моментально сорван, ибо как назло на первом этаже постоянно кто-то сновался, а наличие попутчиков, выходивших на других этажах, меня, разумеется, не устраивало. Одна малоприятная женщина (бывают у нас и такие) недобро на меня покосилась как на типа в высшей степени подозрительного, и мне это, конечно, не понравилось, хотя в каком-то смысле она, безусловно, права. Я начал раздражаться, но, к счастью, быстро понял, что, если я буду нервничать, мне тем паче не удастся сделать всё основательно (как я люблю) и проверить данные несколько раз. К тому же грузовой лифт пахал, как проклятый, ибо не отпускали его ни на секунду, и я никак не мог добиться у него аудиенции. Ох уж эти обычные люди – как много они суетятся, какой мелочной, кипучей жизнью живут! Работа у грузового – не сахар. Недаром он смотрит на меня как на вшивого интеллигентика, не нюхавшего пороху, всю жизнь провалявшегося с книжками на печке да протиравшего штаны, сидя у монитора, и потому бесконечно далекого от горестей и радостей трудового народа.
Убедившись, что днем это броуновское движение не прекратится, я вынужден был отступить – отложить до вечера.
Сорок или пятьдесят минут стучал я по клавиатуре, уже в состоянии какой-то чрезвычайной изнеженности – ума не приложу, отчего оно меня охватило, и за какую часть тела, так сказать, прихватило. Сопротивляться надоело, и я завалился на диван. Весь зал был пронизан остроконечным закатным светом, разрезавшим на мелкие дольки даже мою черствую, закоренелую тоску. Мой внутренний враг как-то съежился, освободив место для совсем других ощущений, и душа моя, отбросив ненавистные путы, наполнялась радостью. Эта веселая беготня, переливчатый гомон детворы за окном, звонкие детские голоса – баюкали лучшей любой колыбельной. Явь смешивалась со сном; я успел подумать, как всё-таки странно, что они там, все вместе, играют, беззаботные, и резвятся, а я здесь, в одиночестве, взрослый, и как было бы здорово вернуться в прошлое. Забвение овладевало мной. Мыслей не было, я лишь заметил, что ноутбук мой не упустил возможность подремать параллельно со мной; перешел в спящий режим, погасил экран, но и во сне в нем проистекали какие-то неведомые процессы, как будто он похрапывал или, кряхтя, переворачивался на бок.
ЭТАЖ ДЕВЯТЫЙ
Не так давно отец предположил, что у меня вялотекущая шизофрения, но этот диагноз не подтвердился. Выходит, я здоров, и это, может быть, наистрашнейший вывод, к которому можно было прийти: на болезнь ничего не спишешь, я всё правильно понял, я увидел всё, как есть, и, кажется, вскрыл отвратительную правду – о себе и о мире…
* * * * *
Я тот еще домосед. Наверное, я потому еще так люблю свой родной дом, что здесь, как нигде, я могу исполнить главенствующее мое желание – закрыться от мира, отгородиться от внешней среды; хронос, вирус и даже эрос – всего этого мне надо, всё это меня ужасает, и только космос – рождает во мне живой интерес. Чего уж там говорить, я интроверт, и это проявляется во всем, начиная от моего консерватизма, ретроградства (не во всем, конечно, но во многих-многих аспектах) и заканчивая манерой теплой одеваться, особенно осенью и зимой. Всегда и во всем – застегнут на все пуговицы, всегда – довольно плотно повязан шарф, чтобы ни дай бог никуда не дуло – чтобы исключить очередной нежелательный контакт с миром…
Надо признать, гулял я в детстве мало. Мог бы гораздо больше – набирался бы опыта, больше общался бы с другими мальчишками. Однако, поиграв недолго в футбол или в другие игры, я быстро пресыщался и возвращался домой – к своему уединению.
Летом я любил нежиться на балконе. Наблюдал оттуда за тем, что происходит в Логу – иногда в бинокль, который подарил мне отец, но чаще просто так. Читал книги или просто мечтал. Например, однажды меня увлекла идея составить каталог животных – ибо, повторюсь, я всегда любил всякую живность, – животных, обитающих в некоторых очерченных мною в воображении ближних пределах моего дома, моего мира. Я вознамерился внести в свои списки всех собак и кошек, перечислить все виды наших птиц. А еще – добавил бы сюда ящериц, мышей, ежей… Кошки интересовали меня особенно. Я решил, что отмечу буквально каждую из них – сумею различить по рисунку на мордочке, который у них сугубо индивидуальный, неповторимый. Мне и сейчас кажется, что задумка была прекрасная – достойная, амбициозная задача для любого юного натуралиста! Жаль, что мечты так и остались мечтами – к созданию этого каталога я почему-то так и не приступил.
* * * * *
23.30 – это время казалось мне подходящим. Даже с запасом.
Первым мне подвернулся маленький. Отсутствие у меня напарника, несомненно, увеличило долю погрешности; плюс к тому, я отчего-то волновался, и абсолютно синхронизировать два, казалось бы, элементарных действия мне так и не удалось: указательный палец правой руки нажимает 1 или 14, а большой палец левой – «старт» секундомера. Несколько раз «рассинхрон» был совсем уж явным, так что катался я туда-сюда фактически впустую. Ручка и блокнот, в который я наспех записывал номер попытки и зафиксированное число («вниз» и «вверх» поделили лист бумаги на две колонки), также создавали мне определенное неудобство. К тому же я всё боялся, что пересекусь с кем-то жильцов. Тем не менее я сделал четыре более или менее чистых прогона вниз и три – вверх. Пора была закругляться, пока маленький не взбесился, не вскипел, и переходить к грузовому.
Интересно было узнать, уступает ли «большой брат» в скорости младшенькому или габариты не мешают ему работать так же интенсивно. Конечно, показатели большого лифта должны были быть чуть выше ввиду установленных мною правил: очевидно ведь, что более длинные двери закрываются и открываются дольше…
Но тут я оказался в ступоре: маленький-то лифт был наготове, а вот специально вызвать большой я не мог – система не предусматривала такой возможности. Это был еще один нюанс, который я не учел. В часы пик лифты приезжают на этажи в случайном порядке: когда один уже занят, его на помощь спешит другой. Маленький был со мной, так что большой мог позволить себе мирно дрыхнуть. Несколько минут я соображал, как мне поступить. Возвращаться домой было обидно: я только вошел во вкус, собрал половину данных, и оставлять вторую половину на потом совсем не хотелось. Теперь мне казалось, что со временем я перестарался – слишком уж поздний час, и запас, который я с таким нетерпением наращивал, играл против меня, как балласт.
Поразмыслив несколько минут, я наконец понял, что мне нужно: выйти на улицу и поджидать у подъезда: если
