— Алёна! Голубушка! — всплеснула руками женщина. — Что же вы не кушаете?.. А, понимаю. Небось, боитесь, что отравлено. Напрасно, напрасно.
Женщина уверенно подошла к столу, молниеносно проглотила бутерброд и отпила из чашечки кофе.
— Давайте знакомиться, — сказала она, обтерев салфеткой мокрые губы, — Наценька Заблудова. Это я.
И когда она произносила свое имя, в ее глазах вдруг появились трогательные слезинки умиления, но потом быстренько исчезли.
Это на мгновение настолько растрогало Алёну, что она только развела руками и потом отпила кофе. Никаких слов она не нашла — молчала.
Заблудова стала ходить вокруг сидящей Алёны, как усмиренная хищница вокруг недоступного куска мяса.
— Вы не хотите со мной говорить? — спросила она у Алёны, мило улыбаясь.
— Люди, которые везли меня сюда, посоветовали мне молчать.
— Ах, болваны, болваны… Да ведь это, Алёна, просто роботы. И они на вас так повлияли? — иронически произнесла Наденька. — Ну, надеюсь, вы разговоритесь.
— Это угроза?
— Отнюдь нет. Я покидаю вас. Но за вами придут.
И Заблудова вышла. Алёна всеми силами старалась сконцентрировать свой ум и волю на факте бессмертия души, бессмертия ее сознания, которое она обожала. «Пусть делают с телом все, что хотят. Ведь это не я, я не есть тело. Я должна убрать сознание и все, что с ним связано, из моего тела, и оно станет бесчувственным… Так говорят тысячелетние практики. Чего же мне бояться? Боится мое тело, оно дрожит, потому что смертно. Но ко мне это не имеет отношения, я — не тело. Это самое главное».
Так думала, борясь с дрожью своего тела, Алёна. И ей удалось в какой-то мере победить свой страх.
И тут же из-за двери высунулась мордочка какой-то чернявой девки.
— Велено проводить вас к хозяину.
Сопротивляться было бессмысленно, и Алёна, собравшись с духом, пошла вслед за девушкой. Та производила впечатление забитого, но вместе с тем довольного существа.
Наконец, перед ними — массивная деревянная дверь с резьбой. Вверху Алёна увидела деревянную маску в виде человеческого лица с закрытыми глазами. Девушка робко приоткрыла дверь, впустила Алёну, а сама поспешно удалилась.
Алёну все поразило в этом пространстве: огромная комната, ковры, шкафы по ощущению наглухо закрытые, три дивана. Было что-то потусторонне-имперское в самой ауре этой залы. И главное — посередине выделялся антикварный красного дерева стол, за которым сидел человек лет сорока пяти. Но сидел он не в кресле, а скорее на троне, — и на внушительной спинке этого трона возвышался отнюдь не золотой орел, а все та же маска: жутковатое из черного дерева человеческое лицо с закрытыми глазами.
И в этом кресле расположился немного странного вида человек в синем спортивном костюме.
Когда он повернул голову к приближающейся Алёне, той показалось, что голова эта как бы не имеет отношения к туловищу.
Она тоже была большая, но какая-то помятая, словно ее пришили к этому плотному, с громоздким брюхом телу.
— Садитесь, Алёна, — сурово сказал человек, — садитесь к столу, — и он указал на небольшое креслице сбоку, на почтительном расстоянии от себя.
Алёна безоговорочно села.
— Трофим Лохматов, — представился он. — И перестаньте дрожать. Неужели я так страшен?
И он посмотрел на Алёну. Взгляд его был до такой степени мрачен, что Алёну опять охватила сильная дрожь. Но она не знала, что именно мрачный взгляд этого человека выражает высшую степень доброжелательства, на которую он был способен.
— Не бойтесь, — повторил хозяин. — Я человек дикий, но серьезный. Могу это подтвердить. Посмотрите-ка на ту картину, — и он указал рукой на висящую на стене картину.
Алёне стало дурно, закружилась голова: картина была ее созданием, та, которую украли из галереи.
Она взяла себя в руки: душегуб любит живопись. Не так уж плохо для начала.
— А вы посмотрите в правый угол картины, там лицо…
Алёна посмотрела и замерла. Картина, вообще-то говоря, изображала пляшущих монстров.
— Почему же вы, Алёна, изобразили меня? — взгляд Лохматова еще глубже помрачнел при этом. Алёна посмотрела на лицо в правом углу и вспотела от ужаса.
Там был единственный не пляшущий монстр. Крупным планом выделялось лицо, а туловище было скрыто в экзотических кустах. И вглядываясь в лицо Лохматова, Алёна четко уловила немыслимое сходство — и, главное, внутреннее сходство.
— Зачем же вы, Алёна, так? — медленно спросил Лохматов, встал и принялся тихо ходить по комнате.
Алёна не ответила, собираясь с духом. Лохматов положил ей свою тяжелую руку на плечо и сказал:
— Как вы угадали, что я такой? Я вам приснился?
Алёна отрицательно покачала головой. Лохматов подошел к ней.
— Нет, я вам приснился. Я вообще снюсь людям. Но вы забыли ваш сон, а потом он отразился в картине.
