Ведь еда не обязанность, еда просто необходимость. А если он этой необходимости не испытывает, то может от нее отказаться или поесть позднее. Кто пропустит обед, останется голодным. Ну и что? У дяди Тибора в худшем случае за столом будет единственный слушатель: Беата. Беата же, к великому счастью, совсем неплохо переносит напыщенную болтовню старика. И еще, добавил мысленно Жолт, будет эта смехотворная пародия на собаку, этот уродец с длинными белыми лапами, которого папа купил, чтоб развлекать старика и Беату.
Неприятная мысль о щенке еще больше укрепила Жолта в его решении. Пусть обедают сегодня одни, прекрасно поедят без него. Он выгреб из карманов несколько форинтов и в палатке у фуникулера купил две черствые булочки и бутылку молока. Молоко было ледяное. Подкрепившись, Жолт быстро зашагал к Ва?рошмайору, словно там его ожидало срочное дело. Напускать на себя подобный вид Жолту, кстати, не приходилось — его никогда не покидало ощущение, что где-то его очень и очень ждут, что совсем рядом вот-вот разыграются увлекательные, волнующие события, начнется какое-то неповторимое Представление, которое можно увидеть один раз в жизни. Надо спешить, надо очень спешить, потому что — кто знает? — а вдруг действовать придется немедленно.
И если Жолт с такой жадностью ждал встречи с миром, то и мир ждал его: скитания Жолта никогда не бывали скучными.
Целых полчаса уже он стоял на углу, озираясь по сторонам, но пока еще ничего не случилось. Что это значило? Всего лишь то, что он приглядывался не слишком старательно.
Наконец ему повезло. Его внимание привлек человек, тощий, морщинистый, у которого так тряслись руки, что он не мог с ними сладить и зажечь сигарету. Человек стоял очень прямо, совсем как свеча, но голова его временами смешно как-то падала; он тотчас ее поднимал и укоризненно взглядывал на прохожих, словно они были виноваты в том, что голова у него не держится. К потемневшей от никотина губе лепилась мятая сигарета «Симфония», рот вздрагивал, шевелился сердито и резко, и казалось, что сигарета ругается, оттого что не может встретиться с пламенем спички.
Жолт скользнул через мостовую и, слегка наклонившись, заглянул в изрезанное морщинами лицо.
— Так вон оно что! Мы, оказывается, налакались! — сказал Жолт, уже весь наэлектризованный. — Любопытное зрелище! Голова болтается, как на ниточке. Поднимите ее, папаша, а то ниточка оборвется и вы голову нечаянно потеряете!
Голова пьяного снова качнулась и неожиданно оказалась на месте.
— Вот это другое дело! — одобрительно сказал Жолт и подошел совсем близко.
Только он собрался помочь пьяному закурить, как его опередил длинноволосый парень в джинсах.
— Прошу, сэр! — сказал парень галантно, так как был еще не в курсе дела.
— Покорно благодарю! — изумился пьяный и на всякий случай откинул голову.
— Скажите, метр, вы, очевидно, выиграли в лото, что так помпезно начинаете неделю?
— Уважаемый! Сударь! — торжественно произнес пьяный. — Вы меня не забудете!
— Никогда, метр! У меня роскошная память.
— Позвольте же в ответ на любезный… любезность… — Не в силах довести до конца изысканный монолог, пьяный с поразительной бойкостью вдруг начал ругаться.
От энергичной брани его повело слегка в сторону, но он тут же, как ванька-встанька, выпрямился, вытащил из кармана флакончик в пятьдесят граммов и протянул длинноволосому.
— Празднуем, значит, папаша? — скаля зубы, спросил длинноволосый, потом сорвал металлический колпачок и одним коротким глотком опустошил флакончик.
Жолт заметил, что пьяный пытается поймать какую-то мысль, глаза его блуждали по лицу длинноволосого, словно бы в поисках точки опоры, но останавливались лишь на миг то на мочке уха, то на пуговице джемпера. «Он не может управлять глазами…» — подумал Жолт с удивлением.
— Тс-с! Давай тихо, приятель! — пробормотал, запинаясь, пьяный. — Сказать тебе это… но чтоб секрет? А?
— Вот именно, тайна.
— Стало быть, глухо?
— Глухо. Могила.
— Тогда ладно. Вы кто? — спросил пьяный длинноволосого.
— В партикулярном платье я этимолог.
Жолт засмеялся, а пьяный посмотрел вокруг, но будто плотная завеса отгородила его от мира.
— Не видно, — сказал пьяный.
— Чего?
— Мозолей от молота на руках.
— Послушайте, папаша, я не молотобоец, а этимолог. И за это получу степень доктора.
— Понятно, — сказал без уверенности пьяный и подтянулся. — Одним словом, доктор… Прохвост!
