Баба Вера причмокнула вставной челюстью и продолжила.
— Поиски Святого Грааля в Артуровых легендах начинаются в первый день Пятидесятницы, «после того, как сравнялось четыреста пятьдесят лет и еще четыре года со дня страстей Господа нашего Иисуса Христа». Складываем четыреста пятьдесят четыре и тридцать три и получаем четыреста восемьдесят седьмой год от рождества Христова. Почему упоминается именно этот год, а не какой-либо другой?.. К сожалению, ответить на этот вопрос я сейчас не могу. «Историю раннего средневековья в Западной Европе» 1846 года издания я одолжила соседу из второго подъезда — профессору Каменскому…
Принарядившись в коричневое платье с беленьким воротничком- ришелье, напоминавшее школьную форму брежневских времен, баба Вера направилась в прихожую и натянула на себя серые боты а-ля «прощай молодость», каракулевую шубку, изрядно вытертую на воротнике, локтях и боках, и кокетливую шляпку каракулевый капор с муаровым бантом сизого цвета. На мои увещевания и предложения отложить поход за книгой, она отмахнулась и привела убедительный довод: «Охота пуще неволи».
В отсутствие тетушки я решила заняться полезным делом: прибраться в своей комнате. Однако моему хозяйственному порыву не суждено было воплотиться в жизнь: под руку мне попалась истрепанная тетрадочка с «гениальными мыслями о Вечном». Я присела на кончик стула и раскрыла ее: «… в ту ночь Он плакал.
Отказ Назарянина провозгласить себя Мессией разочаровал многих Его приверженцев, ряды паствы сильно поредели. В подавленном состоянии Он покинул пределы земли Израильской и удалился в соседнюю Финикию, где провел почти три месяца, стараясь остаться неузнанным. Лишь верные Апостолы сопровождали Иисуса в те дни. В душе Его поселился разлад.
Однако сильная натура одержала верх над малодушием. Пережив период депрессии, Он нашел в Себе силы признать поражение, проанализировать итоги неудавшегося Эксперимента и трезво оценить ситуацию. Горечь и обида растворились, но осталась в Его душе одна заноза: Он боялся быть осмеянным. Его робкий вопрос к Апостолам: «За Кого Меня почитают люди?», стал поворотным моментом в Истории Христианства. Лишь трогательная преданность Двенадцати не позволила Ему бросить все на полпути.
Именно тогда Назарянин впервые заговорил о Своих грядущих страданиях и смерти. Очевидно, Иисус принял решение вернуться к одному из первоначальных вариантов — активному чародейству. Сердобольный Петр отвел Его в сторону и стал утешать: «Господи, не дай Бог! Не должно с Тобой ничего подобного случиться!». «Уйди прочь, сатана!», — рассердился Назарянин. — «Ты только препятствуешь Мне, ибо думаешь не о Божьем, а о человеческом». Не потому ли Христос столь резко отчитал Петра, что Сам думал о том же, о человеческом? Он был в смятении. Ему было больно расставаться с теми, кого Он полюбил, кому отдал столько сил, и кто верил в Него… Чувство долга победило. Он сделал выбор.
В начале сентября, накануне праздника Кущей, Иисус все еще находился за Иорданом. И там произошло одно очень важное событие. Его свидетелями стали три апостола. Взяв с собой Петра, Иакова и Иоанна, Он поднялся на высокую гору. Ученики, утомленные долгим восхождением уснули, а когда пробудились, увидели, что лицо Учителя светится неземным светом, а одежда Его стала ослепительно белой. Два незнакомца вели с Ним беседу. Апостолов охватило чувство эйфории. Затем сияние померкло, незнакомцы исчезли, Учитель стал прежним. В скобках замечу, что Петр, Иаков и Иоанн приняли незнакомцев за Моисея и Илию, то есть они выглядели старше Иисуса и говорили с Ним отеческим тоном.
Во время спуска с горы Назарянин велел хранить виденное в тайне, «доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых». Можно, конечно, хихикнуть и отмахнуться от этого эпизода, как типично сказочного. А можно задуматься. И придти к выводу, что Апостолы присутствовали при разговоре Иисуса с Руководителями Эксперимента. План проведения Распятия и Воскресения был ими одобрен».
Звонок в прихожей заставил меня отложить в сторону записки покойного Петра Силантьевича. В окуляре дверного перископа был отчетливо виден представитель одного не очень уважаемого ведомства. Николай Михайлович стоял на лестничной площадке и приветливо улыбался. Я затаилась в прихожей в надежде, что он устанет ждать, подумает, будто дома никого нет, и уйдет.
— Мария Сергеевна, Вы напрасно не открываете, — донеслось до меня с площадки. — У нас с Вами есть много интересных тем для разговора, например, о фотографе…
Я испугалась. И открыла.
