Подбежала заполошная женщина с рацией в руках, спросила меня: «Вы на грим?» – «Нет, просто жду подругу», – счел нужным осторожно ответствовать я. «Куда провалился этот мой герой?! – риторически воскликнула помощница. – Ни на минуту нельзя оставить!» Я бы смог, наверно, убедить и ее, и всех вокруг, что да, я герой, я участвую в съемках. Однако зачем такие сложности?
Краснорожий вышел, бросил на меня величественный взгляд и расстроился, что я его не узнал. Я вошел в комнату – Ксения как раз потушила многочисленные лампы у своего зеркала и складывала кисточки и тюбики в кофр. «Вы Селиверстова?» – спросил я. «Да, а вы кто?» – «Нам надо поговорить. О Виталии». Ее глаза мгновенно стали наливаться слезами, и я отправил Ксении мощный успокоительный посыл: «Нет, нет, Виталий не умер, он просто уехал и скоро вернется – в виде этого маленького комочка, что сейчас у тебя под сердцем, и тогда он будет принадлежать только одной тебе, ты будешь ухаживать за ним, прикладывать к груди, мыть, улыбаться ему и разговаривать». Мое сообщение-транквилизатор, видимо, достигло цели – потому что женщина вдруг просияла, хоть и сквозь слезы.
В гримерке, в стороне за другими креслами, другие женщины колдовали над клиентами, и все они стали метать на нас любопытствующие взоры той или иной интенсивности. «Пойдемте», – сказал я, и Ксения покорно отправилась со мной.
Казалось, в телецентре не найдется ни единого безлюдного места, однако Селиверстова была здесь старожилом, она отыскала кафе, где тусовалась рабочая косточка. О том свидетельствовали цены – весьма щадящие. Вдобавок тут напрочь отсутствовали люди, изображающие небожителей. За столиками сидели помрежи, осветители, младшие редактора. Ели растворимый суп или бифштексы. Пили трудовое пиво. Я заказал травяной чай беременной, а себе кофе. Потом, когда мы уселись, я без предисловий сказал в утвердительном тоне: «В смерти Виталия замешана женщина». Слезы хлынули из глаз юной леди водопадом, а потом она стала рассказывать.
11 февраля сего года
Реконструкция Алексея Данилова по рассказу Ксении Селиверстовой
Я на работе была, но, когда мне позвонили, конечно, сразу помчалась туда, к нему на квартиру. Попросила меня подменить, наплела с три короба. Я уже тогда от Виталика на третьем месяце была, но ему ничего не говорила, так он, бедненький, и не узнал… По пути я ему, конечно, звонила – и на мобильный, и на городской, однако оба номера не отвечали. Я примчалась, стала в дверь названивать – не открывает. Я сразу заподозрила неладное.
У меня был свой ключ, я им дверь отперла, захожу. А у него перестроенная квартира была: комната и кухня в одном помещении. Стол накрыт на две персоны, стоит початая бутылка вина, шампанское допито, фужеры. На бокале следы помады. Накурено, в пепельнице окурки от дамских тоненьких сигарет. А на диване он. Мертвый и уже холодный. А самое главное, на полу шприц израсходованный валяется, на руке следы укола. Но я ведь знала, уверена была: Виталик никогда, никогда не кололся! Он вообще наркотики даже не пробовал! Ну, пару раз, может, в юности ганжу покурил, и – все! Он и мне говорил: я слишком от всяких химических веществ зависимый, не хочу даже начинать, вдруг подсяду, хватит с меня и спиртного с куревом! И я уверена, просто уверена: ничего он не кололся! Кто-то его отравил, подставить хотел. Какая-то гадина, сволочь какая-то, мерзкая тварь.
Я, конечно, поревела, а потом решила: не бывать тому, чтобы имя моего мужа, отца моего сыночка, моего Виталика, газеты отвратные и телепередачи паскудные полоскали. Я ведь знаю, как это делается! Устроили бы вой на весь мир! Искричались бы! Виталий Селиверстов злоупотреблял наркотиками! Он умер от передоза! Он ширялся на квартире с неизвестной женщиной! Нет, не бывать этому, сказала я себе. Да, пусть он привел сюда какую-то девку, может, даже трахнуть ее хотел, ему можно, он творческий человек, Виталику необходимо расслабляться. А она его подставила, отравила, обокрала, наверное. Но не бывать тому, чтобы другие в его грязном белье копались, а потом надо мной смеялись и пальцами показывали! Все равно милиция-полиция никого не найдет, а даже если ту потаскуху обнаружит – надо будет еще доказать, что его она убила. А это значит, что они продолжат поливать меня, умершего Виталия и маленького моего Виталечку, еще не рожденного! Годы эта вакханалия будет длиться! И все будут писать, читать, обсуждать, отвратными своими пальцами в моей ране ковыряться.
Я сразу поняла, как надо все сделать. Я быстренько бутылки убрала, шприц выбросила, проветрила помещение, фужеры помыла. Уничтожила все следы, короче. И Селиверстова на пол стащила, чтобы правдоподобней было, будто ему плохо стало. И только потом вызвала полицейских.
