выкрики.
Более других усердствовали самые рафинированные интеллектуалы. Например, талантливый критик Лурье. Человек почти неразличимый от худобы. Способный заслониться бамбуковой удочкой.
Тот же Лурье и выпросил у меня гирю перед отъездом.
Автор «раскрыл тему» без упоминания Бердяева с Мережковским.
Но есть в тексте уникальный момент. Довлатов обращается к античной истории:
Некоему Герострату очень хотелось прославиться. Талант отсутствовал. А спички – были. И он поджег библиотеку. Вместо того, чтобы пополнить ее талантливыми сочинениями…
Текст сопровождается сноской:
Автором допущена фактическая ошибка. Герострат библиотеку не поджигал. Александрийскую библиотеку подожгли солдаты Юлия Цезаря.
Герострат поджег другое учреждение – храм Артемиды. Что его тоже совершенно не украшает.
Мотивы поджога указаны верно. (Примечание секретариата.)
Секретариат, как помним, это Вайль с Генисом. Мог бы допустить нормальный «главный редактор», чтобы его поправляли, указывали на некоторые проблемы с эрудицией? Довлатов не только позволил, но сделал так, чтобы об этом узнали читатели. Общение с читателями шло не только на страницах газеты. Одно из нововведений Довлатова – выездные заседания редколлегии. На глазах зрителей/читателей происходило живое обсуждение еще не напечатанного номера газеты. Первая «выездная сессия» состоялась 25 мая 1980 года. В дальнейшем география мероприятий существенно расширилась: осваивались города за пределами штата Нью-Йорк. Конечно, можно сказать, что идея перформанса родом из знакомого нам «устного журнала» «Берега». Но тут есть существенное отличие. Детище Консона – мрачноватое, упадническое по духу представление. Недавние эмигранты рассказывали эмигрантам со стажем о том, что происходит на родине. И тут не важны критические замечания или даже разоблачения «агрессивного кремлевского режима». Зрителями двигала тоска по былому, желание увидеть тех, кто еще совсем недавно был, как сказал редактор Боголюбов, «безымянным узником ГУЛАГа» и дышал «затхлым воздухом несвободы». Безусловно, и на авторов «Берегов» подобная атмосфера ностальгических посиделок оказывала свое невеселое воздействие.
Марш-броски «новоамериканцев» совсем другие по настроению и послесловию. Разговор шел не о прошлом, а о настоящем и будущем. На встречу с газетой приходили ее читатели, которые советовали, предлагали, спорили. Вскоре после первого выезда состоялся второй, отчет о котором появился на страницах «Нового американца». И тут был повод для оптимизма. Росло количество подписчиков. Помимо читателей из крупных американских городов (Чикаго, Бостон, Филадельфия), появились зарубежные подписчики (Израиль, Канада, Швеция, Германия). Количество подписчиков за неделю увеличилось на 40–60 человек. В чем-то подобные отчеты неуловимо напоминали передовицы советских газет о тоннах чугуна и центнерах с гектарами. Но в отличие от них в победных реляциях «Нового американца» ощущается дух подлинного азарта и честного хвастовства.
Пётр Вайль, вспоминая о времени совместной газетной работы с Довлатовым, отмечает важный момент. Газетная работа в русской традиции воспринимается как эрзац литературы. Деятельность журналиста внешне похожа, обманчиво близка к тому, что делает писатель. Но сопредельность всегда требует разграничения. Для Довлатова же ситуация усугублялась тем, что занятие журналистикой – знак его писательской несостоятельности.
И вот при всем этом Довлатов трудился в «Новом американце» вдохновенно и старательно. И вдохновенно, и старательно – что, опять-таки в российской традиции, обычно не совпадает. Свидетельствую, как подчеркнуто послушно он, главный редактор, принимал мелкие поручения секретариата – вычитать полосу, сочинить подпись под снимок, сократить заметку. Как заинтересованно спрашивал, все ли правильно исполнено, как расплывался от похвалы.
Тут же Вайль делает важное замечание:
Не надо переоценивать: во всем ощущался оттенок иронической игры. Но не надо и недооценивать: игра воспринималась серьезно.
Серьезность и игра привлекали не только новых читателей, но и авторов. Вот как Григорий Рыскин описывает свое появление в «Новом американце», после неудачных попыток найти работу по специальности в «Новом русском слове» и на «Свободе». Денежную профессию автомеханика он так и не освоил и зарабатывал на жизнь малярными работами. Бруклинский хасид расплатился за ремонт комнаты фальшивой стодолларовой банкнотой. Герой узнал об этом, когда попытался купить шубу для харьковской тетки. Фальшивку удалось разменять в португальском ресторане.
Я подарил официанту хрустящую пятеру, он распахнул передо мной дверь, и тут я увидел Амбарцумова.
Он шел мне навстречу, в его походке было что-то хасидское. Амбарцумов шел на своих длинных тонких ногах как-то расслабленно: пятки вместе, носки врозь. На голове у него было что-то вроде ермолки, и он был небрит. Я подумал: ему вполне пошли бы длинные, свернутые в диалектическую спираль пейсы. В нем явно сквозь бархат Кавказа проступал иудей. Так думал я, наблюдая идущего в ярких лучах Амбарцумова.
– Ну как дела, старик? – спросил он.
– Безнадюга. Ищу работу.
– У меня есть для тебя работа. Пойдем.
Мы поднялись по грязной лестнице в душную комнату без окон. Толпа эмигрантов-энтузиастов готовила новорожденный еженедельник к отправке по почте. Газета сворачивалась в трубку, на нее надевался поясок с адресом.
– Я ищу работу, а не возможности проявить энтузиазм, – сказал я.
– Газета начинается с энтузиазма, – сказал Амбарцумов.
– На энтузиазме далеко не уедешь.
– Не надо далеко.
– Пусть страна ищет героев, – сказал я.
Скепсис персонажа (предполагаю, что писатель неслучайно указал на хасидскую походку Амбарцумова-Довлатова), как и автора, быстро рассеялся. Рыскин активно пишет для «Нового американца». В ноябре 1980 года газета провела анкетирование своих читателей. К ним обратились с просьбой указать на самые интересные материалы. В сороковом номере разместили результаты исследования. Безусловный лидер – Довлатов и его «Колонка редактора». На втором месте – спортивные публикации Алексея Орлова. Отмечены и тексты Рыскина. В итоге он становится заведующим отделом «Религия и образование».
Могущество «Нового американца» прирастало и за счет читателей. В апреле 1980 года в редакцию поступило письмо:
Уважаемые мистеры!
Как новый американец и подписчик Вашей (нашей) газеты, замечаю недостаток свежих сил на страницах последней, с целью искоренения какового и прилагаю ряд высокохудожественных произведений малоизвестного автора, а именно себя (дальше предложение не выкручивается). Если это не годится для печати, прошу просто принять в подарок – на добрую, долгую память.
О себе – не состоял, еврей, почти год, бывает всяко, Киевский ОВИР, жена, дети, теща, американо, друг в Чикаго, ах, Америка, три бедрума, газолин дорожает, а что я тебе говорила?..
Давайте дружить. Поэты – пусть они и плохи – необходимы Вам, как свет.
Поэт всегда – продукт эпохи, а без продуктов жизни нет. С уважением
Наум Сагаловский (Чикаго).
Отрывиста и пунктирна перед нами судьба типичного эмигранта, ставшего нетипичным сотрудником «Нового американца». К письму Сагаловского
