– Не об этом речь, – возразил Мангогул. – Я только что заставил ее сокровище изрыгнуть все проглоченное им.
– Разве оно что-нибудь у вас похитило? – спросила Мирзоза.
– У меня ничего, – ответил султан, – но очень многое у моих подданных. У магнатов моей империи, у соседних властителей: земли, провинции, дворцы, пруды, леса, брильянты, экипажи с гнедыми конями.
– Не считая репутаций и добродетелей, – прибавила Мирзоза. – Не знаю, какие выгоды принесет вам ваше кольцо, но чем больше вы производите с ним опытов, тем противнее становится мне мой пол – в том числе даже те, которых я считала достойными некоторого уважения. Я испытываю такое негодование против них, что прощу ваше величество предоставить меня на несколько минут моим чувствам.
Мангогул, зная, что фаворитка, ненавидит всякое принуждение, трижды поцеловал ее в правое ухо и удалился.
Глава двадцать пятая
Образчик морали Мангогула
Мангогулу не терпелось увидать фаворитку. Он плохо спал, встал раньше обыкновенного и на рассвете направился к ней. Она уже успела позвонить, и горничные пришли поднять занавески и собирались ее одевать. Султан внимательно осмотрел комнату и, заметив, что там нет собак, спросил о причине странного обстоятельства.
– Вы думаете, – отвечала Мирзоза, – что я проявляю в этом оригинальность, а между тем, ничего подобного.
– Уверяю вас, – возразил султан, – что у всех моих придворных дам я видел собак. Вы вынуждаете меня узнать, почему у них есть собаки, а у вас нет. У многих из них даже по нескольку собак. И все без исключения расточают псам такие ласки, какие едва ли оказывают любовникам. Чему обязаны эти животные таким предпочтением? На что они нужны?
Мирзоза не знала, что ответить на этот вопрос.
– Дело в том, – сказала она, – что иметь собаку то же, что иметь попугая или чижа. Может быть, и смешно привязываться к животным, но нет ничего странного в том, что их держат в доме: они иногда забавляют и никогда не вредят нам. Если их ласкают, то потому, что такие ласки не имеют последствий. К тому же, неужели вы думаете, государь, что любовник удовлетворится поцелуем, какой дает женщина своей болонке?
– Конечно, я так думаю, – заявил султан. – Черт возьми, он должен быть очень требовательным, чтобы не удовлетвориться этим.
Одна из горничных Мирзозы, снискавшая любовь султана и фаворитки своей кротостью, одаренностью и усердием, заметила:
– Эти животные несносны и нечистоплотны: они пачкают платья, портят мебель, рвут кружева и за какие-нибудь четверть часа натворят таких бед, за какие попала бы в немилость самая образцовая горничная, а между тем, их терпят.
– Хотя, как утверждает госпожа, они больше ни на что не годны, – прибавил султан.
– Государь, – отвечала Мирзоза, – нам дороги наши причуды, а иметь болонку – такая же причуда, как и сотни других; если бы можно было отдать себе в них отчет, они перестали бы быть причудами. Царство обезьян кончилось; попугайчики еще держатся. Собаки были низвергнуты, но вот они снова поднимаются. Белка тоже пережила пору своего величия; моды на животных так же изменчивы и преходящи, как на итальянский, английский языки, геометрию, сборки и фалбалы.
– Мирзоза, – возразил султан, качая головой, – недостаточно об этом осведомлена, и сокровище…
– Надеюсь, ваше высочество не рассчитываете узнать у сокровища Гарии, почему эта женщина, не пролившая ни слезинки при смерти сына, одной из дочерей и мужа, оплакивала полмесяца потерю своего мопса.
– А почему бы и нет? – спросил Мангогул.
– Честное слово, – сказала Мирзоза, – если бы наши сокровища могли объяснить все наши причуды, – они оказались бы осведомленнее нас.
– А кто же будет оспаривать? – продолжал султан. – Я думаю, что сокровище заставляет женщину вытворять сотни вещей без ее ведома. И я замечал не раз, как женщина, которая воображает, что повинуется разуму, на деле повинуется своему сокровищу. Один великий философ[20] помещал душу – разумеется, мужскую – в шишковидную железу. Если бы я допускал ее у женщин, я уж знаю, где поместил бы ее.
– Не трудитесь, пожалуйста, мне об этом рассказывать, – поспешно заметила Мирзоза.
