Почти двадцать лет спустя, лежа на той же самой кровати, она испытывала странное чувство, будто ею снова овладела все та же идея. На фотографиях, запечатлевших Сантиаго в военной форме, время будто застыло. Тот же самый взгляд она видела там, в нише под лестницей, где они прощались. Она поглядела на свои руки и почувствовала себя лучше. Монтсе не отпускало ощущение, что она оживляет мертвеца. Она достала фотографию, которую нашла в госпитале, и положила ее на покрывало рядом с другими. То, что на всех карточках был изображен один и тот же человек и что этим человеком был Сантиаго Сан-Роман, не вызывало сомнений. Она пыталась вспомнить, как и когда ей сообщили о том, что он умер. Она хорошо помнила лицо той женщины, владелицы табачной лавки, помнила и ее мужа. Это была идея Сантиаго? Он решил отомстить ей, выдумав собственную смерть? Мрачная шутка или просто слух, который никто не удосужился проверить? Монтсе расширенными глазами смотрела на разложенные перед ней фотографии. А потом наконец решилась сделать тот шаг, который планировала весь день. Достав из сумочки мобильник, разыскала номер, который в спешке записала сегодня в телефонную книжку. Нажала на кнопки, чувствуя, как нервы собрались в комок где-то в районе желудка. Ей никак не удавалось избавиться от чувства, что она приподнимает могильную плиту на кладбище, чтобы убедиться, что могила не пуста. Она нетерпеливо слушала гудки в трубке, пока кто-то на том конце не подошел к телефону. Ответил совершенно убитый голосом мужчина.
— Это сеньор Аяч Бачир?
— Кто это?
— Я доктор Монтсеррат Камбра. Мне нужен сеньор Аяч Бачир.
— Да, это я. Я слушаю.
— Я звоню из больницы святого Креста.
— Из госпиталя? Что-то еще случилось?
— Ничего, успокойтесь, больше ничего не произошло. Я хочу поговорить с вами о вашей жене.
— Моя жена мертва. Мы хороним ее через два дня.
— Я знаю, сеньор Бачир. Я констатировала ее смерть.
На том конце трубки стало тихо. Монтсе было очень тяжело говорить, она глубоко вздохнула, прежде чем продолжить:
— Послушайте, я хотела бы встретиться с вами, потому что после того, как вам отдали ее вещи, кое-что осталось в больнице. Это фотография. Я хотела бы вернуть ее лично и поговорить с вами.
— Фотография? Какая еще фотография?
— Одна из тех, что были в сумке вашей жены.
— Мне их все вернули в госпитале.
— Простите, что настаиваю, но одна все же выпала из пачки, — соврала Монтсе, пытаясь придать голосу как можно больше твердости. — Возможно, сейчас не лучший момент, но, если вас не затруднит, я все же хотела бы поговорить с вами. Если хотите, я могу завести ее прямо к вам домой.
Снова стало тихо. Монтсе ждала.
— Домой? Как, вы сказали, вас зовут?
* * *
— Монтсеррат Камбра. Ваш адрес есть у меня на больничной карточке. Сейчас я держу ее в руках, — снова соврала она. — Шоссе Балбоа, так?
— Да, я здесь живу.
— Если вас не затруднит…
— Меня не затруднит. Вы очень любезны.
Теперь Монтсе вздохнула с облегчением. Ей казалось, что она только что выбралась из зыбучего песка.
— Я завтра же заеду к вам. Вам удобно?
— Да, мне удобно. Приходите, когда хотите. Я буду рад вас видеть.
Монтсе нажала на отбой и кинула телефон в сумку. Потом перевязала письма красной лентой и вернула их на место. Рука ее нащупала что-то на самом дне ящика. Это было серебряное колечко, почерневшее от времени. Она достала его и посмотрела через него на свет, как через кристалл. Сердце ее забилось часто-часто, а по щеке скатилась горячая слеза, оставившая на губах соленый вкус.
