— Люк задвинули, скорее всего, сундуком. Боюсь, приподнять его не удастся, — рассуждала я, напрягая мозги в поисках выхода из создавшегося безвыходного положения. — Можно выпилить часть деревянного настила в том месте, где сундука нет. Любаша, поищи что-нибудь подходящее для этой цели в своей сумке.
Она долго ворошила содержимое своей бездонной торбы и предложила мне на выбор ключи от квартиры или пластмассовую расческу.
Любаша вновь изобразила пьедестал, я встала на ее спину и принялась за кропотливую работу с помощью бороздки ключа. В скором времени руки у меня затекли, а пьедестал взмолился, что спина его находится уже в аварийном состоянии и может случайно развалиться на куски.
Мы поменялись местами. Я опустилась на колени и уперлась руками в скользкие доски, Любаша взгромоздилась на меня своими армейскими ботинками на чудовищной платформе и зачем-то начала отплясывать чечетку. Я шипела ей, чтобы она прекратила танцевать, сейчас не самое подходящее время для веселья. Любаша отвечала сверху, что она и не думала плясать, а с неподдельным энтузиазмом вносит посильную лепту в подготовку нашего побега из темницы.
Опилки попадали за воротник одежды и кусали спину. Голову во время трудовой деятельности приходилось держать запрокинутой вверх, поэтому шея болела немилосердно. Руки затекали, и мы подолгу отдыхали, восстанавливая кровообращение. Темнота мешала ориентироваться, и результаты нашего художественного выпиливания иногда куда-то исчезали. Несколько раз нам приходилось начинать все с начала. Мы с Любашей пришли к выводу, что плотницкие работы — это не женское дело.
Наши титанические труды, в конце концов, увенчались успехом, нам удалось выпилить кусочек доски, величиной с половину ладони. Надежда на скорое освобождение окрылила нас, ветер свободы уже щекотал ноздри, и звал на новые подвиги. Но тут случилось непредвиденное. В момент особенно энергичного телодвижения, связка ключей вырвалась из Любашиных рук и исчезла в неизвестном направлении.
Инвентарь так и не нашелся, хотя мы извели уйму спичек, досконально изучили рельеф земляного пола и пересчитали деревянные доски, прикрывавшие его в некоторых местах. Кучу тряпья проверять не стали, уж больно она отвратительно выглядела. Уныние охватило нас, и мы долго сидели, не в силах пошевелить и пальцем. Однако, как говорится, надежда умирает последней.
— Будем делать подкоп, — высказала я гениальную идею. — Любаша, покопайся в своих закромах, может быть, найдешь что-нибудь еще.
Она с готовностью провела очередную инвентаризацию содержимого сумки-самобранки, и щедро предложила зубочистку, пилочку для ногтей или шариковую ручку.
С помощью пилки для ногтей я раскрошила два кирпича, при этом сломав ноготь на указательном пальце. Соленый пот ел глаза, кирпичная пыль лезла в нос и рот. От напряжения пальцы скрючились и болели в ободранных костяшках. Свобода была уже близка, но металлическая часть маникюрного инструмента, сделанного в Китае, сломалась и канула в глинистое месиво под ногами. Мы спалили изрядное количество спичек, пытаясь разыскать орудие труда. Не нашли и совсем опечалились.
— Черт! — в сердцах высказалась я. — Нам бы только до телефона добраться!..
Любаша забренчала содержимым своей сумки и сунула мне в руки какой-то продолговатый предмет.
— Что это? — не узнала я предмет в темноте.
— Мобильный телефон. Ты же сама просила.
Я застонала и с трудом подавила в себе желание наброситься на свою сокамерницу и искусать ее в припадке бешенства.
Любаша зажигала спички, а я нажимала на кнопки аппарата, восстанавливая в памяти номер телефона Скелета.
— Ну! — раздался в ухе родной голос члена бандитской группировки.
— Витя, здравствуй! — радостно выдохнула я. — Это Маша. Мы с тобой Лаврентия Палыча к ветеринару возили. Помнишь?
— Ну! — лаконично подтвердил он факт нашего знакомства.
— Нас похитили. Мы в погребе сидим. Тут холодно и плохо пахнет, — под конец фразы я уже вовсю хлюпала носом, так мне было себя жалко.
— Так чего надо? — удивился бандит.
— Спасай нас! — заревела я на полную громкость.
Любаша с энтузиазмом присоединилась ко мне, и мы зарыдали уже в два голоса.
— Где погреб-то? — терпеливо расспрашивал Скелет — наша последняя надежда и опора.
Мы с Любашей посовещались, и я объяснила дорогу так доходчиво, как только могла.
