— Не было у вас на комбинате записи на ГАЗ-24. Я уточнял, — сказал следователь.
— Да? Значит, я запамятовал. Давно было дело. Это все ерунда, полковник. Покупал, как все тогда покупали. Или вы думаете, что была взятка? Нет. Я взятку Кирееву не давал. Да и за что? Он машинами не торговал.
— А вот за это ходатайство разве вы не благодарили Киреева? — Быков выложил письмо Преснецова в редакцию с жалобой на формализм и волокиту при продаже ему автомобиля — с резолюцией Треухова.
— Ах, вот что вас тревожит, — хмыкнул Федор. — Ладно, отвечу. Разве вам не известно, какую вакханалию вокруг торговли автомобилями организовали? Концов не найти! А все специально, чтобы порядочные люди... — Преснецов говорил, но думал о другом: «Прав оказался Игнат,.. А я не хотел верить! Но если здраво рассудить: три года я даже участкового в глаза не видел, а тут в милицейские верха выдернули. Копают там, где вроде им и копать-то неинтересно, где я вроде ни при чем. Дураку ясно: издалека подходит, наводку Киреева маскирует. Логично: три года назад, когда напрямик ломили, где сели на меня, там и слезли. Кроме Киреева, выставить меня некому. Прав Игнат! Где гарантия, что, кроме этого письма, у полковника в столе не лежат другие, тоже с подписью Киреева? Над нашим с Игнатом... смертным приговором?»
— Итак, Киреев вызволил вас из хаоса автомобильной торговли. Хорошо. Как же вы его за это отблагодарили? — спросил Быков.
— Взятки не было, — с нажимом повторил Преснецов. — Помилуйте, взяткодатель привлекается к ответственности, как и взяточник. Я знаю. Зачем мне это? Да и Киреев ничего не просил за помощь. Если только сыграть в «американку» — придет нужда, и я ему помогу чем-то.
— И вы помогли?
Преснецов задумался: «Судя по тону, он ждет конкретного ответа. Балакин, конечно, что-то наверняка сказал. Киреев, черт легавый, — само собой. Не попасть бы впросак! Не нарваться бы! Посредничество могут пришить. Хотя... Договор у Киреева с «Зеленодольем» вполне законный».
— Помог, конечно, — сказал по возможности уверенно. — Помог я Кирееву. Советом. Обратиться в «Зеленодолье». А с Балакиным Киреев знаком лучше, чем со мной.
— И все?! Так на вас, стало быть, висит неоплаченный долг Кирееву? — насмешливо поинтересовался Быков. — Так, по сути, и не сквитались за авто?
— Какие счеты у друзей... — нагло глядя в лицо полковнику, процедил Преснецов сквозь зубы. — Или у вас есть доказательства противного?
«Пока у меня нет прямых доказательств, как и сколько взял с тебя Киреев, — думал Быков, — но у меня есть другое — сценарий получения тобою автомобиля полностью совпадает с тем, по которому получил свою «Волгу» капитан Дьяченко. Дьяченко приобрел машину позже. Стало быть, в случае с капитаном Киреев шел уже проторенной дорожкой. Ну ничего, доберусь я до ваших «американок».
Преснецова пот прошиб, когда он миновал бюро пропусков и снова оказался на шумной улице московского центра. Шел, сам не зная куда, пока не оказался перед высокими витринами университетского музея и подивился — куда же делись такие привычные здесь скелеты гигантских вымерших ящеров? Это удивление сбило навязчивое ощущение, что вот-вот всплывет его причастность к рыбным, икорным, крабовым аферам. «Это ж до чего мы дело закрутили, — вдруг подумал он, — чтобы в России тараньки не стало! Воблу превратили в дефицит... А ведь чудо, что я вышел из кабинета этого Быкова. Почему он отпустил меня? Ведь по его глазам видно — он в курсе или почти в курсе. Хочет поглядеть, кого я побегу предупреждать? С кем на пару начну заметать следы трехлетней давности? А не с кем уже. Все у вас, полковник! А некоторые у... Нет, этих граждан святой Петр в рай не пустил».
Федор огляделся. Телефон-автомат на противоположной стороне улицы, возле овощного магазина.
— Артем? Привет тебе от Игната. Я вступаю в долю. Больше сомнений нет. Когда? При первой же возможности.
XXIII
Отпустив Преснецова, Быков вызвал машину. Ему уже было ясно: накладные на мясо не уничтожены потому, что их некому было уничтожить — ведь Киреев находился в отъезде. Следовательно, Пастухов невиновен.
Но необходим факт, либо опровергающий логическое заключение полковника, либо подтверждающий его. Допросы Преснецова и Балакина такого факта не дали.
...Пастухов сидел на табурете и пустыми глазами смотрел на Быкова.
