— Получилось совсем неплохо. Но ты сможешь поупражняться еще. Хочешь?
— Хочу, — сказал Жолт, чувствуя, что его скованность понемногу проходит: временами ему казалось, будто рот у него онемел, как в прошлом году, когда заныл коренной зуб.
Девочка вдруг вскочила:
— Который час? Ох, четвертый!
— Я тебя провожу, — с облегчением сказал Жолт и поспешил вслед за ней.
— Отлично! Пойдем с нами на гору Шаш.
— А что там такое?
— Дрессировочная площадка.
— Да ну, я туда не пойду.
— Почему? А вообще-то как хочешь…
Поколебавшись, Жолт все же пошел, решив поделиться с ней своим огорчением. Кристи бежала зигзагообразной трусцой, выпучив глаза и натягивая поводок, а девочка время от времени безжалостным рывком дергала собаку назад. Жолт плелся рядом.
— Знаешь, — начал он разговор, — у нас дома тоже есть… собака.
— У тебя есть собака? Так это чудесно! — сказала девочка.
— Она не моя, — подчеркнуто сказал Жолт.
— А чья?
— Семейная.
— Ну и что? Тебе ведь разрешат привести ее на гору Шаш?
— Разрешат, но я сам не хочу.
— Привет. «Не хочу»! Ведь ты на горе еще не был!
Жолт промолчал. Они уже свернули на площадь Москвы. По ней мчался поток трамваев, машин, и пересечь ее вместе с щенком, который то упирался, то в самый неподходящий и опасный момент неожиданно вырывался, усаживался на дорожке для пешеходов и начинал усердно чесаться, а потом вдруг с силой натягивал поводок, так что Ольга чуть не взлетала в воздух, было делом достаточно сложным. Жолт был вынужден помогать.
— Отличная собака! — сказал он с завистью.
— Противная, — раздраженно сказала Ольга. — Вот придем на площадку, я припомню ей все. Там она у меня поработает!.. Ну как, идешь с нами? Здесь я сажусь в трамвай.
— Нет, — решительно сказал Жолт.
И — покорно вошел в трамвай. Он усадил щенка под сиденье водителя и, смущенно моргая, смотрел на Ольгу. Его мучил стыд. Он знал, что сдался по всем статьям, что ведет себя глупо, нелепо, но его интересовало одно: что она о нем думает, не потешается ли над ним в глубине души. Однако выводов он никаких не сделал.
— Жолт, признайся, — сказала она.
— В чем?
— Ты не любишь собак вообще или только вашу собаку?
До Фа?ркашрета они шли пешком, выписывая зигзаги вслед за Кристи, и Жолт подробно рассказал плачевную историю собаки, которую нашел в Зебегени.
— Ты думаешь, меня беспокоило, что она беспородная? Что значит беспородная? Это значит, что в ней смешались две, а то и три породы. Ну и что? Грудь у нее была широкая, как у дога, и она меня слушалась, меня одного. А что с ней сейчас? Может, сейчас у нее две головы, а может быть, ей привили рак. Потому что отец мой удивительно добрый. Он отдал ее в ветеринарную клинику. Как по-твоему, имел он на это право? Говори же: имел или не имел?
Задавая вопрос, Жолт почти кричал, и его покрасневшее от волнения лицо походило на лицо бегуна, который прошел дистанцию в пять тысяч метров и на последней стометровке мучительно пытается схватить глоток воздуха.
Ольга смотрела на него испуганными глазами, и выбора у нее не было: возможен был только один ответ.
— Не имел, — сказала она быстро и облизнула уголок рта, где все еще темнела крохотная капелька засохшей крови. — Но…
— Но?.. — повторил за ней Жолт срывающимся фальцетом.
— Нет, ничего, — задумчиво проговорила Ольга, и взгляд ее мягко и робко коснулся лица Жолта. — Жолт, — сказала она затем не очень уверенным голосом, — ты немного косишь. Ты это знаешь?
— Что? — спросил он и посмотрел на нее прямо; ему почти Удалось скрыть смущение, только в душе у него заныло: «Слепой дурак Дани! Не мог сказать!»
Это врожденное, — бросил он со злостью.
— Теперь все нормально. Абсолютно нормально, — сказала Ольга. — А я испугалась!
Жолт угрюмо молчал, не в силах сразу подавить в себе злость: ведь он давным-давно опасался, что унаследует от своего абсолютно нормального отца этот его единственный «замечательный» недостаток.
— Послушай, Ольга, я ведь не какой-нибудь сверхотличник. В прошлом году я чуть-чуть не провалился, а в этом наверняка провалюсь.
— На чем?
— На математике или на чем-нибудь еще.
— Но почему? Это в начальной-то школе? Ты что, кретин?
— Можно сказать и так. Конечно, я кретин.
— Господи, я совсем не учу уроков, но никогда меньше четверки не получаю. Как же так?
