что Батиста в прошлой жизни был призраком с кровью феникса, который вновь успешно переродился.
– Ты думаешь, что Эмиль – новое воплощение Батисты? – Брайтон глубоко вздыхает.
– Это невоз…
Я захлопываю рот.
Сегодня все, что казалось невозможным, оказывается очень даже возможным.
– По датам сходится, – говорит Айрис. – Ты родился спустя несколько дней после смерти Батисты.
– Переродился, – в ужасе шепчет Марибель.
– Это не я! Это невозможно! Фениксы возрождаются в том же облике, а я совсем на него не похож.
– Это возрождение духа Батисты. Сил и души.
Несколько часов назад я был всего лишь подростком, у которого случилась паническая атака в парке, а теперь я реинкарнация основателя Чароходов. Это уже перебор. Нельзя ли миру заняться чем-то другим? Кстати, я неплохо знаю историю призраков с кровью солнечного серого феникса, и это заставляет меня задуматься.
– Только не говорите, пожалуйста…
Айрис продолжает тихо, как будто ощущает весь ужас в моем вопросе:
– Батиста верил, что был реинкарнацией Кеона Максимо.
Я замолкаю и пытаюсь придумать что-нибудь, чтобы это опровергнуть. Но мы не знаем точную дату смерти Кеона. Мы только знаем, что он пал от рук Сияющих рыцарей, казнивших его за преступления против фениксов.
– Почему Батиста так думал? – спрашиваю я.
– В детстве его часто беспокоили вспышки случайных воспоминаний, к которым он не имел никакого отношения. Потом он сложил два и два. Когда Батиста понял, что в прошлой жизни именно он стал причиной появления призраков, он создал Чароходов – при помощи психоалхимика Сьеры Кордовы. Он хотел творить добро украденными силами, которые получил против своей воли.
Я вскакиваю со стула, чуть не натыкаюсь на ма и кидаюсь к окну, чтобы вздохнуть.
– Но это бессмысленно. Я не помню ничего необычного. К тому же фениксы очень быстро стареют. Мне восемнадцать!
– Кровь феникса еще не делает тебя фениксом, – объясняет Марибель. – Ты человек и стареешь как обычный человек… который вдруг оказался потомком величайших и страшнейших призраков в истории. Вот такой облом.
Если бы я мог превратиться в феникса и вылететь в окно, прежде чем меня обвинят в развязывании войны в прошлой жизни, я бы слинял за миллисекунду.
– Значит ли это, что возродиться может любой призрак с кровью феникса? – спрашивает Брайтон.
– Возможно, – отвечает Айрис. – Призраков в колдовском сообществе очень мало. Мы не можем до конца изучить, на что они способны. Призрак, с которым ты дрался в поезде, просачивался сквозь двери. Этого не умеют ни фениксы, ни другие твари. Возможно, он был призраком в прошлой жизни, и его дух возродился в теле небожителя. Сейчас мы можем только строить предположения.
– Вот если бы мы нашли небожительницу с теми же силами… – усмехается Марибель. – И расспросили бы ее о силах и о том, что она делала во время Блэкаута. Хотя погодите!..
Я напоминаю себе, что это все теории и ни в чем нельзя быть уверенным.
– Хорошо, предположим, эта штука с возрождением работает. Тогда почему силы проявились так поздно? Мы с Брайтоном близнецы. Сила не должна была поделиться между нами в утробе?
– Не знаю уж, как работает сила феникса, – Брайтон пожимает плечами, – но, может, если мы родились одновременно, она как-то испортила вторую силу?
– Может, – говорит Айрис. – Опять же, у нас очень мало сведений.
Ма переводит взгляд с меня на Брайтона.
– Мальчики, мы не могли бы поговорить наедине?
– Ты что, знала о моих способностях? – спрашиваю я, пытаясь не расплакаться. Она не отвечает. – Если это имеет какое-то отношение к происходящему, лучше бы тебе рассказать все прямо сейчас.
– Давайте оставим их одних, – говорит Пруденция Чароходам, вставая.
Никто не двигается с места. Все смотрят на ма. Она уставилась на свою ладонь, как всегда, когда нервничает.
– Ма, расскажи, что вы сделали со мной, а то я взорвусь.
