жить будет, – говорю я Райану. – Хотя завтра она об этом пожалеет.
– Да, – говорит он и переводит взгляд на меня. – Джош, наверно, ее проведает. – Волнение уходит с его лица и моментально сменяется более знакомым выражением, означающим: «Хочешь поцеловаться?». – Хочешь кино посмотреть?
Кино посмотреть – как «Хочешь содовую?». Бросаю взгляд на часы.
– Уже за десять.
– Ну давай, – говорит он, вытягивая ремень безопасности так, что он задевает мое ухо. – Вал всё поймет. Она меня обожает.
– Это правда… Не надо, щекотно. – я его отодвигаю. – Но они с Гриффом поругались.
– А при чем тут ты?
– Ну, потом поругались родители, – говорю я, раздражаясь то ли из-за Райана, то ли из-за родителей, не знаю, может, из-за всех.
Внезапно я кое-что осознаю и раздражаюсь еще больше – раз Гриффина наказали, значит, завтра он будет дома. Но я позвала Эвана, и я не хочу, чтобы брат шастал по дому, когда он придет.
Пока Райан целует меня в шею, я думаю лишь о дневниках. Как объяснить парню, что у меня в комнате сейчас стоит сундук, полный старых дневников, которые указывают на то, что моя двоюродная прабабушка могла на самом деле быть Анастасией Романовой, и я бы с большей радостью провела ночь не с ним, а с дневниками? Никак. Сваливаю все на комендантский час.
Когда я торможу у его дома, Райан смотрит на меня и надувает губы:
– Точно не хочешь ко мне?
Мысленно я уже дома, лежу в кровати и читаю переводы дневников, которые Эван мне перепечатал.
– я не могу.
– Ну ладно. – Он выпрыгивает из машины, но разворачивается и заглядывает в окно. – Завтра созвонимся? Может, все-таки посмотрим кино.
У него немного заплетается язык, и я только сейчас осознаю, что он выпил намного больше, чем я думала.
Вопрос Кэти всплывает на поверхность, как рыба из трясины: «Почему ты с ним, Джесс?» Во мне снова вспыхивает искорка злости.
– Да, – говорю я, выдавив из себя улыбку. – Было бы клево.
Он улыбается.
– люблю.
– люблю.
Райан всегда говорит это так: не «люблю тебя», не «я тебя люблю», не «я люблю тебя, Джесс». Просто «люблю». Такое маленькое слово.
Он хлопает по крыше машины, и я отъезжаю. Это всего лишь семантика, убеждаю я себя. Но чувствую, как слезы наворачиваются на глаза.
Вернувшись домой, я сначала останавливаюсь у комнаты Гриффина.
– Наказали? – спрашиваю.
– Нет, – бурчит он. – Уходи из моей комнаты, блузер.
– Очень приятно. Что это вообще значит?
От видеоигры – Гриффин не отворачивается от экрана – его лицо жутко подсвечивается.
– Ботан и лузер. Блузер.
– Ох, Гриффин, если бы ты только решил применять талант к риторике во благо, а не во зло.
Он запускает в дверь носок, свернутый в шар. Единственное, что брат во мне «уважает», – это то, что я встречаюсь с Райаном Хартом.
11
20 августа, 2007
Меня будит рев газонокосилки. Переворачиваюсь, чтобы взглянуть на часы… 10:47. Черт!
Я отбрасываю одеяло, и об пол тут же ударяется что-то тяжелое – мой ноутбук; я уснула за чтением статьи о жизни при дворе Романовых. Бормоча ругательства себе под нос, я проверяю, не сломался ли ноутбук, затем стремглав бегу в душ. Что-то мне подсказывает, что Эван Герман ужасно пунктуален.
Я оказываюсь права: ровно за минуту до одиннадцати раздаются три резких стука. Вылавливаю из бельевой корзины шорты с футболкой. Мама просила меня сложить одежду два дня назад. Снова три стука.
Гриффин, наверно, ушел к Аманде, но, если он еще дома, мне не хочется, чтобы он открывал дверь. Сбегаю по лестнице, едва касаясь ступеней. Эван стоит на коврике у двери; он поднял кулак, чтобы постучать третий раз.
– Привет, – говорю я. – Прости, что заставила ждать.
Он оглядывает меня с головы до ног – мятая футболка, мокрые волосы, раскрасневшееся лицо.
– Мы ведь договаривались на одиннадцать, так? После гобоя?
– Я не слышала твоей машины, – бормочу я, отходя в сторону, чтобы Эван вошел.
– Я перемещаюсь на двух колесах, – говорит он, указывая большим пальцем на старый фиолетовый велосипед, прислоненный к нашему крыльцу.
Лампочка у нашего входа висит так низко, что Эван вынужден согнуться. Обращаю внимание, что вместо дурацкой замшевой куртки на нем синий джемпер в полоску, – не то чтобы суперстильно, но цвет подчеркивает его глаза.
– Кто там… – Кто-то чуть не сбивает Эвана газонокосилкой. Этот кто-то – мой отец, которой вошел следом. – Ой, добрый день! – Он переводит взгляд с Эвана на меня, не понимая, что этот незнакомый юноша делает у него дома. – Просто хотел узнать, кто к нам пришел.
– Папа, – нервно говорю я. – Это Эван. Он помогает мне с той штукой… по истории.
Отец странно улыбается, будто хочет что-то спросить, но решает, что лучше не надо. В воздухе повисает неловкость. Папа переводит взгляд с меня на Эвана.
– ладушки! – наконец каркает он. – Ну, я обратно в шахты. В полдень пневматическая ретинопексия.
К моему удивлению, он наклоняется и целует меня в щеку, чего он не делает никогда. Ла-а-адно.
– Гриффин ушел? – с надеждой спрашиваю я.
– Точнячок! – «Точнячок?» – Приятно познакомиться…
– Эван, – представляется Эван.
– Который помогает с…
Эван смотрит на меня.
– Той штукой по истории, – говорю я и увожу Эвана на второй этаж в свою комнату.
– Дверь не закрывать! – кричит папа нам вслед, и я осознаю, почему он внезапно вошел в образ отца из ситкома 1950-х: у него дома мальчик, который идет в комнату его дочери, мальчик, который, как думает папа, может ее поцеловать.
Хорошо, что Эван идет у меня за спиной, потому что мои щеки стремительно наливаются кровью.
– Пока, пап!
Неужели ему надо разъяснять, что, даже если бы я считала Эвана Германа привлекательным – как какого-нибудь бледного, хмурого будущего документалиста, – у меня есть парень? Уже два с половиной года. Смешной, милый, веселый, с которым хорошо. Не просто парень, а Райан Харт.
Когда мы входим в мою комнату, я разворачиваюсь, чтобы все объяснить, но Эван меня перебивает:
– Твой отец офтальмолог?
– Э-э-э…
Его взгляд скользит по каждой поверхности моей комнаты. Я слежу за его взглядом: тетрадь «Молескин» на прикроватной тумбочке, фотоколлаж, который Кэти делала к каждому моему дню рождения и на который я специально не смотрю, смятое одеяло на кровати, лифчик на полу, который я моментально ногой пинаю под кровать. Эван читает меня, как один из дневников.
– Ретинопексия, – говорит он. – «Ретина». Значит, твой отец – глазной врач.
– Вау, Шерлок. Да, он глазной хирург.
– Интересно. А твоя мама?
Перед его глазами разложена вся