— Я лишен ощущения обстановки, как говорит мой отец. В этом моя беда.
Для нее объяснение было явно мудреным, и потому она промолчала.
— Меня совсем не интересует то, что должно бы интересовать. Так что папа прав, — продолжал Жолт.
— А что… что тебя интересует?
Ольга остановилась на краю тротуара. Теперь она была гораздо выше Жолта.
— Всякая ерунда, — ответил Жолт, бросив дерзкий взгляд на девочку. Потом, очевидно, чтобы было понятней, небрежно ткнул пальцем в сторону ее живота. Жест был достаточно неуклюжий. Но лицо Жолта выразило такое самодовольство, словно ответ его неожиданно оказался исчерпывающим.
Она вспыхнула и, одернув блузу, закрутила ее на осиной талии тугим узлом. Но ничего не прикрыла. Жолт насмешливо усмехнулся.
— Вот дурак! — сказала Ольга, беспомощно перекладывая поводок из руки в руку.
Она растерялась, а Жолт в это время разглядывал ее самым нахальным образом.
— Твой папа прав, — наконец сказала она, — ума у тебя в обрез.
— Папа вовсе не утверждает, что я дурак, — возразил догадливо Жолт.
И тут его сердце снова сдавили злость и жалость к себе: вот так и оправдываются папины утверждения. Раз он смотрит, на что ему предлагают смотреть, значит, нет у него ощущения обстановки. Ясно, как день.
От смущения и беспомощности Ольга промахнулась еще раз, дав Жолту возможность уничтожить ее окончательно.
— Что ты уставился? — сказала она. — Уставился, как баран.
— А для чего ты выставляешь живот? Конечно, чтоб на него смотрели. Для чего же еще!
— Свинья ты! Ничего я не выставляю!
— Не выставляешь? А это что? И спорить тут не о чем!
— Это мода! Вот что!
— И я то же самое говорю! Выставочная мода.
— Тебе не нравится? — спросила она.
Жолт отвернулся. «Ловко вывернулась», — подумал он с горечью. Потому что терпеть не мог вот такие прямые, можно сказать, пакостные вопросы.
— Если тебе интересно, могу информировать: нравится, — сказал он брюзгливо.
— Не интересно.
— Тогда для чего… — начал Жолт, желая выбраться за пределы личных отношений.
— Может быть — для кого? Это ты хочешь спросить?
— Ничего я спрашивать не хочу.
— Нет, хочешь. Пойдем. Увидишь на дрессировочной площадке. А на малышню, такую, как ты, я просто не обращаю внимания.
Жолт молчал. Только губы его подергивались. И он коротко свистнул, как обычно, когда кто-нибудь его поучал.
— Ты гримасничаешь, тычешь пальцами в мой живот, — материнским тоном продолжала Ольга, — как пятилетний ребенок.
— Я, знаешь ли… слегка инфантильный.
— Какой? — недоверчиво спросила она.
— Инфантильный! — радостно повторил Жолт. Было ясно, что она этого слова не понимает.
— Это тоже сказал твой папа? — с хитринкой спросила Ольга.
— Нет. Другой человек.
Ольга рванула щенка и легко повернулась, давая понять, что его загадки ее нисколько не интересуют.
— Ты идешь? — спросила она.
Жолт пожал плечами и пошел за ней, стараясь свое внимание сосредоточить на каменистой тропинке.
Пока они шли рядом, у него было странное чувство, что весь он вывернут наизнанку; теперь он брел сзади, и ощущение это исчезло.
Ольга украдкой оглянулась. И мир вокруг Жолта вдруг посветлел: в уголке ее рта он заметил крохотное бурое пятнышко. След был настолько бледным, что объяснить его происхождение было почти невозможно.
— Вытри губы, — сказал он ей тихо.
Она быстро, с досадой схватилась за рот и сразу взглянула на пальцы: на кончике одного остался бледный, ржавого цвета след. Жолт не лгал.
— Рука не болит? — спросила она.
Жолт сорвал с запястья платок.
— Спасибо! — сказал оп.
— Глупый! Я же сказала не потому. Завяжи, завяжи опять.
— Зачем? Все засохло.
Ольга, дожидаясь его, сошла с тропинки, и теперь их головы были вровень. Она поискала на лице Жолта следы обиды, но их уже не было.
— Много с тобой хлопот, — сказала она.
— Много, — сказал Жолт и кивнул.
— Тебя что-нибудь беспокоит?
— Нет. То есть да.
— Что тебя беспокоит теперь?
Жолт задумался и вдруг заметил, что тон у нее стал чуть рассеянный, а глаза смотрят в сторону — на высокого парня в розовой рубашке, который, хвастливо покачивая атлетическими плечами, приближался к ним по тропинке. У ноги его рысьим шагом шла крупная черная собака.