— Я никогда не пишу сны, — выдавила Алёна. — Во сне нет сути.
Лохматов захохотал.
— Оно верно, оно верно! Ты схватила за череп мою суть. Ха-ха-ха! Хо-хо-хо!
— Это совпадение. Извините, — робко оправдывалась Алёна.
— Не притворяйся, Алёнушка. Думаешь, если ты мою суть открыла — значит, я тебя съем? Ничуть. Я человек дикий, но серьезный.
— Я это вижу, Трофим… — запнулась Алёна.
— Трофим Борисыч. Но давай-ка с тобой на ты. Раз ты мою суть видишь. Видишь, но не понимаешь. Да я и сам тоже не совсем понимаю…
Алёна тяжело вздохнула. «Похоже, кровью пока не пахнет. Но может быть еще хуже», — тут же подумала она.
Лицо в картине смотрело на нее. Алёна задумала эту картину совершенно иррационально: писалось и все. Краски играли, жили — и плясали те, которым положено лежать в гробу. Но именно «лицо» получилось иным. Алёну как ударило что-то в мозг, — и она увидела в своем сознании «лицо», скорее его выражение, бредовое, как галлюцинация дьявола. Впрочем, так ей показалось сначала. Потом это ощущение пропало. «Лицо» проявилось на полотне быстро, точно дурь. Алёна призналась тогда себе, что не понимает, что это за видение и что это за «лицо». Но вспомнила, что после завершения работы над «лицом» ей еще сильнее захотелось жить. Пляшущие типы показались ей уступающими по монстровости «лицу».
Лохматов смотрел на нее и улыбался.
— Вот вы какая, — сладко и смрадно проговорил он.
Алёна вздрогнула: «Неужели секс? Ну, конечно!». Лохматов присел в кресло. Он заметил испуг Алёны.
— Неужели ты думаешь, что я обижу или напьюсь крови создателя моего образа? — и Лохматов захохотал, похлопав себя по животу. — Иго-го… иго-го!
Алёна смутилась. А потом подумала, не кроется ли за этим «иго-го» что-нибудь парадоксальное и худшее, чем питие крови?
— Дочка, а тебя, может, накормить надо? Ты кушать хочешь? — и Лохматов посмотрел на нее ошалелыми, чуть налившимися кровью глазами.
— Нет, не надо, — прорвалось у Алёны и, не зная, что сказать, она вдруг ни с того ни с сего выпалила:
— А почему вы просто не купили картину.
Лохматов хохотнул.
— Привычка, дочка, привычка. И принцип. Дело-то для моих ребят пустяковое. Они и слона из зоопарка уведут, не то что картину. У меня ей будет покойно.
— Трофим Борисыч, вы…
Лохматов вдруг резко оборвал ее:
— Зови меня на ты. Я же сказал.
— Почему?
— Для душевности… Я вообще всех покойников на ты называю.
— Я не покойница, — с воодушевлением возразила Алёна.
— Извини. Ты совсем другое дело. Я тебя ни с кем не сравню, даже с покойницами.
Алёна поежилась.
— А о сексе, не волнуйся, не трону. У меня девок, как ведьм на шабаше. Мне не тело твое нужно. И вообще, не бойся меня. Страх — это тебе не брат родной ни здесь, ни на том свете.
— Это правда, Трофим? И меня не ждет ужас? — вдруг смело спросила Алёна и посмотрела Лохматову прямо в глаза.
— Ужас, он порой во мне живет, Алёна, — ошеломленно сказал Лохматов, так что Алёна похолодела. — Но я люблю ужас. В нем что-то живое, интересное копошится.
Он нажал кнопку под столом.
— А теперь иди спать. Тебя проводят.
глава 16
Алёна вошла в свою спальню — это была та же скромная комнатка, куда ее привели впервые. Только диван был разложен и постелена постель. Тут же раздался вежливый стук в дверь, и вошла Заблудова.
— Алёнушка, а я вам почитать на сон грядущий принесла, — зачарованно улыбаясь, сказала она. — Это мой дневничок.
И она положила на стол тетрадку.
— Не смущайтесь. Читайте. Для полного спокойствия запритесь изнутри. Там ключ. Спокойной ночи.
Алёна разделась, но не очень: боялась неожиданностей. Мысли не могли успокоиться. Отвращение к собственному телу, которое она старалась внушить себе, когда ее везли сюда, прошло. Тогда оно помогало ей преодолевать страх перед смертью: в конце концов, сбросить эту все равно обреченную оболочку — только и всего, — думала она тогда. Но теперь она самопотаенно почувствовала, что ее не будут убивать, — и это вернуло ощущение тела. «Не такое уж оно ненужное, красивое, кстати» — раздумывала она, позволяя себе нежиться в постели. Но теперь мысли о родителях, близких и о Вадиме не давали покоя. Ну, эту ночь — одну ночь и не заметят. Мало ли. Но дальше? Что делать, как дать знать? Мобильник у нее отобрали те биороботы. Надо завтра как-то деликатно поговорить об этом с Лохматовым. Не с Надей же Заблудовой.