— Мы в Малаховке. Если смотреть на озеро, стоя спиной к заводику, то справа. Ближе к железной дороге. Слева от дачи, во дворе которой стоит бульдозер.
— Щас буду, — пообещал благородный бандит и отключился.
От радости мы с Любашей бросились друг другу в объятия и еще немного поревели.
— Ты кому звонила? — немного успокоилась сокамерница.
— Тому, кто назвал тебя «бабкой», — объяснила я.
— Этому хаму!!! — заорала она. — Ты с ума сошла! Да я выцарапаю ему глаза за оскорбление моей легко ранимой личности.
— Вот только попробуй! — погрозила я ей кулаком в темноте. — Он нас сейчас спасать будет от твоих «куртуазных» знакомых. И не вздумай свой характер показывать, а то и второе ухо распухнет, — твердо пообещала я.
Тут Любаша вспомнила о своей травме.
— Посмотри, что с ним? Очень плохо выглядит?
Я почиркала последними спичками и сообщила:
— Пельмень — что надо!
Любаша совсем опечалилась.
— Ну, вот, как же я теперь с таким ухом на работе появлюсь? Я и так больше недели прогуляла, пока с Тенгизом в Сочи ездила, а если нас никто не спасет, и мы здесь умрем от холода, голода или запаха, то меня с работы выгонят…
Секунды ожидания складывались в минуты, минуты — в часы, а часы — в столетия. Время тянулось невыносимо медленно. Мы пристроились у одной из стен. Стояли, прислонившись к кирпичам, сидели на корточках, ходили по периметру. Я на ощупь набрала свой домашний номер и бодрым голосом отрапортовала бабе Вере, что у нас все в порядке, мы культурно отдыхаем на зимней даче, здесь тепло и хорошо пахнет.
По нашим прикидкам, мы сидели в темнице уже дня три, не меньше. Мы обсудили все свои проблемы, поклялись страшной клятвой, что больше никогда ни в какие сомнительные ситуации влипать не будем, замерзли до посинения и здорово проголодались. Для укрепления морального духа мы вполголоса спели «Орленок, орленок, взлети выше солнца» и взбодрились. Чуть громче исполнили «Взвейтесь кострами синие ночи» и прочувствовали небывалую сплоченность рядов. Затем с воодушевлением настоящих революционеров-подпольщиков грянули «Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка». Получилось очень слаженно и бодро. Затем по странной ассоциативности мышления вспомнили «Стою на полустаночке в цветастом полушалочке» и почувствовали первые признаки грусти. Неожиданно для самих себя затянули «Ой, мороз, мороз, не морозь меня» и нас одолела черная меланхолия. Подчиняясь душевному порыву, мы исполнили «Миленький ты мой, возьми меня с собой», отчего и разревелись.
— Ну, где твой спаситель? — шмыгнула носом Любаша.
И тут наверху что-то забухало, послышался шум отодвигаемой мебели, и крышка подпола откинулась. В ярком прямоугольнике показалась голова Скелета.
— Маша, ты здесь? — поинтересовалась голова.
— Здесь, здесь! — истошно заорала я. — Лестницу скорей давай!
Хлипкое сооружение спустилось в подвал, и я, задрав богемную юбку выше колен, взлетела наверх со сноровкой юнги.
— Витя! — бросилась я ему на шею. — Ты — прелесть!
— Да ладно, чего там… — скромно потупился бандит. — Лаврентий Палыч-то в порядке?
Он аккуратно отлепил меня от своей шеи и поставил на ноги. За его спиной маячили еще три братка с укороченными автоматами, небрежно перекинутыми через плечи.
И вдруг я заметила, как глаза нашего спасителя округлились, а нижняя челюсть отвисла. Его взгляд был прикован к открытому люку подпола. Из темноты показалась сначала одна рука, затем другая, голова с оттопыренным ухом и, наконец, остальные части тела Любаши. Черная тушь под глазами растеклась и придавала ее лицу некоторую полосатость. Серые брючки в обтяжку с грязными пятнами на коленях и пушистый свитер смотрелись в меру трогательно. Вообще, она мне чем-то напомнила Лаврентия. Возможно, роковую роль в ее образе сыграли серый цвет, полоски и болезненный вид левого уха.
Любаша похлопала ресницами и поняла, что произвела на Витю неизгладимое впечатление. Она приосанилась, протянула ему руку и томно представилась:
— Любовь…
Скелет по-гусарски звякнул несуществующими шпорами, изогнулся в полупоклоне и припал губами к ее руке.
— Виктор… — выдохнул он сдавленным от избытка чувств голосом.
Один из братков заржал, другой нечаянно выронил из рук фомку, третий шумно лязгнул затвором автомата. У всех троих непроизвольно вырвалось:
