— Я неоднократно просил вас называть меня по имени. Почему вы решили выбрать именно этот момент? — В темноте он возвышался над ней как башня. — Вы все же бросаете мне вызов, Элеонора.
Через несколько мгновений глаза Элли приспособились к сумраку, и она осознала, что здесь не так темно, как показалось поначалу. В окно ярко светила луна. Длинные волосы Джастина серебрились в ее лучах, глаза блестели призрачным голубым светом, причудливая игра света и тени придавала его каменному, словно точеному лицу резкости и опасности. Хотя все меркло по сравнению с возможным скандалом, если кто-то застанет их здесь вдвоем.
— Нам нельзя здесь находиться, ваша светлость.
— Да, вы определенно бросаете мне вызов, — укоризненно заметил он. — Разве вас не предупреждали, что не стоит будить спящего тигра?
— Вы считаете себя тигром? — скептически поинтересовалась она.
— А теперь вы надо мной насмехаетесь.
Он решительно двинулся к ней. Элли попятилась, но наткнулась на закрытую дверь. Ее глаза тревожно распахнулись, герцог уперся руками в дверь по обе стороны от ее лица, словно заключив в клетку. Его твердое тело оказалось в каких-то дюймах от ее собственного. На слишком маленьком расстоянии. Джастин теперь стоял так близко, что она чувствовала его тепло, ощущала мужской запах. А вдохнув резкий аромат одеколона, испытала головокружение, грудь будто затвердела и увеличилась, соски болезненно покалывало, внизу живота отчего-то собралась влага, ноги ослабели. Отчетливое доказательство, что она действительно любит этого мужчину. Он еще ближе наклонился к ней, ее виска коснулось его теплое, восхитительно нежное дыхание.
— Маленькие девочки, которые намеренно будят тигра, заслуживают наказания. Небольшого. Вы так не думаете?
Элли задрожала, остро ощущая его близость, которая словно высосала из библиотеки весь воздух. Комната закружилась перед глазами: ни вдохнуть ни выдохнуть.
— Прошу вас, — с трудом выговорила она и подняла руки, чтобы оттолкнуть его и получить возможность дышать. Но осознала, что уже бессильна. Пальцы неуверенно застыли в воздухе и затем почти ласково коснулись его теплой груди.
— О чем именно вы просите, Элеонора?
— Я, — она облизнула внезапно пересохшие губы, — я должна идти.
— Да, должны. — Он медленно кивнул и еще сильнее придвинулся. Теперь их разделяли лишь шелк ее платья и его одежда. — Вопрос в том, собираетесь ли вы так поступить.
Элли пристально посмотрела на него. Тени лунного света лишили ее возможности прочесть выражение его лица, маячившего в каких-то дюймах над ней. Впрочем, она видела достаточно, чтобы понимать: лицо герцога отражало жесточайшую решимость, а не нежность любовника.
— Вы снова со мной играете, ваша светлость, — возмутилась она.
— Я играю?
— Играете!
— Вам кажется это игрой, Элеонора?
Он шевельнулся, налегая телом, позволяя ощутить твердую выпуклость под бриджами, которая теперь настойчиво пульсировала, прижимаясь к ее мягкому животу.
Элли потрясенно раскрыла глаза. Да, она, возможно, и была юной, наивной и неопытной, как он говорил раньше, но не настолько, чтобы не понимать, для чего предназначена эта пульсирующая выпуклость.
Она упоминала: ее отчим держал прекрасную конюшню в своем загородном поместье, а девушка провела там почти все время, пока мать была за ним замужем. Она точно знала, что происходит, когда к кобыле приводят жеребца для спаривания. И осознавала, что внушительная выпуклость Джастина — то же самое, что поднимается между ног у жеребца, когда он учует запах течной кобылы.
Неужели он чувствует запах ее возбуждения и оттого сам возбуждается?
Если раньше Джастин считал, что сходит с ума, то теперь им определенно завладело настоящее безумие.
Полное и окончательное!
Ему вообще не следовало находиться наедине с ней в темной комнате. Он обязан держать дистанцию и уж точно не поддаваться искушению, ощутить ее мягкие чувственные округлости.
Он даже не мог приписать собственную опрометчивость перебору бренди, напряженно наблюдая, как Элеонора танцует с другими джентльменами, которых, казалось, не меньше легиона, — он просто не успел перехватить ни капли этого живительного напитка. Нет, сегодня его пьянила Элеонора. Та, что с каждым словом бросала ему вызов, отчего в бриджах ощущалась болезненная пульсация. Джастин возжелал отведать эти губки на вкус. Его до сих пор сжигало это желание.
— Вам действительно кажется это игрой? — повторил он, поскольку она не ответила.
Маленький розовый язычок увлажнил губы.
— Я никогда в такую не играла, — сказала она с придыханием.
— Хорошо. — Джастин жестко и с удовлетворением улыбнулся. — А вы бы хотели узнать, что в этой игре будет дальше?
— Ваша светлость!
— Меня зовут Джастин, черт возьми!
Он еще сильнее прижался бедрами, пристально наблюдая за ее лицом. И издал низкий стон, когда его мужественность пронзила обжигающая стрела наслаждения.
Ее глаза тревожно расширились.
— Джастин, вам плохо?
— Не смотрите на меня с таким беспокойством. — Он скованно улыбнулся. — Может, внешне так не скажешь, но уверяю вас, я испытываю не боль, а удовольствие.
Элли с сомнением на него посмотрела:
— Удовольствие?
Странно. Когда она тайком подглядывала в конюшне за жеребцом и кобылой, ей казалось, жеребец испытывает ужасную боль: тот мотал головой с вытаращенными глазами, фыркал и бил копытами, напряженно прижимаясь к кобыле. Испуганная кобыла выглядела не лучше: сначала беспокойно металась под беснующимися копытами, потом, когда жеребец на нее взгромождался, на шелковистой шее виднелись следы покусов, а когда торчащий между его ног толстый ствол исчезал в ее теле, кобыла пронзительно ржала и пыталась из-под него вырваться. Он проникал все глубже и глубже, так что Элли не выдерживала столь безумного совокупления и с плачем убегала прочь из конюшни к матери.
Мюриэл вытирала Элли слезы и объясняла, что кобыла не испытывала боли, как ей показалось, а от этого появляются маленькие жеребята, и весной кобыла будет очень счастлива, когда родится детеныш.
В ходе того разговора Элли еще сильнее утвердилась во мнении, что никогда не выйдет замуж за человека, которого не любит и который не любит ее. Насмотревшись на лошадей, она понимала, что никогда не станет близка с мужчиной без любви. Это было слишком личное, слишком плотское, слишком дикое действо, чтобы заниматься подобным с человеком, к которому она испытывает лишь симпатию и ничего больше. Лицо Джастина немного смягчилось. Он, видимо, заметил либо почувствовал ее сомнения.
