Дверь после первого же звонка открыл беловолосый человек: этакий распространенный персонаж средневековой литературы — добрый монах. Глаза его излучали доброту, как солнце излучает тепло, лицо светилось широкой улыбкой, словно он и вправду рад, что к дверям его прибыл сей странник.
— Могу ли я вам чем-нибудь помочь? — осведомился он так, будто ничто не доставит ему большей радости.
— Я хотел бы поговорить с падре Пио Кавалетти.
— Да-да, входите, сын мой! — Монах открыл дверь пошире и придержал ее для пришедшего. — Осторожнее там будьте! — И указал вниз, непроизвольно протягивая руку к его плечу — поддержать, — когда он перешагнул через крестовину в основании рамы тяжелой деревянной двери.
Монах был одет в длинную белую сутану ордена, из которого вышла сестра Иммаколата, а поверх нее — бурый фартук, запятнанный годами работы в траве и грязи.
Брунетти шагнул — и окунулся в сладко знакомый чудесный запах, остановился, оглядываясь: что это, что?…
— Сирень, — объяснил монах, явно черпая радость в удовольствии, которое читалось на лице того, кого он сюда привел. — Падре Пио без ума от нее, ему со всего мира ее присылают.
И впрямь — увиденное служило тому подтверждением: кущи, кусты, даже высокие деревья заполняли весь внутренний дворик, волны аромата плескались, кружили голову… А ведь лишь несколько кустов согнулись под пышными гроздьями, большинство еще не зацвели.
— Но их так мало, и столь сильный аромат… — проговорил Брунетти, изумленный особым, непобедимым очарованием этого запаха.
— Да, истинно! — подтвердил монах с гордой улыбкой. — Эти зацветают первыми — те, что темные: «Дилатата», «Клод Бернар» и «Рум фон Хорстенштайн». А вон те белые — там, у дальней стены, — монах ухватил его за локоть и указывал влево, на дюжину зеленых кустов, скучившихся возле высокой кирпичной стены, — это «Уайт Саммерс», «Мари Финьон» и «Айвори Силк». Они не зацветут до июня, а возможно, какие-то еще будут цвести и в июле, если только жара не наступит слишком рано.
Монах обозрел все вокруг с радостью, с удовольствием, сквозившими и в лице его, и в голосе, и продолжал:
— Здесь, в этом дворике, семьдесят семь разных сортов. А в головной квартире в Тренто у нас еще тридцать четыре.
Брунетти, пораженный, не успел на это что-нибудь сказать, и монах заключил:
— Они приехали аж из Миннесоты и из Висконсина.
— А вы — садовник? — спросил Брунетти, хотя в том вряд ли была необходимость.
— По Божьей милости, я и есть садовник. Работал в этом саду, — он пристально посмотрел на собеседника, — с тех времен, как вы были маленьким.
— Это прекрасно. Вы, должно быть, гордитесь садом.
Старик вдруг глянул на Брунетти исподлобья, из-под густых бровей. Ах да, гордыня ведь один из семи смертных грехов.
— Гордитесь, что такая красота воистину славит Господа, — вовремя поправил себя Брунетти.
Благостная улыбка вновь осветила лицо монаха.
— Господь никогда не сотворит ничего некрасивого. — Старик пустился по кирпичной дорожке, ведущей через сад. — А если вы сомневаетесь в этом, все, что нужно, — поглядеть на Его цветы. — Кивнул в подтверждение простой истины и спросил: — А у вас есть сад?
— Увы, нету.
— Ах, беда! Такое благо — смотреть, как все растет. Придает смысл жизни.
Старик подошел к двери и открыл ее, став в сторонке, чтобы дать Брунетти пройти в длинный коридор монастыря.
— А дети берутся в расчет? — Брунетти улыбался. — Их у меня двое.
— О, дети берутся в самый большой расчет! — Монах тоже ему улыбался. — Ничего нет прекраснее, и ничто так не славит Бога.
Комиссар, все еще с улыбкой, кивнул в полном согласии — по крайней мере, с первой частью утверждения. Монах остановился перед какой-то дверью и постучал.
— Прямо заходите, — предложил он, не ожидая ответа. — Падре Пио говорит нам: «Никогда не задерживайте тех, кто хочет меня повидать».
С улыбкой, похлопав его по руке, монах удалился к своему саду и своей сирени — Брунетти всегда считал, что это и есть райский запах.
За столом сидел высокий человек и писал. Когда появился незнакомец, он поднял глаза, отложил перо и встал, вышел из-за стола и направился к посетителю с протянутой рукой, с загорающейся в глазах улыбкой, которая затем двинулась ко рту.