* * *
Уже в начале марта все дневные часы в поселках стоит ужасающая жара. Между температурой в комнатах и во внутреннем дворике больницы всегда очень значительная разница. Для лежащей в палате иностранки игра солнечных лучей на окружающих ее вещах была хоть каким-то развлечением, приносившим немалую радость. Она наслаждалась ощущением тепла на своей коже. Когда прохлада весеннего утра постепенно стала уступать место дневному зною, она начала потихоньку приводить себя в порядок, пытаясь вспомнить и соблюсти все ритуалы, полагающиеся в этом случае. Живя в этом мире, она уже научилась обходиться одним жалким литром воды, чтобы вымыться целиком, с ног до головы. Ей нравилось делать это медленно, как будто совершая какую-то важную церемонию. Она занималась этим больше часа. Ее движения были значительны и неторопливы. Женщине было сложно поднять руку к голове, чтобы причесаться. В конце концов, одевшись и закончив утренний туалет, она устало опустилась на стул и только тогда посмотрела на себя в зеркало. Она не узнала себя. В зеркале отражалось довольно жалкое существо, впрочем, это почему-то не расстроило ее, а даже несколько развлекло. Выгоревшие на солнце волосы, воспаленная кожа, растрескавшиеся губы, красные глаза. К тому же она очень исхудала. Все вокруг нее казалось очень родным — облупившаяся штукатурка на потолке, стоящая напротив койки кровать без матраца, металлический стульчик, в лучшие времена белый, а теперь облупившийся. Это был третий день, когда она, вдоволь насладившись блаженным отдыхом в одиночестве палаты, начала выходить во внутренний дворик. Дорога туда была уже хорошо знакома, и сегодня она уже не нуждалась в сопровождающих. Правда, пустота гулких коридоров немного смутила ее. Но, несмотря ни на что, больничный запах был очень знаком. Здесь она чувствовала себя как дома.
Как только больная вышла на свежий воздух, к ней приблизилась медсестра. Женщина знала ее, но никак не могла вспомнить ее имя. Медсестра предложила ей сесть на стул, и она не стала спорить. Она просидела на этом месте два последних дня. Медсестра говорила только на арабском, но Монтсе поняла, что та приветствует ее и спрашивает о здоровье. Обе они были очень довольны. Сахарави ни на секунду не переставала улыбаться. С противоположного конца дворика с ней поздоровался мальчик, имени которого она тоже не помнила. Вообще-то она не была уверена, что они знакомы, но все же его образ смутно всплывал из глубин памяти. Больная села на стул. Усилия, которые она потратила, чтобы одеться и выйти во внутренний дворик, были столь значительны, что ноги ее подкашивались. Солнечный свет придал ей новых сил. Но опыт подсказывал, что через пару часов дневной зной прогонит ее отсюда. Она блаженно прикрыла глаза. Дуновения холодного рассветного ветерка становились все слабее. Монтсе вспомнила, что сейчас на дворе март. Сегодня она впервые проснулась, открыла глаза, но не увидела у своей кровати Лейлу. Это показалось ей странным. Лицо этой медсестры стало таким привычным, что ей его не хватало. Она окончательно закрыла глаза и задремала, разморенная жарой.
Снова стал сниться один и тот же кошмарный сон. Она почти физически ощутила прикосновение маленьких лапок скорпиона, который вот-вот укусит ее за шею, как вдруг чья-то прохладная рука легла ей на лоб. Это была Лейла, которая только что подошла. Она улыбалась все той же заботливой улыбкой, которую Монтсе привыкла видеть с момента своего возвращения в реальный мир. На медсестре не было зеленого форменного халата, и это делало ее совершенно непохожей на саму себя.
— Мне сказали, что ты сегодня оделась сама.
— Да, сама оделась и привела себя в порядок. И дошла сюда тоже одна.
Лейла обрадовалась этой новости. Она присела рядом и взяла больную за руку:
— Я хотела бы на это посмотреть собственными глазами!
— Завтра увидишь, обещаю. А ты где была?
Лейла перестала улыбаться. Она вроде бы даже расстроилась.
— Но, Монтсе, я же тебе еще вчера говорила! Ты что, разве не помнишь?
Монтсе передалась грусть медсестры. Она мгновенно почувствовала себя ненужной, доставляющей всем только хлопоты и неприятности. Ее совсем измучили эти провалы в памяти, сознание, которое хранило какие-то обрывки фраз или смутные образы. Временами накатывала безысходность, оттого, что она не может ничего толком запомнить. Лейла спохватилась, попыталась развеять ее хандру, сделав вид, что не придает случившемуся значения, и начала деловито рассказывать:
— Я ездила в администрацию поселка. К ним пришло сообщение из Рабуни.
Монтсе слушала очень внимательно, заставляя себя вникнуть в смысл каждого слова.
— И что же в этом сообщении?
— Прекрасные новости. Ты больше не призрак! Они проверили информацию по всем рейсам, прибывшим за последние несколько месяцев, и нашли тебя. Ты прилетела 31 января из Барселоны. Тебя зовут Монтсеррат Камбра Боч.
— Я это тебе говорила.
— Да, говорила, конечно, но вот что странно — почему тебя до сих пор никто не хватился.
Монтсе посмотрела на собеседницу очень серьезно.
— Это не удивительно. Я никому не говорила, что полечу в Африку. Только Аяч Бачир знал об этом. Он же снабдил меня нужной информацией.
