с сестрой должно было ее умиротворить, снять накопившееся раздражение, и я уже с облегчением выдохнул, как случилось страшное непредвиденное. Минут двадцать заняла у нас дорога пешком через Лог, не меньше получаса просидели мы у тети – и тут только мама сообразила, что не выключила электроплиту, на которой оставила какую-то стряпню. Еда к тому моменту уже наверняка выгорела – и черт бы с ней, но что дальше? Главное, чтобы следом не выгорела и вся квартира. Как оголтелые, мы бросились назад. Двадцать минут – еще одной такой прогулочной роскоши позволить мы себе не могли! Однако то, что туда было приятным спуском, обратно превратилось в довольно крутой подъем – тернистый, изобилующий резкими поворотами. Задыхаясь от усталости, обиды и испуга, мама беспрестанно жаловалась и укоряла меня: по ее версии, плиту она не выключила из-за спешки, а спешку спровоцировал, разумеется, я. И она стращала меня тем, что, когда мы вернемся, от жилища нашего останутся «рожки да ножки» – не причинить бы серьезный ущерб соседям, не спалить бы весь дом целиком!
Соглашаться с ролью виновника всех бед я упрямо не хотел, однако мама, с трудом преодолев очередной десяток ступеней, утверждала меня в ней всё настойчивее, – впрочем, было это уже не так важно: надо было спасать наш кров. Не скажу, что стояла страшная жара, но нас-то в жар бросило точно. Слабое, едва осязаемое дуновение ветерка прекратилось, затих последний листочек, и в зловещей тишине, дробившейся на нашу судорожную оторопь и глубокое, учащенное дыхание, суровый, недвижимый Лог надменно навис над нами своими каменно-зелеными джунглями. Как только показалась макушка дома, мы обратили нетерпеливое внимание на окна нашего балкона – были они темнее, чем на других этажах, и, кроме того, из них сочился дымок. Выраставшая из зарослей четырнадцатиэтажка напоминала проснувшийся, сонно зашевелившийся вулкан. Хотя говорят, что дыма без огня не бывает, я почему-то обрадовался: подумал, что если бы случился настоящий пожар, уже давно полыхало бы.
Вбежав в подъезд, мы заскочили в вызванный кем-то лифт – там нас встретили наши соседи, муж и жена. Оба были весьма встревожены.
– Мне кажется, это у нас, – трагически пролепетала соседка.
– Нет, это – у нас, – упавшим голосом парировала мама.
Лифт поднимался неимоверно долго – не знаю, сколько раз мама успела его проклясть.
Пройдя в квартиру, возгорания мы не обнаружили – только все комнаты заволокло дымом, особенно кухню, балкон и зал. Дотла выжигая содержимое сковородки, плита фанатично коптила потолок. Как только мы ее выключили, стало понятно, что всё обошлось – напряжение моментально спало. Как водится, мама сразу обняла меня, прослезившись и извинившись.
Мы настежь открыли все окна, чтобы проветрить помещение. Оставаться в квартире не хотелось, и мама предложила пойти погулять. Сбросив нервное напряжение, помирившись, повеселев, мы отправились в парк, дорога к которому лежит через всё тот же Каменный Лог. На этот раз мама всё тщательно проверила – плиту, утюг, все розетки…
ЭТАЖ ДЕСЯТЫЙ
24 августа, суббота
Какие книги читает Бог?
Ответ на этот интригующий вопрос я едва не узнал во сне.
Грузовой лифт – обычное устройство лишь для обычных людей, для тех, кто не способен (или боится) заглянуть в мрачные бездны бытия. Когда же в его пасти оказался я, лифт превратился в машину, покоряющую пространство и время. Считается, что с четырнадцатого этажа можно ехать исключительно вниз, выше – уже невозможно; но это мнение ошибочно. Я увидел огромную, достаточно сложно устроенную панель – целая россыпь кнопок, каскад неведомых стрелок, датчиков, циферблатов… Лифт – космический корабль, осознавал я, и восторг мой оборачивался ужасом, а ужас – так и норовил вернуться к изначальному восторженному состоянию.
В специальное поле следовало вбивать информацию: любая точка земного шара в любой год, любой период времени – прошлое и будущее оказались в моей власти; только протяни руку – и… В сущности, именно об этом я и мечтал всю жизнь – всё изменить, кардинально переустроить, устранить жестокий, несправедливый порядок вещей. И вдруг – мое существование резко отравило мерзкое, обескураживающее чувство, хлынувшее вместе с кровью по жилам, пронизавшее меня всего без остатка: я испугался. Ужас мой удесятерился, но этот ужас был совсем другим: ничего возвышенного, потустороннего, космического – только самое постыдное, низменное, земное.
Но так же внезапно пришло и спасение: я ощутил некую неодолимую силу, могучую опору. Это было нечто, что в нужное мгновение подхватило мой слабый, трусливый организм; нечто, что с готовностью взяло меня на поруки. Сила эта, совершенно неосязаемая, была, однако, где-то рядом, – нечто, несоизмеримо более могущественное и значительное, чем я, простой мечтатель и хлюпик.
Лифт сам принял решение. Он затрясся так сильно, что я повалился на пол; я кричал… нет, этого мало сказать – я вопил, жалобясь остановить его движение, способное расплющить мое несчастное тело. Каждый сантиметр кожи и каждый волосок мой трепетал, и я задавался вопросом, выдержу ли я эти адские перегрузки. Между тем всё происходило куда стремительнее, чем я мог ожидать, чем мог представить всякий человек, привыкший мерить себя и мир ничтожными земными мерками. Лифт мчался сквозь Вселенную, играючи преодолевая все стадии ее становления и развития, и там, за его тонкими стенками, в холодном безвоздушном пространстве, где невозможна жизнь в человеческом представлении, ослепительно сияли галактики, грозно и торжественно пульсировали черные дыры, такие же ослепительные в своей черноте, безропотно рвалась и потом плавно срасталась темная материя, бешено клокотала темная энергия, и всюду неслышно парила витальная гравитация… Двигались же мы к микроскопической, но невероятно плотной, всеобъемлющей точке, в которой, видимо, и случился Большой взрыв – точке отсчета и в то же время конца всего. Этой точкой – этим Абсолютом – и был Бог.
Всё исчезло. Я не понял, что произошло. Возможно, от потрясения я на какое-то время потерял сознание, но вот удивительно – прежнего лихорадочного дурмана как не бывало: голова была чрезвычайно ясная. Удивительно ясно стало и вокруг – как будто включили свет.
Место, в котором я оказался, напоминало обычную квартиру. На языке у меня вертелось язвительное словосочетание: «мещанский быт», и я едва не ударил себя по губам за такое святотатство. Тем более что, говоря по правде, это было не совсем справедливо: в как будто бы «обычной квартире» было нечто неуловимо странное. И (возможно, еще одно святотатство) – бездушное; в том, однако, смысле, что скверный дух смертного, греховного человека не гостил здесь доселе никогда…
Минимализм интерьера. Редкая мебель цвета чистейшего высокогорного снега сливалась с поразительною белизною стен, что создавало ощущение дополнительного объема, живительной свободы, не знающей понятия о тесноте, а еще – морозной прохлады, как будто широко открыта форточка