Поначалу Борис пытался сопротивляться событиям, обернувшимся против него. Горячился, спорил с вполне симпатичным, человечным майором Абашкиным, пытался что-то доказать. А потом понял: доказать вину можно, невиновность — нельзя. Найденные милицией накладные — документ, на основании которого можно сказать только одно: он, Борис Пастухов, — преступник.
«Плетью обуха не перешибешь, — решил Пастухов, — я больше не в силах говорить одно и то же. Если в этот ужас вникнуть до конца, можно сойти с ума... Лучше тюрьма, чем психушка. Скорее бы все это кончилось. Скорее бы суд, который все поставит на свое место: столько- то лет такого-то режима».
Вялость и безучастность Пастухова полковнику Быкову не нравились. Что стоит за этим непротивлением — безволие, вина, уверенность в обреченности, неверие в торжество правосудия? Активная натура Вячеслава Ивановича протестовала. Он повел себя наступательно:
— Почему вы не уничтожили накладные на мясопродукты, выписанные вам Балакиным в дни отсутствия Киреева? Когда обычно вы уничтожали документы? Каким образом? Зачем, наконец, вы брали их, если все равно они подлежали уничтожению? Проще было бы не иметь накладных, наверное? Тем более что при любой проверке вы могли объяснить наличие груза приобретением мяса у частников — Устав кооператива этого не запрещает.
Борис сказал глухо:
— Я брал накладные, потому что мне их выдавали под отчет. Об остальном я уже неоднократно рассказывал. Ничего больше добавить не могу.
— Почему?
— Потому что добавить мне нечего. Вы говорите: «Пастухов ограбил банк». Что я могу сказать, кроме: «Я банка не грабил»?
— Если вы не уничтожали накладные, значит, их уничтожал кто-то другой. Кто?
— Я не знаю. Я не видел, чтобы Киреев, которому я их передавал, рвал, сжигал, съедал накладные. Как никогда не видел, чтобы документы оставались где-то лежать свободно и любой имеющий дурные намерения мог получить к ним доступ. Я считал, что вступает в силу обычное делопроизводство.
— Вы говорите неубедительно.
— Может быть, но больше мне нечего сказать.
«Что он хочет? Чтобы я показал на Киреева так же, как тот оклеветал меня? Методом исключения? Если не я, то он? Так этим методом исключения меня и засадили в изолятор... — думал Пастухов. — Теперь нужно, чтобы и от меня ниточка потянулась?»
— При каких обстоятельствах вы познакомились с Балакиным?
— Я уже рассказывал. Вместе с Киреевым и Виноградовым я приехал в «Зеленодолье». Киреев выполнил формальности, заключил договор, я познакомился с Балакиным, директором совхоза, договорились, по каким дням буду приезжать за продуктами.
— По каким же дням?
— Вторник и четверг. Уже обо всем этом я говорил и писал.
— Вы получали продукты у одного и того же кладовщика?
— У разных. Там два склада. На одном мясо-молочные продукты, на другом — все остальное.
— Я уточняю вопрос: мясо вы получали у одного и того же кладовщика или это были разные люди?
— Пожалуй, у одного и того же. Видимо, я всякий раз приезжал в его смену.
— Когда Балакин выписывал вам накладные, до того, как вы отправлялись на склад, или после?
— Разумеется, до того, иначе как же получишь товар?
— Он под копирку выписывал накладные?
— Я не обращал внимания, — Борис поднял на Быкова удивленные, встревоженные глаза. Он понял, почему полковник спрашивает о копирке — был ли вообще второй экземпляр накладных? Или... или с самого начала, да, с самого начала то был подлог? Ах, как же соблазнительно сказать: «Нет, не было копирки, я помню совершенно точно! Видите, я невиновен, меня сделали статистом в дурном театре!» — но Пастухов не решился. Он на самом деле не помнил.
— Вспоминайте, — сухо сказал Быков и склонился над протоколом.
— Я всякий раз получал на руки первый экземпляр... — робко, медленно начал Борис, — копирка... Может быть, была — Балакин всегда, садясь за стол, надевал нарукавники. Чтобы не испачкаться, должно быть.
— О копирку?! — вскинулся Быков.
— Кроме этого, я ничего не могу сказать.
— А когда Балакин отрывал накладные от книжки бланков — перед тем, как заполнить накладную, или после?
— Не могу утверждать... — Пастухов задумался. — Но, кажется, он это делал сразу. Оторвет и выписывает. А может быть, после...
— Почему у вас нет уверенности в своих словах? — с горечью спросил полковник. — Отчего, Борис Васильевич?
Пастухов посмотрел удивленно. Неужели следователю не понятно, отчего?.. Но было во всем облике полковника что-то такое сострадательное, теплое, человеческое, что Борис не выдержал. Слезы душили его.
