Луис Леанте
Испанец Луис Леанте (р. 1963) преподает классическую филологию в университете города Аликанте. Свою писательскую карьеру он начал в 1986 году и с тех пор испробовал себя в самых разных литературных жанрах. Перу Леанте принадлежат стихи, рассказы, пьесы и киносценарии. Однако самую большую популярность ему принесли романы — а их к настоящему времени насчитывается около десятка, и известны они не только на родине автора, но и далеко за ее пределами. Книги Леанте не раз удостаивались литературных наград, но самую почетную из них, премию «Альфагуара», он получил в 2007 году за роман «Знай, что я люблю тебя».
Знай, что я люблю тебя
Она спала утром, спала вечером, спала практически все время, проводя большую часть суток в бесконечном забытьи, когда долгие часы болезненного бреда сменялись короткими моментами просветления. День за днем, неделя за неделей, не замечая течения времени. Когда удавалось ненадолго проснуться, она силилась открыть глаза, но вновь проваливалась в вязкий тягучий сон, больше похожий на обморок, откуда так трудно вырваться.
В какой-то момент в общем невнятном гуле стали различимы незнакомые голоса, они доносились издалека: то ли из другой комнаты, то ли из глубин сна. Изредка они приближались и слышались совсем рядом. Она не была уверена, но вроде бы говорили на арабском. В тихом шепоте слов было не разобрать, но звуки человеческой речи беспокоили и волновали ее.
Думать было трудно, очень трудно. При каждой попытке понять, где она, наваливалась сильная усталость. Она отчаянно боролась, цеплялась за ускользающее сознание, но вновь погружалась в болезненный бред, к мучительным галлюцинациям. Раз за разом возвращался один и тот же кошмар — скорпион. Проснувшись, она боялась посмотреть вокруг, неуверенная, что жуткое видение осталось во сне. Но даже если ей и хватало решимости это сделать, тяжелые веки отказывались подниматься.
В первый раз, когда глаза все-таки удалось открыть, она ничего не смогла увидеть: свет в комнате слепил так, будто она долгое время провела в подземелье. Веки ее вновь сомкнулись. Зато впервые за долгое время сон и явь стали различимы.
— Skifak? Estmak? — произнес кто-то шепотом.
Женский голос звучал ласково. Хотя слова и не были понятны, тон был очень сердечный. Она узнала голос, который слышала в последние дни или недели, иногда очень близко, а иногда далеко, словно из соседней комнаты. Однако сил, чтобы ответить, не нашлось.
Уже придя в сознание, она не могла выкинуть из головы образ скорпиона, перешагнувший границы ночного кошмара. Ей все казалось, что он ползет по ноге, на коже ощущалось шершавое прикосновение брюшка, движение маленьких лапок. Тяжелой мукой было убеждать себя, что это не так. Она попыталась шевельнуться, но сил не хватало. На самом деле укус скорпиона был коротким и быстрым, как укол иголкой. Она бы и вовсе ничего не заметила, если бы не предостерегающий окрик той женщины: «Сеньорита, сеньорита! Берегитесь, сеньорита!» Она принялась осматривать себя, сдернула бурнус и в конце концов увидела скорпиона, прицепившегося к подкладке. Сообразив, что он только что укусил ее, она закрыла рот рукой, чтобы не закричать. В глазах женщин, сидящих вокруг на корточках и прямо на земле, отразился ужас.
Каждый раз она не помнила, в какой позе ее застало забытье. Иногда просыпалась и осознавала, что лежит на животе, иногда на спине. Из этого можно было сделать вывод, что кто-то ее переворачивает, чтобы не появились пролежни. Первым, что она увидела, были тени на облупившемся побеленном потолке. Слабый сумеречный свет проникал в комнату из маленького окошка под самой крышей, но нельзя было понять, вечер сейчас или утро, как нельзя было расслышать звуки, доносившиеся снаружи. У соседней стены стояла ржавая расшатанная кровать. Сердце подпрыгнуло, когда она догадалась, что это больничная койка. Матраца на ней не было — щербатая пружинная сетка демонстрировала свое убожество. Между двумя кроватями стоял металлический столик, явно очень давно окрашенный белилами и такой дряхлый, что, казалось, вот-вот рассыплется. Впервые за все время женщина почувствовала холод. Она прислушалась, стараясь уловить хоть какие-то знакомые звуки. Бесполезно. Хотела заговорить, попросить помощи, но не смогла произнести ни слова. Все скудные силы ушли на то, чтобы привлечь внимание хоть кого-нибудь, кто бы смог ее услышать. Внезапно открылась дверь, и в проеме показалась девушка, которую она никогда не видела. Скорее всего, медсестра или врач. Голову и плечи ее закрывала яркая нарядная melfa, сверху был надет зеленый халат, застегнутый на все пуговицы. Увидев, что больная проснулась, медсестра изменилась в лице и удивленно замерла.
