Но, ax, никогда я не видела, чтобы эта ноша была менее обременительной, и все-таки в хозяйстве все шло как по маслу. Целые дни мы разъезжали на машине, а незадолго до обеда заворачивали в один из больших магазинов самообслуживания, которые мне так нравились. Приятно было видеть огромное количество первоклассных продуктов, собранных в одном месте. Я с таким удовольствием бродила среди гор овощей и фруктов, между прилавками, заваленными сочным мясом, и витринами, заполненными консервами, хлебом и деликатесами. Это зрелище радовало глаз, и было приятно взять в одном месте пучок спаржи, в другом — пару груш и несколько прекрасных котлет в целлофановой упаковке в третьем и продолжать в том же духе, пока наша маленькая тележка не наполнится доверху. А потом мы выкладывали все это перед молодой красивой дамой, стоявшей возле устройства, напоминавшего больше всего вертушку у входа в Скансен[136], и быстро все оплачивали.
Уж не знаю, как маме Боба все это удавалось, но не более чем через полчаса все семейство уже сидело вокруг аккуратно накрытого обеденного стола и ело отменно вкусный и прекрасно приготовленный обед. Затем все помогали убрать со стола и сложить грязную посуду в посудомоечную машину, а после этого мама Боба садилась за пианино и пела американские народные песни так, словно у нее никогда и в мыслях не было такого банального занятия, как работа по хозяйству.
Но теперь все это было в прошлом. Я сидела вместе с Тетушкой в поезде по дороге на the deep South[137], и Тетушка, которая так упрямилась, когда я впервые вынырнула со своим предложением, была теперь, похоже, в лучезарнейшем настроении. Она барабанила башмаками на пуговках об пол и жужжала нечто напоминавшее, как она наверняка думала сама, песню «Заснеженный Север — наша отчизна...». Очевидно, для того, чтобы the deep South был любезен запомнить это!
Я изучающе наблюдала за ней.
— Право же, не каждый день ты встаешь с песней на устах! — сказала я. — Ты уверена в том, что абсолютно здорова?
— Здоровее, чем всегда, — заявила Тетушка. — Я уже давным-давно не была в таком хорошем настроении.
— Как же так? — спросила я. — Ради бога, почему?
Потому что, откровенно говоря, страшновато было
видеть ее такой возбужденной. Это так ошеломляет, словно маленькая злобная гремучая змейка приползла и попросила тебя почесать ей спинку!
Я быстро вычислила, откуда взялась ее резвость. Она радовалась, что мы уехали из Вашингтона и от семьи Боба, а прежде всего — от самого Боба. Она смертельно боялась, что я всерьез прилипну к Бобу. Так вот, оказывается, где собака зарыта! Теперь Тетушка наверняка полагала, что настало время протрубить: «Отбой тревоги! Опасность миновала!» Поэтому она и барабанила каблуками по полу так высокомерно-торжествующе.
— Вот что, Кати! — сказала она. — Никогда не выходи замуж в Америке, это принесет тебе только несчастье. Этот Боб!..
Она закончила свое высказывание фырканьем.
Нет, нет, если бы Тетушке дозволено было распоряжаться, я никогда не вышла бы замуж ни в Америке, ни в какой другой части света. И ныне и присно я должна оставаться лишь Тетушкиной маленькой любимицей.
Между тем в настоящий момент я была слишком переполнена новыми переживаниями — путешествием поездом по Америке — и не в силах была даже вот так сразу решить, как будет со свадебными колоколами: как, где и когда зазвенят они для меня.
Пульман, пульмановский вагон[138] — это звучало для меня как волшебное слово, примерно с тех самых пор, как я пошла во второй подготовительный класс. А сейчас мы с Тетушкой сидели в таком вот комфортабельном пульмановском вагоне, которому более чем на сутки предстояло стать нашим домом. Темнокожий, типа дядюшки Тома, porter[139] ходил повсюду неслышными шагами, как добрый и дружественный томте[140], и бодрствовал, заботясь об удобствах пассажиров. Стоило лишь нажать на кнопку, и он тут же поспешно являлся, готовый сделать все, что угодно: помочь с багажом, сбегать за газетами, принести бутылку пива, убить чью-либо тетушку или выполнить любое твое желание. (В благодарность в конце поездки ему давали доллар, — по крайней мере, когда речь шла о довольно длительной поездке.)
— Whoopee![141] — восхищенно закричала я, обращаясь к Тетушке, потому что мной уже начало овладевать очарование этой поездки.
