— Спокойной ночи, милая Тетушка! — сказала я. — Не удивляйся, если этой ночью тебе приснится какой-нибудь необычайный кошмар. Подумай, в чьих объятиях ты покоишься — в объятиях «Эдгара Аллана По»!
XIV
Да, это был Юг. То была раскаленная докрасна земля Юга, которую я увидела, выглянув из окна поезда. И эти неказистые, серые, ветхие, полуразрушенные сараи — жилища, в которых ютились негры и мимо которых мы проезжали, — тоже был, Богу известно, Юг. Ни на минуту не возникало сомнения в том, где живут негры, а где белые, — это было видно на расстоянии сотни метров.
О чем ты думаешь, старая усталая негритянка, когда сидишь, раскачиваясь в кресле-качалке у себя на веранде? Я вижу тебя лишь одно краткое мгновение, когда поезд пролетает мимо, я никогда не узнаю, как ты справляешься, живя в такой беспредельной нищете. Но твой образ навсегда запечатлеется в сетчатке моих глаз. Такая, какая ты сидишь, печально глядя на опускающиеся сумерки, именно в этой позе, — ты стала для меня олицетворением всей твоей несчастной измученной расы. Я видела так много вас, точно так же сидящих на жалких верандах. Несколько беглых секунд видела я ваши темные лица при свете огня, горевшего в развалюхе, которая называется домом. Но дети на улице танцевали так весело, словно жили в самом лучшем из миров.
Поезд идет так быстро, и я никогда не узнаю, в самом ли деле ты так печальна, мой друг, какой кажешься, сидя там в кресле-качалке.
* * *
Стоял темный вечер, когда мы прибыли в Новый Орлеан. Темный теплый вечер! Какое потрясающее ощущение — очутиться внезапно в теплыни юга!
— Здесь попотеешь! — произнесла Тетушка.
Джон Хаммонд, ну тот, с мягким взглядом карих глаз, раздобыл нам такси. Мы проболтали с ним целый день, проезжая штаты Джорджия, Алабама и Миссисипи, пока Тетушка и миссис Хаммонд обменивались рецептами печенья. А сейчас, в минуты расставания, он чрезвычайно деликатно спросил, нельзя ли ему завтра позвонить нам в отель и показать нам город.
— О да, пожалуйста, — поспешно, пока Тетушка переводила дух, ответила я.
Ругала она меня уже в машине, когда мы ехали вдоль сверкающей огнями Canal Street
— Сначала Боб, а теперь этот! — возмущалась она. — Что это, собственно, значит?
Я не могла удержаться, чтобы немножко ее не подразнить:
— Non-stop Heartbreaking[146] от Нью-Йорка на севере до Нового Орлеана на юге — вот что это значит! Уж если ты пожирательница мужских сердец, то так ею и останешься!
Когда вскоре мы ложились спать в отеле, Тетушка все еще ворчала:
— Несчастье и ничего, кроме несчастья, из всего этого не выйдет!
* * *
Миссисипи — вот то, что я желала увидеть прежде всего. И назавтра, ранним утром, подхватив Тетушку под руку, я взяла курс прямо вниз, к реке.
В реках есть нечто чарующее. Стоит лишь произнести название реки, и сразу же возникает множество ассоциаций и мысленных образов. Например, Волга. Это слово звучит так печально! Святая Русь XIX века, Россия Достоевского и Горького! Горестная песня бурлаков в холодные осенние вечера! Для меня Волга — река страданий. А Дунай! Весна в Вене перед Первой мировой войной. Император Иосиф I[147]. Мундиры, любовь, тюлевые платья, «Венский вальс»[148]. Нил, древнейшая из рек! Фараон на троне, с посохом и бичом в руках, стовратные Фивы[149], задыхающиеся в жаркой пустыне. Белые ибисы на фоне заката. И Миссисипи! Миссисипи ночью. Гекльберри Финн на своем плоту! Маленькие поселки американских колонистов. Причаливает лодка, театр на воде. Арбузы. Магнолии. Грустные голоса негров.
Нет, реки не похожи ни на что другое. А здесь Миссисипи — прямо перед моими глазами, могучая, с мутной серо-желтой, вяло текущей водой. Но только не видно Гека, одетого в лохмотья, в обтрепанных брюках и с трубкой во рту.
— Что это за мелкая речушка? — спросила моя не слишком обремененная знаниями Тетушка.
И надо же было тащить такую Тетушку через Атлантику. Достаточно было показать ей речку Эмон в Швеции.
— Разрешите представить! — сказала я. — Old Man River Mississippi![150] Это моя Тетушка из Швеции! Такая, какая уж она есть!
Было тепло. Постояв немного, без особого восторга глядя на Миссисипи и отметив, что вода там как вода, Тетушка поспешно потребовала, чтобы ее отвели обратно в отель, в наш номер, где на потолке имеется вентилятор. Строго говоря, единственное, что Тетушка видела в Новом Орлеане, — это, пожалуй, вентилятор.