Вы спрашиваете, как удалось составить благостное патологоанатомическое заключение? Догадайтесь с трех раз как. Да-да, вы правы, свет не без добрых людей, и коррупция, как говорят, проникла во все поры нашего государства – патологоанатомы не исключение. Да, мне это стоило денег, и очень немалых. Только я прошу вас! Никому ни слова! Я буду все отрицать! Вы никогда ни за что ничего не докажете, и никаких эксгумаций Виталика я не допущу! Хватит с меня того, что врачи, которым я платила, сами косо на меня смотрели. Они ведь думали, что это я моего несчастного Виталия отравила, а теперь от ответственности хочу уйти. Но, господи, неужели непонятно?! Зачем мне его травить?! Ведь у него же ничего не было, ничегошеньки. Все, что зарабатывал, он тратил на меня – ну, и на себя, конечно. У меня только московская квартира от него осталась, но я и без того в ней жила и прописана была! Она и так была – его, моя и еще мальчика нашего.
Еще я забыла сказать, у Виталия все наличные она, эта гадина, вытащила. В кошельке ни рубля не оказалось, ни доллара – а ведь Селиверстов всегда при себе изрядную сумму носил, все приговаривал: «Мужчина без денег не мужчина, а самец» – с грузинским таким акцентом, знаете? «Нэ мужчина, а самэц!»… Значит, она у него тысяч тридцать точно из портмоне вытащила и ящик в серванте распотрошила. Но кольцо его обручальное не взяла, и карточки кредитные, и мобильный телефон – сейчас все дюже умные, даже воришки. Понимала, что по вещам ее найти легче будет, вот и схватила только наличные. Гадина, сволочь, мерзость! Бог еще накажет ее, она в аду будет гореть, я уверена!
А сколько я экспертам заплатила, вам не скажу. И через кого на них вышла – тоже. Если вам интересно – попробуйте, поищите. Ах, вы не собираетесь ничего доказывать? Вам только моего слова достаточно? Пожалуйста. А вы-то сам кто? Почему смертью моего Виталия интересуетесь?
…Я сказал Ксении, что не все так просто и, возможно, ее супруга убила не банальная ночная бабочка, решившая поживиться на неосторожном клиенте – а некто гораздо более умный и умелый (если последнее слово применимо в отношении преступника). А про себя подумал, что не может это быть простым совпадением: Харченко отдыхал на Мальдивах в компании юницы из России, с Питом в Нью-Йорке в вечер автокатастрофы была девушка, Марцевич встречался с девицей перед тем, как столь несчастливо и трагически запить в последний раз. И теперь вот – Селиверстова убила явно женщина и явно молодая.
Если, конечно, верить вдове – однако я верил. Верил, потому что видел и чувствовал: она говорит правду.
Кирилл Баринов
С Даниловым мы больше не виделись и даже по телефону не разговаривали. У меня создалось впечатление – как оказалось впоследствии, ложное, – что он охладел к моему делу. Однако я все равно страстно хотел разгадать загадку смерти моих друзей – ведь они оставались моими друзьями, сколько бы мы с ними ни виделись. В моей памяти то и дело всплывали их лица из восьмидесятого года – красивые, загорелые. Невысокий, коренастый, жилистый Пильгуй. Знающий себе цену Саша Кутайсов с длинными пальцами гитариста. Селиверстов – балабол, шутник, весельчак. И даже к Питу теперь, после стольких лет, мое отношение поменяло свой знак: чего нам сейчас-то делить, когда он, бедняга, в могиле – похоронен в сырой земле далекого атлантического штата Коннектикут: красавец с ямочкой на подбородке, вечный скептик и циник. Только Семен Харченко не появлялся перед моим внутренним взором: очень блеклый был человечек, ничем не запомнился. А вот Марцевич, единственный из всех, теперь, после нашей встречи, рисовался взрослым – точнее, если не лукавить, старым: седые волосы, пузико, насмешливые морщинки в углах глаз. Трудно поверить, что никого из них нет на этом свете – где они пребывают сейчас, мои друзья, в каких невообразимых заоблачных высях?
Вдруг мне захотелось написать их – всех вместе такими, какими помню: первое желание работать, которое посетило меня за прошедшие три недели. (Все-таки эскизы для Данилова я набрасывал без любви, как из-под палки – но они, похоже, готовили почву для моего приступа вдохновения.) Чтобы не расплескать свое чувство (немолод, что ни говори, каждый визит музы следует ценить), я сделал эскиз: их шестеро, и они будто бы позируют перед объективом фотоаппарата – загорелые, мощные, молодые, опаленные солнцем. Почему-то вспомнилось: мы однажды позировали фотографу, отряд вывозили на экскурсию на Саяно-Шушенскую ГЭС, а гидростанция тогда была не то что сейчас – разрушена и восстановлена, – нет, еще не достроена. И я набросал ее контур на заднем плане. И огромный красный флаг, парящий над ней – не то чтобы он тогда над станцией и впрямь развевался, нет, его, насколько помню, не было, но очень уж наше старое алое советское знамя ложилось в стилистику будущей картины.