– Но вы мне разрешите, по крайней мере, – сказал Мангогул, – поделиться с вами некоторыми доводами в пользу существования души у женщин, которые внушило мне мое кольцо. Испытания, которые я производил с помощью его, сделали из меня великого моралиста. Я не обладаю ни остроумием Лабрюйера, ни логикой Пор-Рояля, ни воображением Монтеня, ни мудростью Шаррона[21], и тем не менее, мне удалось собрать факты, быть может, им недостававшие.
– Говорите, государь, – иронически сказала Мирзоза. – Я буду – вся внимание. Образчик морали султана вашего возраста, конечно, весьма любопытная вещь.
– Теория Оркотома весьма эксцентрична, – не в обиду будь сказано его знаменитому собрату Ирагу. А между тем, я нахожу глубокий смысл в ответах, которые он дал на полученные им возражения. Если бы я допускал у женщин душу, я охотно бы допустил вместе с ним, что сокровища высказывались всегда, правда, шепотом, и что кольцо гения Кукуфы заставило их лишь повысить тон. С такой предпосылкой нет ничего легче как определить всех вас самым точным образом.
Например, мудрая женщина – это та, которая обладает немым сокровищем или же не слушает его.
Неприступная – та, которая делает вид, что не слушает своего сокровища.
Легкомысленная – та, от которой сокровище требует многого и которая слишком ему поддается.
Сладострастная – та, которая охотно слушает свое сокровище.
Куртизанка – та, к которой ее сокровище пристает каждую минуту и которая ни в чем ему не отказывает.
Кокетка – та, которая обладает или немым сокровищем или же не слушает его, но вместе с тем подает всем приближающимся к ней мужчинам надежду на то, что ее сокровище однажды заговорит, и она будет притворяться немой.
Скажите, услада моей души, как вы находите мои определения?
– Мне думается, – сказала фаворитка, – что ваше высочество забыли о чувствительной женщине.
– Я не упомянул о ней потому, – отвечал султан, – что мне еще не вполне ясно, что это такое; опытные люди утверждают, что слово «чувствительная» вне связи с сокровищем лишено всякого смысла.
– Как! Лишено смысла! – воскликнула Мирзоза. – Как! Неужели же нет ничего среднего, и женщина непременно должна быть или недоступной, или легкого поведения, или кокеткой, или сладострастной, или куртизанкой?
– Услада моей души, – сказал султан, – я готов признать недостаточность моей классификации и включу чувствительную женщину в число названных характеров, но при условии, что вы мне дадите такое определение, какое бы не совпадало ни с одним из моих.
– Весьма охотно, – отвечала Мирзоза. – Я надеюсь справиться с этой задачей, не выходя из рамок вашей теории.
– Посмотрим, – сказал Мангогул.
– Ну, вот, – продолжала фаворитка, – чувствительная женщина – это та…
– Смелее, Мирзоза, – сказал Мангогул.
– О! Не мешайте мне, пожалуйста. Чувствительная женщина – это та… которая любит, а между тем, ее сокровище молчит, или… та, сокровище которой высказывалось лишь в пользу человека, которого она любит.
Со стороны султана было бы недостатком любезности придраться к фаворитке и спрашивать, что она разумеет под словом «любить». Итак, он промолчал. Мирзоза приняла его молчание за знак согласия и прибавила, гордясь тем, что так ловко вышла из затруднительного положения:
– Вы, мужчины, думаете, что если мы не аргументируем, так это потому, что не рассуждаем. Узнайте же раз и навсегда, что мы, если только пожелаем, легко обнаружим фальшь ваших парадоксов, как вы выискиваете ошибки в наших доводах. Если бы ваше высочество не спешили удовлетворить свое любопытство по части болонок, я вам дала бы, со своей стороны, образчик моей философии. Но вы ничего не потеряете. Мы отложили это на один из дней, когда у вас будет больше свободного времени для меня.
Мангогул отвечал, что он только и мечтает о том, чтобы познакомиться с ее философскими идеями, и что метафизика двадцатидвухлетней султанши должна быть не менее своеобразной, чем мораль султана его возраста.
Но Мирзоза, понимая, что это только любезность со стороны Мангогула, попросила у него некоторой отсрочки на подготовку и дала, таким образом, султану предлог устремиться туда, куда влекло его любопытство.
Глава двадцать шестая
Десятая проба кольца.
Болонки
Мангогул немедленно же перенесся к Гарии; по своей привычке говорить в одиночестве, он так рассуждал сам с собой: «Эта женщина всякий раз ложится спать со своими четырьмя комнатными собаками; либо сокровища ничего не знают об этих животных, либо ее сокровище кое-что расскажет мне о них; ведь, слава богу, всем известно, что она любит своих собак до обожания».
