— Не бойся, друг, — сказал он асу. — Мы только поглядим, что это за денежки.
— Самые обыкновенные американские деньги, — фыркнул ас. — Вы что, никогда их не видали?
Гробовщик открыл мешок и высыпал его содержимое на стол. Монеты в десять, двадцать пять и пятьдесят центов образовали сверкающую гору на зеленом сукне. Был там и комок бумажных долларов.
— Ты в Гарлеме новичок, — повторил он асу.
— Он здесь долго не задержится, — уверил партнера Могильщик. Отделив бумажный комок от серебряной горки, он сказал: — Вот твои деньги, парень. Бери их и кати в другой город. Ты слишком ловкий для нас, гарлемских сыщиков-простофиль. — А когда ас открыл рот, чтобы возразить, Могильщик грубо добавил: — И помалкивай, а то проглотишь зубы.
Ас положил деньги в карман и мгновенно растаял. Бедняк помалкивал.
Гробовщик стал набирать пригоршни мелочи и класть обратно в мешок. Могильщик тронул за плечо Бедняка:
— Пошли, парень. Прокатишься с нами.
Гробовщик прошел вперед. Толпа расступилась.
Они посадили Бедняка в машину на переднее сиденье между собой, отъехали за угол, где Могильщик снова остановил машину.
— Выбирай, что хочешь, — предложил ему Гробовщик. — Год в федеральной тюрьме Оберн или месяц в местной каталажке.
Бедняк покосился на него своими грязноватыми глазами и спросил с интонациями уроженца Джорджии:
— Это как понимать?
— А так, что ведь это ты ограбил управляющего бакалеей на Седьмой?
— Нет, сэр, я и близко к этой бакалее не подходил. Я честно заработал эти деньги — чистил обувь у станции подземки на 125-й улице.
Могильщик взвесил на руке мешок.
— Да здесь добрая сотня долларов, — сказал он.
— Мне просто повезло. Давали четвертаки и полтинники, — сказал Бедняк. — Можете спросить людей.
— Пойми, парень, одну простую вещь, — сказал Могильщик. — Если ты украл больше тридцати пяти долларов, это считается крупной кражей, а стало быть, тяжким преступлением, и за это полагается от года до пяти федеральной тюрьмы. Но если ты готов нам помочь и признаешься в мелкой краже, судья тоже пойдет тебе навстречу: ведь ты экономишь государству расходы на процесс с присяжными, на назначение тебе адвоката и так далее. Тогда ты получишь месяц исправительных работ. Так что думай сам.
— Я ничего не крал, — упрямился Бедняк. — Я заработал деньги, чистил обувь…
— Боюсь, что патрульный Харрис и управляющий расскажут другую историю на завтрашнем опознании, — сказал Могильщик. — Лучше помоги нам.
Бедняк стал усиленно размышлять. На лбу, под глазами и на плоском носу появились капельки пота.
— А как я могу вам помочь? — наконец спросил он.
— Кто был в машине Джонни Перри, когда он проехал по Седьмой авеню за несколько минут до того, как ты украл мешок? — спросил Могильщик.
Бедняк фыркнул носом так, словно до этого сдерживал дыхание.
— Я вообще не видел машины Джонни Перри, — сказал он с явным облегчением.
Могильщик нагнулся, включил зажигание и завел мотор.
— Плохое у тебя зрение, парень, — сказал Гробовщик. — Это обойдется тебе в одиннадцать месяцев.
— Клянусь Господом, я два дня уже не видел «кадиллака» Джонни, — сказал Бедняк.
Могильщик вырулил на середину улицы и повел машину в сторону полицейского участка на 126-й улице.
— Я говорю правду, — хныкал Бедняк. — На всей Седьмой тогда не было ни души.
Гробовщик поглядывал на пешеходов, на тех, кто стоял на тротуаре или сидел на крылечках и ступеньках. Могильщик смотрел на дорогу.
— Честное слово, на Седьмой не было ни машин, ни людей, — скулил Бедняк. — Только подкатил тот тип из бакалеи, да еще стоял полицейский. Он там всегда стоит.
Могильщик подъехал к тротуару и притормозил перед самым поворотом на 126-ю.
— Кто был с тобой? — спросил он.
— Ей-богу, никого.
— Плохо твое дело, — изрек Могильщик, снова наклоняясь, чтобы включить мотор.
— Погодите, — сказал Бедняк. — Я правда отделаюсь месяцем?
— Это зависит от того, какое у тебя было зрение в четыре тридцать утра и насколько хорошая память сейчас.
— Я ничего не видел, — сказал Бедняк. — Я схватил мешок и дал деру. Где уж тут что увидеть. Но может, Утюг что-то углядел. Он прятался в подворотне на 132-й.
— А где ты был?