— Skifak? Skifak? — поспешно спросила она.
Хоть женщина и не поняла слов, но предположила, что ее спрашивают о самочувствии. Но так и не смогла ответить — мышцы гортани не слушались. Она лишь следила глазами за движениями вошедшей, пытаясь рассмотреть черты лица девушки, укрытой мельфой. Медсестра вышла из комнаты и скоро вернулась в сопровождении какого-то мужчины и еще одной женщины. Они говорили между собой быстро, но не повышая голоса. Все трое были одеты в халаты. У женщин халаты были надеты поверх национального платья. Мужчина взял больную за руку, нащупал пульс на запястье и попросил спутниц помолчать. Он приподнял ей веки, проверил реакцию зрачков на свет, потом выслушал фонендоскопом. Металл, коснувшийся кожи груди, показался ей раскаленным. На лице врача отразилась растерянность. Медсестра тем временем снова вышла и вернулась со стаканом воды. Женщины приподняли пациентку и попытались ее напоить. Она едва смогла приоткрыть рот. Вода струйками бежала с уголков губ и текла по подбородку. Снова уложив ее, они заметили, что глаза несчастной закрылись и она погрузилась в глубокий сон, практически в то самое состояние, в каком ее обнаружили четыре недели назад. Когда ее нашли, все были уверены, что она мертва.
«Сеньорита, сеньорита! Берегитесь, сеньорита!» Сколько раз в кошмарных снах звучали эти слова, ставшие уже привычными. «Берегитесь, сеньорита!» — но она не понимала, о чем ее пытаются предупредить, пока не увидела скорпиона, прицепившегося к подкладке бурнуса. Мысль о том, что это он только что укусил ее, молнией пронзила мозг. Внезапно пришло осознание, что именно поэтому окружающие женщины стонут в ужасе и закрывают лица ладонями, будто случилась большая беда. «Allez, allez!» — она и сама закричала, но собственный голос тонул в шуме. «Бежим со мной, нельзя здесь оставаться. Allez!» Но ее не поняли или просто не захотели понять. Они закрывали лица платками, не прекращая рыданий. В конце концов нервы не выдержали, и она начала оскорблять их, выкрикивая ругательства. «Глупые курицы, если мы не попытаемся выбраться отсюда, нас ждет худшее из унижений. Вы должны бежать, а не ждать своей участи, как покорный скот. Это хуже рабства, это… это…» Опустошенная и подавленная, она замолчала, поняв бессмысленность своих попыток, на которые никто не обращал внимания. Что ж, как минимум они прекратили бестолковые вопли. Ее окружали двадцать скованных ужасом, прячущих глаза женщин. Она всматривалась в лица, тщетно ожидая хоть какой-нибудь реакции, но никто не сделал движения навстречу. Наоборот, они сбились в кучу в углу своей тюрьмы, как стадо перепуганных овец, прижимаясь друг к другу, ища поддержки, сбивчиво шептали слова молитвы и прикрывали головы руками. Тут она вспомнила про укус скорпиона. Возможно, ей повезло, ведь из тысячи пятисот видов, обитающих на земле, только двадцать пять ядовиты. Но она старалась не думать об этом — нельзя было терять ни минуты. Ведь то, что на шум никто не пришел, могло означать, что охранников нет. «Делайте что хотите, а я здесь не останусь». Она снова накинула на плечи бурнус, укрыв голову. Толкнула дверь, убедившись, что та, как можно было предположить ночью, заперта на висячий замок. От сильного пинка доски внизу раскололись. Дерево было такое сухое, что крошилось на тысячи мелких щепок. Она подождала немного и, поняв, что никто не поднял тревогу, снова принялась долбить дверь. В какой-то момент дыра достигла внушительных размеров. Пленница придержала бурнус и протиснулась наружу.
Яркое полуденное солнце ослепляло. «Сеньорита, не надо!» — это было последнее, что она услышала, прежде чем отойти от тюрьмы на дрожащих, непослушных ногах. Уже больше десяти дней ей не удавалось пройти такое большое расстояние без надзора, десять дней — именно столько длилось ее заключение вместе с двадцатью другими женщинами в маленьком одноэтажном домике без окон, построенном из цементных блоков и кирпича. Крыша его была покрыта уралитом, поглощающим солнечные лучи, и дышать там было совершенно нечем.
