинцовым небом!
Филипп понял, что у Олега разболелась голова, но он не стал его останавливать - пришла пора узнать всю правду до самого конца.
- Я обещал им все рассказать. И остался. Сначала на день, а п-п-потом, потом, навсегда. Родителей у меня нет и, наверное, не было, меня дядька родной растил. А у них уже не было сына. Такая вот п-п-простая история. - Олег медленно поднялся с пола, давая понять, что исповедь окончена. - Все. Чистые вещи и полотенце в предбаннике. Счастливо.
Когда дверь в комнату Олега захлопнулась, Филипп вздохнул спокойнее: наконец-то все начало проясняться.
5. За решеткой
На следующий день кости уже не ломило, да и нездоровое горло не так сильно о себе напоминало. Филипп наскоро оделся, быстро перекусил на кухне сыром и печеньем и, не имея ни малейшего желания попадаться ни Зарине, ни Олегу на глаза, поспешил в палатку.
Уже давно рассвело, но Степан еще спал, мирно похрапывая на боку, Родион просто смотрел в потолок, закинув руки за голову, Глеб, оперевшись для удобства спиной о подушку, ковырял в носу, а дед Макар изучал помятую карту, разостлав ее перед собой на постели.