Губы у священника такие красные и полные, что всякий увидевший его впервые немедленно сконцентрирует на них свое внимание, подумал Брунетти. Но душу его отображают глаза: серо-зеленые, в них живое любопытство и интерес к окружающему миру. Высокий, очень сухопарый, что подчеркивается длинными складками облачения ордена Святого Креста. Ему, должно быть, хорошо за сорок, но волосы все еще черные, а единственный признак возраста — проступающая на макушке природная тонзура.
— Виоп giorno, — произнес он теплым голосом. — Чем могу помочь вам? — Голос, хотя и с волнообразной венецианской каденцией, лишен городского акцента. Возможно, из Падуи, решил Брунетти.
Прежде чем он успел ответить, священник заговорил вновь:
— Но простите меня — разрешите предложить вам сесть. Сюда, пожалуйста! — И вытащил один из двух небольших мягких стульев, слева от стола.
Подождал, пока посетитель сел, после чего опустился и сам напротив.
Внезапно Брунетти исполнился жгучим желанием как можно быстрее провести необходимую процедуру и покончить со всем этим — с Марией Тестой и ее историей.
— Я хотел бы поговорить с вами о члене вашего ордена, отец.
В комнату ворвался порыв ветра, зашуршал бумагами на столе — вот она, многообещающая весна. Окна открыты во дворик, запах сирени льется внутрь.
Священник заметил его взгляд:
— Мне кажется, я весь день придерживаю бумаги на столе одной рукой, — смущенно улыбнулся, — но сезон цветения сирени так короток и я хочу оценить его в полной мере. — Он на миг опустил глаза, потом поднял их на сидящего напротив. — Полагаю, это такая разновидность обжорства.
— Вряд ли это серьезный порок, отец, — отозвался Брунетти с легкой улыбкой.
Священник благодарно кивнул в ответ:
— Надеюсь, это не прозвучит грубо, синьор, но думаю, должен спросить вас, кто вы, прежде чем обсуждать с вами члена нашего ордена. — С той же смущенной улыбкой он протянул руку на половину расстояния, разделявшего их, — ладонь развернута в просьбе о понимании.
— Комиссар Брунетти, — назвался он, обходясь без дальнейших комментариев.
— Из полиции? — Священник не скрыл удивления.
— Да.
— Господи Боже! Никто не пострадал?
— Нет, вовсе нет. Я пришел узнать у вас о молодой женщине, которая состояла в вашем ордене.
— Состояла, комиссар? — переспросил он. — Женщина?
— Да.
— Тогда боюсь, что немногим смогу вам помочь. Мать-настоятельница больше сообщит вам, чем я. Она духовная мать сестер.
— Я уверен, что вы знаете эту женщину, отец.
— Да, и кто это?
— Мария Теста.
Он только улыбнулся — обезоруживающая попытка извиниться за свою некомпетентность.
— Боюсь, это имя ничего не значит для меня, комиссар. Можете ли вы назвать ее имя в монашестве?
— Сестра Иммаколата.
Лицо священника просветлело — он вспомнил.
— Ах да, она работала в доме престарелых Сан-Леонардо. Большой подмогой была пациентам. Многие так любили ее, думаю, она их тоже. Я был опечален, узнав о ее решении покинуть орден. Молился за нее.
Брунетти кивнул, и священник продолжал, уже встревоженным голосом:
— Но что от нее надо полиции?
На этот раз руку, сокращающую расстояние между ними, протянул Брунетти:
— Мы только задаем вопросы касательно нее, отец. Она ничего не сделала, поверьте мне.
Священник заметно успокоился.
— Насколько хорошо вы знали ее, отец?
Падре Пио несколько секунд обдумывал ответ:
— Трудно сказать, комиссар.
— Я думал, вы ее исповедник.
Глаза священника расширились при этих словах, но он быстро опустил их, чтобы скрыть замешательство. Сложил руки — что сказать? — потом взглянул на Брунетти.
— Боюсь, это вам покажется излишним усложнением, комиссар, но тут важен вот какой момент: я различаю, что знаю о ней как глава ордена и что — как ее исповедник.
— Отчего так? — спросил Брунетти, хотя знал отчего.
— Потому что не могу, под страхом тяжкой кары, поведать вам ничего из того, что она мне говорила на исповеди.
— Но о том, что знаете как настоятель, — об этом вы можете мне рассказать?
— Да, конечно, особенно если это чем-нибудь ей поможет. — Он разнял руки.
Брунетти заметил, что одна из них потянулась к бусинам четок, свисавших у него с пояса.
— Что вы хотели узнать?
— Она честная женщина?
На сей раз священник не делал попытки скрыть удивление.
— Честная ли? Вы имеете в виду — не крадет ли?