— На 131-й. Мы договорились, что, когда подъедет тот тип из бакалеи, Утюг станет кричать «караул», чтобы отвлечь полицейского. Но он не пикнул, и мне пришлось все сделать одному и бежать.
— Где сейчас Утюг? — спросил Гробовщик.
— Не знаю. Я его сегодня не видел.
— А где он обычно околачивается?
— В бильярдной у Туза. Или внизу, в «Коробочке».
— А где он живет?
— У него комната в отеле «Маяк» на углу 123-й и Третьей авеню. А если его там нет, значит, он на работе. Щипет цыплят у Голдстайна на 116-й улице — иногда они работают до двенадцати.
Когда они подъехали к участку, Бедняк спросил:
— Вы не обманете? Если я признаюсь, то получу только месяц, да?
— Все зависит от того, что увидел твой дружок, — сказал Могильщик.
Глава 12
— Не люблю я этих чертовых тайн, — сказал Джонни. Его мощные мускулы напряглись под желтой рубашкой, когда он с грохотом поставил на стол стакан с лимонадом. — Это уж точно, — добавил он. — Не люблю.
Он сидел подавшись вперед в самом центре зеленого плюшевого дивана, поставив ноги в шелковых носках на ярко-красный ковер. Вены на висках набухли, словно корни деревьев, а шрам на лбу напоминал клубок сердитых змей. Его темно-коричневое бугристое лицо было напряжено и покрыто испариной. Глаза в красных прожилках тлели недобрым огнем.
— Я уже тысячу раз тебе говорила: понятия не имею, почему этот черномазый проповедник распускает обо мне эти небылицы, — сердито повторила Дульси. Она посмотрела на его напряженное лицо и поспешила перевести взгляд на что-то менее мрачное.
Но в этой цветастой комнате ничто не успокаивало нервы. Светлая мягкая мебель с обивкой горохового цвета плохо гармонировала с ярко-красным ковром.
Это была большая комната. Два окна смотрели на Эджком-драйв и одно на 159-ю улицу.
— Мне надоели твои вопросы, а тебе, наверное, уже надоели мои ответы, — пробормотала Дульси.
Стакан с лимонадом треснул в руке Джонни. Он швырнул на пол битый стакан и налил лимонаду в новый.
Дульси сидела на желтой оттоманке лицом к комбайну. Телевизор и радиола — на этажерке перед закрытым камином.
— Ты чего дрожишь? — спросил Джонни.
— Здесь адский холод, — пожаловалась Дульси.
Она сидела в одной комбинации, с голыми руками и ногами. Ногти на руках и ногах были покрыты ярко-красным лаком. На ее гладкой коричневой коже показались мурашки, но над верхней губой скопились камельки пота, подчеркивая едва заметные усики. За ее спиной, в окне, вовсю работал большой кондиционер, а на батарее крутился вентилятор, обдавая ее волнами холодного воздуха.
Джонни осушил стакан и поставил его на стол с аккуратностью человека, который очень гордится тем, что ii любых обстоятельствах держит себя под контролем.
— Ничего странного, — заметил он. — Ты бы взяла да оделась.
— В одежде слишком жарко.
Джонни налил себе еще лимонаду и залпом осушил стакан. Он словно опасался, что у него перегреются мозги.
— Учти, детка, я не спятил, — сказал он. — Я хочу знать три простые вещи.
— Это для тебя они простые, — жалобно произнесла Дульси.
Его жаркий взгляд подействовал на нее, как пощечина.
— Я ума не приложу, почему преподобный Шорт так меня ненавидит.
— Послушай, детка, — ровным тоном продолжал Джонни. — Объясни, ради Бога, почему Мейми вдруг начинает тебя защищать, хотя я и в мыслях не держал подозревать тебя? Это мне непонятно.
— Откуда мне знать, что творится в голове у тети Мейми, — запальчиво сказала Дульси.
Увидев, как лицо его вновь потемнело от ярости, словно летнее небо от грозы, Дульси сделала большой глоток из стакана с бренди и поперхнулась.
Спуки, черный спаниель, лежавший у ее ног, попытался вскочить ей на колени.
— И перестань так много пить, — сказал Джонни. — Ты напиваешься и несешь что ни попадя.
Она стала озираться с виноватым видом, куда бы поставить стакан, двинулась к телевизору, поймала недовольный взгляд Джонни и поставила стакан на пол.
— И перестань держать эту псину на коленях, — не унимался Джонни. — Мне надоело, что ты вся в собачьей слюне.
— Брысь, Спуки, — сказала Дульси, сталкивая собачку с колен.
Спуки угодила лапой в стакан с бренди и опрокинула его.
Джонни посмотрел на расплывающееся на ковре пятно, и на лице его заиграли желваки.
— Все знают, что я человек разумный, — продолжал он. — И я хочу знать всего-навсего три простые вещи. Во-первых, почему проповедник рассказал в полиции историю о том, как Чинк дал тебе этот нож.