Мы с Тетушкой обе пребывали в таком веселом, шутливом настроении, что, сидя на наших широких диванах, слегка подпрыгивали, между тем как мчались вперед со скоростью... да, только не спрашивайте меня, с какой скоростью, вернее, сколько километров в час! Время от времени мы издавали такое неприветливое гудение, которое хорошо известно по американским кинофильмам (разумеется, мычали не мы лично, а поезд).
О, мычание звучало так меланхолично, совершенно непохоже на веселый свист, которым возвещает о своем прибытии шведский поезд.
«Эдгар Аллан По»[142] — так назывался наш пульмановский вагон. Потому что в Америке название получают не только поезда, но и вагоны. Приятная привычка, думается мне, крестить поезда. Признайтесь, это звучит куда более авантюрно — ехать поездом под названием «Чаттануга Чу-Чу»[143] или «Утро Гайаваты»[144], нежели поездом № 17 или № 56.
«Эдгар Аллан По», как уже говорилось, был наш вагон, и хорошо, что мы это знали, когда потихоньку отправились на прогулку в вагон-ресторан съесть поздний обед.
Не успели мы сесть за стол, как негр кельнер, подбежав к нам, подал мне лист бумаги и ручку.
Я только было собралась сказать: «Мой автограф? — Пожалуйста!» — как вдруг меня осенило: вряд ли он охотился за автографом. Я украдкой взглянула на наших соседей по столу и увидела, что они что-то вписывают в листок, да, в такой же точно. Да, дело было не в автографах. Надо было всего лишь написать, что мы желаем к обеду.
Напротив нас сидели по-настоящему очаровательная пожилая дама и по-настоящему... м-да, не особенно очаровательный, но чрезвычайно милый молодой человек с мягким взглядом карих глаз. Явно это были мать и сын. Как всегда в Америке, мы быстро разговорились. И Тетушка замерла, как косуля, почуявшая приближающуюся опасность, когда молодой человек, приветливо улыбаясь, произнес на своем тягучем южном диалекте:
— Ah don’t think Ah have seen a Swedish girl in my whole life![145]
Похоже, Тетушка подумала, что он может и в дальнейшем прекрасно обходиться без шведских девушек. Но эти милые люди — оба — жили в Нью-Орлеане, и я решила, что никогда не помешает завести там небольшое знакомство. Так что я пустила в ход все то, что Тетушка называла моим «преступным обаянием». Тетушка, наоборот, стиснув зубы, становилась все более мрачной и, как только появилась такая возможность, утащила меня обратно к «Эдгару Аллану По».
Однако «Эдгар Аллан По» претерпел головокружительное изменение, так что мы никогда не узнали бы его, если бы не надпись на дверях. Наш приветливый проводник, пока пассажиры обедали, успел постелить постели. И наконец-то мне довелось увидеть наяву такой поразительный спальный вагон с длинным узким проходом между рядами спальных мест за зелеными занавесками, вагон, который так часто видела в кинофильмах. Там, где сидели мы с Тетушкой, были теперь два достаточно просторных спальных места — одно над другим. Тетушка попыталась было сунуть голову совсем в другое купе, где сидел толстенный мужчина, пытавшийся снять подтяжки. Но он так энергично запротестовал, что Тетушка отступила и быстро ретировалась в собственное купе. А я влезла на верхнюю полку, опустила за собой занавески и, пытаясь снять свою новую американскую блузку, застегивавшуюся на спине, едва не сломала ключицу. Спальные места были достаточно просторны, но, сидя в постели, было довольно трудно раздеваться.
У Тетушки внизу царило ужасное беспокойство, и я подумала: «Ага, корсет! Ей никогда его не снять!» Немного отодвинув занавеску, я посмотрела вниз. Она вовсе не сражалась с каким-то там корсетом. Она всего-навсего занималась своей обычной вечерней гимнастикой. Тетушка не пропустит ее даже в день Страшного суда! Она надрывалась изо всех сил, пытаясь сунуть одну ногу за спину. В конце концов ей это удалось. Практическая польза такой позы показалась мне довольно сомнительной, но зрелище было живописное, тут уж ничего не скажешь.
— Спокойной ночи, милая Тетушка! — сказала я. — Не удивляйся, если этой ночью тебе приснится какой-нибудь необычайный кошмар. Подумай, в чьих объятиях ты покоишься — в объятиях «Эдгара Аллана По»!
XIV
Да, это был Юг. То была раскаленная докрасна земля Юга, которую я увидела, выглянув из окна поезда. И эти неказистые, серые, ветхие, полуразрушенные сараи — жилища, в которых ютились негры и мимо которых мы проезжали, — тоже был, Богу известно, Юг. Ни на минуту не возникало сомнения в том, где живут негры, а где белые, — это было видно на расстоянии сотни метров.
