С трудом достав из сумки отвертку и молоток, Валентин пробил в стене трубы две дырочки и продел сквозь них кусок проволоки. Получилась петля. В наушниках раздался голос командира:
— Валя! Почему молчишь? Что делаешь?
— Стремена делаю. Иначе не долезть. Скользко… Штук шесть придется делать.
— Только ты не молчи, дорогой. Говори каждое свое движение… И ты будешь лучше осмысливать, и мне спокойней…
…В салоне, среди пассажиров, нарастало беспокойство. К начальнику строителей, который лежал поперек трех кресел укрытый пледами и решал кроссворд в старом «Огоньке», явилась целая делегация — две женщины и мужчина. Мужчина начал:
— Сергей Николаевич! Почему нас не кормят? И вообще, почему ничего не объясняют? Мы имеем право знать!
— Объяснят, когда можно будет, — пожал плечами Сергей Николаевич. Лицо у него было серое, губы посинели от недостатка кислорода. — А пока я нашел себе занятие: мне после инфаркта нельзя волноваться. И вам не советую… Карты у вас есть? Взяли бы и сыграли.
— При чем тут карты?! — возмутился мужчина. — Ведь явно же происходит что-то! А от нас скрывают, как от маленьких! Чего они боятся? Я войну прошел… Чем так сидеть, мы могли бы помочь.
Сергей Николаевич усмехнулся.
— Да все равно они нам правды не скажут. Успокоят: маленькая неисправность, ничего серьезного… Вот давайте так и считать.
…С помощью проволочных стремян Ненароков забрался по воздухозаборнику наверх, почти к самому входу. Встречный поток трепал его, пихал обратно. То и дело Валентин ударялся подбородком или плечом о ледяной металл.
Вход в воздухозаборник круглый. Но сейчас его частично загораживал дюралевый лист — края задравшейся обшивки фюзеляжа.
Онемевшими от холода пальцами Валентин схватился за угол обшивки — и охнул от боли, выругался вполголоса.
— Что у тебя? — послышался встревоженный голос Тимченко.
— Ерунда. Руку поцарапал… Игорь, давай проволоку!
…Изнутри самолета, из салона, Игорь с помощью пассажира — того, который возмущался, почему им не говорят, что случилось, — пропихнул в дыру на потолке два длинных куска толстой прочной проволоки…
…В клочья изрезав перчатки о рваные края металла, Ненароков зацепил загнутый крючком конец вылезшей снизу проволоки за дырочку в листе дюраля. Затем подтянул к себе вторую проволоку и стал просовывать ее в другую дырочку от вылетевшей заклепки. Он снова резал руки о металл, но они так закоченели, что он уже не чувствовал боли. Шарф, прикрывавший его рот, заиндевел, стал белым и пушистым.
Зацепив проволоку покрепче, Ненароков покачал ее вверх и вниз, подавая Игорю сигнал тянуть. И сам стал изо всех сил толкать от себя задравшийся лист, обшивки.
…А внизу, в салоне, Игорь и двое пассажиров помогали ему: налегая всем весом, тянули проволоку к себе.
…Поддавшись этому двойному усилию, лист обшивки медленно разогнулся, лег на место, прикрыл трещину в фюзеляже.
…Впервые с начала рейса в салоне стало тихо. Прекратился зловещий свист. С помощью металлической перекладины от вешалки два пассажира закручивали проволоку потуже, чтобы подтянуть, зафиксировать возвращенный на место лист обшивки.
— Дай помаду, — попросил Игорь у подошедшей бортпроводницы. И обвел трещину по периметру ярко-красной линией, чтобы заметно было, если начнет увеличиваться.
…Валентин Ненароков, закрепившись при помощи крюка — чтобы не сдуло ветром обратно в трубу, — высунулся по плечи в открытое пространство. По фюзеляжу гуляли блики от фар «Ила»: он по-прежнему сопровождал их, светя сверху на хвост «Ту-154». А кругом было черное небо, и на нем развешаны звезды — крупные, белые, как спелые антоновские яблоки.
…В кабине Тимченко говорил в микрофон:
— Валя, ты молодец, ну просто молодец!.. Что сейчас делаешь? Почему молчишь?.. Валя!
Не сразу послышался голос Ненарокова:
— Микрофон за шею развернуло. А руки заняты… Андрей Васильевич, ночь какая красивая, звездная.
— Что-что? — опешил не привыкший к лирике Тимченко. — Ты не поморозился?
— Ничего… Хочу посмотреть отсюда на руль высоты. Может, пойму что-нибудь.
— Все. Хватит! — твердо сказал Тимченко. — Спускайся, отдохни, отогрейся… Слышишь? Повтори, как понял.
…Ненароков, усталый бесконечно, лежал на полу в хвостовой части. Игорь растирал его, мял коленями и руками, а Тамара осторожно стаскивала липкие клочья — все, что осталось от перчаток. Когда она увидела его руки — все в крови, искромсанные острым металлом, — то не выдержала и заплакала.
— Чего ты воешь? — грубо сказал Игорь. — Тащи доктора… Руки ерунда, он мог глаза потерять.
…Командир экипажа докладывал Москве:
— Трещина в фюзеляже пока не увеличивается — задравшийся лист отогнули на место и закрепили.
— Консультация по рулю высоты нужна? — спросила Москва. — Тут у нас все специалисты собрались.
— Спасибо, пускай рядом побудут.
— Понял… Запасные вам подготовили: Минводы, Киев…
— Садиться не буду, пока не разберемся с рулем. Сейчас им займемся.
Вошел Игорь. С каким-то даже торжеством он объявил:
— Ненароков руки до кости изрезал. И обморозился, кроме того. Он не может снова лезть… Придется вам, Андрей Васильевич, послать меня!
— Врач около него?
Скворцов кивнул.
— Так-так, — сказал Тимченко. — Шлет царь второго сына… Иди, Игорь, готовься. Лицо жиром намажь.
…Теперь к путешествию готовился Игорь. Он надел тот же изодранный красный комбинезон, который был на Ненарокове, повесил за спину ту же джинсовую сумку. Фельдшерица густо намазала ему лицо каким-то кремом.
…А Тимченко тем временем докладывал Москве:
— Приступаем к ремонту руля высоты. Бортинженер проникнет в носок киля, поднимется по нему до самого верха, прорубится наружу и попробует извлечь застрявший в руле высоты посторонний предмет…
В Министерстве гражданской авиации лысоватый инженер в очках отмечал на схеме «Ту-154» маршрут, о котором говорил Тимченко:
— Вот здесь ему придется прорубать нервюру, здесь — вторую… Вообще-то не разгуляешься: тесно очень. — Он прочертил красным фломастером вертикальную линию внутри носка киля. — Тут и тяги, и труба противообледенения…
— А реально это? — спросил кто-то из сидевших за столом. Инженер только пожал плечами.
Игорь, стиснутый с трех сторон металлическими стенками, рубил топором нервюру. Нервюра — это перфорированная тонкая переборка из дюраля. И прорубить ее было бы нетрудно, если б не теснота. Ни размахнуться, ни ударить как следует. По лицу Игоря катился пот.