Глава 11
Николай Михайлович тщательно вытер ноги о половичок, возложил шляпу на полочку, а утепленный плащ повесил на вешалку. Он заботливо пригладил залысины и поправил галстук перед зеркалом. Я стояла рядом, нервно потирала вспотевшие ладони, и поражалась своей глупости. Наверняка, он имел в виду совершенно другого фотографа. Если преступление еще не обнаружено, то и знать о смерти мужчины из фотомастерской службист не мог, а тем более о моем визите в мастерскую в самый неподходящий момент. Следовательно, бояться мне совершенно нечего, и напрасно я открыла ему дверь. Опять будет приставать с глупыми претензиями по поводу фикуса и фокусов.
Мой незваный гость легко сориентировался на местности и уверенно направился в кухню. Он выбрал себе табуретку около окна, бегло оглядел стандартные кухонные шкафчики, финский холодильник, дубовый буфет с разноцветными стеклышками в витражных дверцах и как-то неопределенно хмыкнул. Я осталась стоять, прислонившись к мойке и скрестив руки на груди, вежливо намекая, что не расположена к долгой беседе.
— А у вас мило, — приступил Николай Михайлович к допросу. — Чувствуется заботливая женская рука… Я знаю, Вы привязаны к своей родственнице, любите и уважаете старушку. Похвальное чувство… Тетушка также не чает в Вас души, милая Мария Сергеевна. Тем более будет для нее неприятно узнать о Вашем… гм… увлечении. Поверьте, я вовсе не какой-нибудь извращенец, мне крайне больно прибегать к подобным методам убеждения, но иного выхода у меня просто нет.
Произнеся свой монолог, он вынул из бокового кармана серого пиджака конверт, и высыпал на стол пачку фотографий. От увиденного меня бросило в жар, и я бессильно опустилась на табуретку. На фотографиях главным действующим лицом была я. Вот я распахиваю кофточку, оголяю изящным жестом плечо, изогнувшись назад, расстегиваю молнию на юбке, стою в профиль и снимаю некую интимную часть нижнего белья, томно потягиваюсь, облачаюсь в полупрозрачную ночную сорочку с рюшками, стою вполоборота и расчесываю волосы массажной щеткой, задергиваю шторы на окне.
— Да, — Николай Михайлович уперся локтями в стол и положил подбородок на сцепленные пальцы. — Окна Вашей комнаты выходят как раз на соседний дом. Крайне неосторожно с Вашей стороны устраивать стриптиз для некоего любителя острых ощущений, вооруженного фотоаппаратом с мощным объективом. Хотя, как мужчина, я вполне солидарен с его выбором обнаженной натуры. Мне нравится форма Вашей груди.
Он изобразил улыбку Змия и многозначительно подвигал бровями, отчего его очки в массивной роговой оправе сползли на кончик носа. Я же примерилась к чугунной сковороде, на которой баба Вера печет блинчики, на случай сексуальных домогательств.
— Я с удовольствием отдам Вам эти фотографии, и Вы сможете их уничтожить, — вернулся иезуит из органов к официальному тону и водрузил очки на переносицу. — Более того, я даже великодушно верну негативы. Мы люди сначала не жадные, потом — добрые, а уж затем — великодушные, — усмехнулся он. — Но Вы же прекрасно понимаете, милая Мария Сергеевна, что только я могу шепнуть некоему фотографу о противозаконности его увлечения и обезопасить Вас от новых неприятностей… Нет, конечно, Вы можете сами подать на него в суд и таки добиться каких-то результатов, но я могу представить себе Ваши чувства, когда эти фотографии будут рассматривать судьи, свидетели и просто любопытствующие граждане.
— Что Вы хотите? — прохрипела я, с трудом прочистив горло.
— Я хочу, — Николай Михайлович подался вперед, навалился грудью на стол и перешел на шепот. — Чтобы Вы познакомили меня с Продавцом фокусов.
Я долго хлопала глазами, прежде чем догадалась спросить:
— Вы смеетесь надо мной?
— Отнюдь, — успокоил он меня. — Возможно, в первую нашу встречу я не совсем правильно вел разговор, и мои выводы были несколько поспешны. Но теперь Вы от меня никуда не денетесь, любезная Мария Сергеевна, и выведете на Продавца. Уверяю Вас, нынче я обладаю убийственным по силе убедительности аргументом.
Ведомственный Малюта Скуратов победно взглянул на меня и жестом иллюзиониста вынул из другого кармана пиджака следующий конверт. Из него выпала на стол единственная фотография не очень хорошего качества. Кто-то фотографировал в ранних сумерках осеннего дня. На фотографии была изображена опять-таки я, карабкающейся в «Ленд-Крузер» с тонированными стеклами. В руках я держала хозяйственную сумку, из которой торчала усатая морда Лаврентия Палыча.