Но я-то повидала гораздо больше. Вместе с моим гидом Джоном Хаммондом я кинулась очертя голову в Vieux Carre, широко известный квартал города, где французское прошлое Нового Орлеана еще по-прежнему жило в разных уголках.
— У вас всегда такая жара? — спросила я своего провожатого, когда мы пробирались по теневой стороне Ройял-стрит.
Он улыбнулся, словно наивное дитя:
— Вы называете это жарой?
— Да, — сказала я. — Вспомните, что я приехала из страны, где ходят с глубоко промерзшими коленями до самого дня летнего солнцестояния.
Тогда он коротко поведал мне о том, что такое жара. Пылающая вездесущая жара, неподвижно нависающая над городом с конца мая и покидающая его жителей в состоянии выжатых лимонов где-то в октябре.
— Сегодня на редкость прохладный день, — сказал Джон.
— All right[151], тогда все в порядке! — согласилась я. И подумала, что лучше не протестовать, если он почувствовал, что ему необходимо с размаху бить руками, чтобы согреться.
Мне говорили, что в Новом Орлеане должно быть «lots of atmosphere»[152]. Но и части жары, царившей между рядами пошатнувшихся домишек в Vieux Carre, было бы достаточно... Много метров книг, стоявших рядами на полках, было написано об этом квартале, совершенно не похожем на обычную, оснащенную кондиционерами Америку. Здесь теснится огромная толпа писателей и прочих людей свободных профессий, стремящихся почерпнуть вдохновение в столь красочной среде. Здесь расположены маленькие живописные ресторанчики, которые по-прежнему придерживаются французской кухни и вообще французских обычаев. И здесь кучи баров, и ночных клубов, и игорных домов, где ночи напролет цветет пышным цветом знаменитая ночная жизнь Нового Орлеана.
Ой, я тоже почувствовала такое вдохновение! То тут, то там взору открывается темная арка ворот, ведущая во двор, а там внутри находишь удивительный patio[153], полный цветов — олеандров и акаций. В одном из таких патио я обнаружила Колодец желаний. Здесь за скромную плату можно было, подумать только, загадать любое желание! Я щедро бросила вниз в прозрачную воду колодца три шведские одноэровые монетки[154]. Но затем, покраснев от стыда, я поняла, что шведская валюта в настоящее время настолько обесценена, что не годится даже для Колодца желаний и почти равноценна брючным пуговицам. Так что после некоторой внутренней борьбы я пожертвовала пять центов звонкой и твердой американской валюты, пожелав, чтобы я... нет, об этом рассказывать не стану!
Я обследовала все проулки, карабкалась по всем маленьким винтовым лесенкам, останавливалась у всех витрин до тех пор, пока Джон, несмотря на то что был «на редкость прохладный день», не начал заметно уставать. Не будь он таким светским и благовоспитанным, у него наверняка, как у одного лейтенанта, который шел со своей юной невестой в церкви к алтарю, появилось бы желание воскликнуть: «Черт побери, Амалия, шагай в ногу!»
— Пообедаем у Антуана, — сказал в конце концов Джон.
— Прекрасная идея! — согласилась я, уже наслышанная об этом широко известном старом ресторане.
Та же прекрасная идея, очевидно, пришла в голову половине населения Нового Орлеана, так что нам досталось лишь чудесное место в очереди за пределами тротуара. «Antoine. Since 1840»[155] — было написано на вывеске над входом в рай. Пожалуй, не у многих ресторанов в Штатах такие древние предки. В очереди было очень приятно, и все весело болтали друг с другом, чтобы скоротать время. Но я была голодна, и ноги у меня устали. В конце концов я решительно заявила, что в ногах у меня такое ощущение, словно я простояла здесь «since 1840», и тут мы получили наконец столик и поглотили дюжину «устриц Рокфеллера», коронного блюда этого заведения.
В Америке не так, как у нас дома, где выходишь в ресторан пообедать, а потом упрямо и прочно приклеиваешься к этому заведению, пока официанты не начинают ставить стулья на столы. В Америке все рестораны, что дают обеды, закрываются примерно около девяти часов вечера. Если ты еще недостаточно насладился ресторанами, то отправляешься в бары или ночные клубы.
Мы с Джоном этого не сделали. Мы поплыли по Миссисипи на громадном туристическом пароходе, где танцевали на огромной палубе, пока пароход медленно скользил по реке. Вдоль набережных длиной с милю мелькали темные контуры грузовых пароходов со всех уголков земли. Ночь была такая теплая! На небе было столько звезд, сверкающих звезд южного неба! Но еще ярче сияли огни города, еще ярче светило, блестело и сверкало за нашими спинами то, что называлось — Новый Орлеан.