— Ну-ну, маэстро. Полегче!
— Господин доктор! — рявкнул пьяный. — Выпьем сливянки, как все порядочные венгры. Ну как, понятливый я человек? — И он тряхнул карманом, набитым пятидесятиграммовыми флакончиками.
Они выпили.
Пустые флакончики длинноволосый ставил в ряд на панели под витриной продмага.
— Пьем, как пьют одни только венгры, — сказал длинноволосый. — Наше здоровье!
Тут Жолт с изумлением увидел, что пьяница приходит в себя: лицо его прояснилось и речь стала почти нормальной.
— Хоть я и выпил, сынок, а знаю, что говорю, — сказал он.
— Ясно! — сказал длинноволосый.
— Вы-то считаете, что я вовсе никто?
— Как же вы можете быть «никто»? — двусмысленно отозвался длинноволосый.
— Знаете, где я был в субботу?
— Не имею ни малейшего представления.
— Положение, стало быть, таково, что скоро меня назначат на высокую должность. Вот так, сынок!
— Поздравляю.
— Расспрашивали меня основательно, тут ничего не скажешь.
— О чем?
— Ну, как водится, про всякую всячину. Одного я не знаю: на кой черт им сдалась гвоздика… Что я, садовник, что ли?
— Да они, старина, вас на пушку брали.
— Черт их разберет. Они спросили, чем похожи клоп и гвоздика.
— Ага! — осклабился длинноволосый.
— И я ответил: клоп паразит и кусается, а гвоздика прекрасный душистый цветок.
— Этим они отличаются.
— Что?
— Вас ведь спросили, чем они похожи, а вы ответили, чем отличаются. Не доходит?
— А вы меня не учите!
— Если вы говорили такие глупости, не видать вам высокой должности.
— Хулиган и свинья!
Пьяный поднял кулак, но вдруг покачнулся и, потеряв равновесие, рухнул, будто подкошенный.
— Подойди, малыш, усадим дядю получше! — ласково обратился к Жолту длинноволосый.
Они аккуратно усадили пьяного у витрины и, словно бы сговорившись, двинулись вместе по мостовой к Майору.
— Ну и тип! Настоящий алкоголик. А с этой гвоздикой в вытрезвителе неплохо придумали. Ничего шутка! Они, очевидно, хотели выяснить, законченный он дурак или нет, — объяснил длинноволосый.
— Здорово он упал. Ушибся, наверное, — сказал Жолт.
— Что поделаешь — сам виноват, — беззаботно отозвался длинноволосый, закурил и простился. — Чао, малыш.
Жолту захотелось еще раз взглянуть на человека, сравнивавшего клопа и гвоздику. Он вернулся. Пьяный как раз поднимался с асфальта, и вокруг него со звоном катились бутылочки. С большим трудом он все-таки встал и пошел. Шагов десять он сделал, не выписывая восьмерок. Затем невидимая сила потянула его в сторону. Тогда, отыскивая опору, он пошарил в воздухе левой рукой и медленно выпрямился. Жолт смотрел на него неотрывно. Пьяный поднял глаза, и его разжиженный взгляд как бы растекся по Жолту и скатился на землю, а на физиономии появилось бессмысленно-блаженное выражение. Жолту вдруг захотелось узнать, чему этот пьяный радуется, когда и невооруженным глазом видно, что ему скверно, худо. Он попытался понять его состояние и для верности даже стал в его позу, но, кроме легкого головокружения, как при катании на карусели, не ощутил ничего.
— Баранья рожа, — с досадой констатировал Жолт. — И на эту свинью я убил целых полчаса!
Он снова пересек мостовую, злясь на себя за бесполезно потраченное время, так как все его наблюдения в конечном счете свелись к одному: в пьяном сидит несколько животных сразу — это сочетание свиньи, барана и крысы. Было в нем, правда, что-то еще, чего Жолт распознать уже не мог.
«Не беда! — с ожесточением решил он. — Выпью когда-нибудь граммов двести палинки и узнаю все как есть».
Прошло, однако, целых полгода, прежде чем он узнал все как есть.
Глава IV
ПРЕКРАСНЫЙ МИР СОБАК
Впоследствии Жолт был совершенно уверен, что девочка узнала его еще в тот момент, когда он спустился с лестницы. Во-первых, у нее смешно подпрыгнули брови; во-вторых, тот, кто сидит на скамье, сразу заметит человека, который к нему идет; в-третьих, она страшно старалась, чтоб их чудесная встреча — а она была действительно чудом — случайно не сорвалась. Для начала девочка пропела ему нехитрую песенку, которую, конечно, сто раз напевала ей мать. Но фальшивила она здорово, в искусстве притворства ей еще надо было поупражняться.