– Мы тебя спасли, – отвечает она. – Мы с твоим отцом тебя спасли. Тебя бросили, а мы тебя… взяли.
– Не понимаю.
Брайтон стоит рядом со мной и, похоже, еле держится на ногах.
– Кажется, она говорит, что… что тебя усыновили, Эмиль.
В голове проносятся десять тысяч мыслей, но я ничего не могу сказать.
Это все бессмысленно. При чем тут какие-то силы? Я уже не знаю, кто я. Меня зовут Эмиль. Мое второе имя – Донато, подарок богов. Фамилия – Рэй. Но теперь я потерял уверенность даже в этом, и в горле возникает твердый комок, не дающий дышать. Меня назвали в честь человека, который даже не был моим дедом? Я правда подарок богов? Могу ли я быть Королем света, если я даже не Рэй?
Почему мои биологические родители от меня отказались?
Я девять месяцев провел в чьей-то утробе, но даже не знаю в чьей. Я вырос, читая истории о сиротках, и всегда радовался, что моя-то семья меня любила. Родители, которые меня кормили, укачивали, заботились обо мне, учили меня разговаривать, читать и любить. Как что-то настолько реальное могло оказаться иллюзией?
Я придумываю свою историю заново, и меня терзают темные мысли. Я не Рэй. Все семейные фото со мной – обман, как будто меня прифотошопили из жалости.
Я не могу дышать.
Брайтон мне больше не брат. Мы не близнецы, нас не объединяют кровные узы. Но, глядя на его лицо, я понимаю, что, по крайней мере, врали нам обоим.
Я пытаюсь найти слова, хотя бы одно. И выдавливаю только:
– Кто?
– Надо было тебе сказать…
– Так кто?.. И как…
– Мы не знаем, кто твои биологические родители, – говорит ма.
– Ого, ну конечно. Если ты хочешь таким образом выгнать меня из дома, то могла бы хотя бы найти адресок.
Что это за кошмар?
В книжках, когда персонаж оказывается избранным, обычно перед ним возникает взрослый мудрец, который рассказывает герою, как жить дальше. Но у меня есть только горстка подростков, которые сами ничего не понимают. Они только бросают дротики и молятся звездам, чтобы попасть в цель.
– Не понимаю, – говорит Брайтон. – Если Эмиль не родился вместе со мной, то когда?
– В тот же день.
– Что ж, хотя бы мой день рождения не ложь. Теперь все отлично. – Я притворно бью Брайтона кулаком в кулак.
– Насколько смогли определить врачи, ты тоже был новорожденным.
Я представляю, как Брайтон родился без меня, и понимаю, что мое свидетельство о рождении – подделка; и я бы даже никогда об этом не узнал и не допытывался бы у родителей.
Я хочу пробить стену огненным кулаком.
– И что же случилось? Меня положили в корзинку и подбросили под дверь?
Когда ма плачет, мы с Брайтоном бросаем все дела и бежим к ней. Если ей хочется побыть одной, она плачет в ванной, включив душ, или запирается у себя в спальне. Но обычно она позволяет нам обнять себя и напомнить ей, какая она отличная мать и как мы стали теми, кем стали, только благодаря ее любви.
Сегодня мы держимся в стороне.
– Когда я родила, Леонардо захотел подарить мне воздушные шарики, но в больничном сувенирном кончился гелий, так что он ушел поискать их в другом месте. – Ма вытирает слезы тыльной стороной ладони. – Я всегда воображала, как беру своего ребенка на руки в комнате, полной нарциссов и воздушных шариков, и ваш отец хотел воплотить эту мечту. Он вышел на улицу – ты плакал на углу, в двух кварталах от больницы, весь раскаленный от солнца. Рядом никого не было. Ни записки, ни одеяльца. Ваш отец никогда не говорил ничего плохого про человека, который тебя бросил, кто бы это ни был. Он принес тебя в больницу, и тобой занялись врачи и медсестры. Вот такой он был. Он сразу решил защищать тебя – так же, как когда первый раз взял Брайтона на руки. Бегал между вами.
Чароходы и Пруденция молчат.
Какое прелестное воспоминание о нашем отце мать могла унести собой
