Лицо Ура как бы затвердело, сосредоточенно-неподвижный взгляд уставился на ярко освещенную поверхность стола… Вдруг часы скользнули по столу. Еще толчок. Часы медленно, покачиваясь, поднялись над столом. Края коричневого ремешка обвисли. Потом так же медленно часы опустились на стол… Грянули аплодисменты.
Возвратив часы владельцу, лилипут опять пошел вдоль барьера и увидел, как из задних рядов передавали из рук в руки фотоаппарат.
— Осторожно только, не разбейте! — крикнул сверху обеспокоенный голос.
Артист Уриэль был осторожен. Фотоаппарат, поплавав в воздухе и очертив замысловатую петлю, тихонечко, без стука опустился на стол. Потом взмыла вверх дамская сумочка. Неловким увальнем подпрыгнул и завис над столом пузатый портфель.
Опять умолкла музыка. Нарастала зловещая барабанная дробь — цирковой сигнал, возвещающий, что сейчас будет нечто опасное, необычайное, самое, самое главное… Отчетливый голос из динамиков объявил:
— Кто желает подвергнуться непосредственному телекинезу, просим на манеж!
Тишина. Тут всегда возникала заминка: уж очень рискованно… Ур терпеливо ждал.
— Просим желающих, — повторил голос. — Опыт совершенно безопасен.
В одном из секторов произошло движение: через барьер перелезала тоненькая девушка в бело-розовом брючном костюме. Лилипут поспешил к ней, подвел к Уру.
Теперь они стояли на расстоянии трех шагов друг против друга. Девушка слабо улыбалась, в ее прозрачных глазах была растерянность. Вдруг она испугалась: уж очень тяжелым, давящим стал взгляд артиста Уриэля, уж очень изменилось его лицо. Неживым, каменным оно стало каким-то…
В следующий миг девушка, тихонько ойкнув, оторвалась от мягкого ковра и медленно-медленно поплыла по воздуху метрах в двух от манежа. Вправо… влево… Все у нее внутри как бы замерло, схваченное тугой пружиной страха.
Сколько продолжался ее полет? Минуту, две? Вдруг она ощутила под ногами ковер. Теперь она стояла, беспомощно улыбаясь, а вокруг бушевал прибой аплодисментов, восторженных выкриков. К ней подошел лилипут, чтобы отвести на место. У барьера к ней протянулось несколько доброжелательных рук, чтобы помочь перебраться в надежно отгороженный Мир Зрителей.
Рукоплескания не ослабевали. Ур стоял, еле заметно кивая то в одну сторону, то в другую. И он уже повернулся было, чтобы уйти с манежа, как вдруг раздался из рядов громкий, излишне громкий голос с нехорошей хрипотцой:
— Одну минуточку, гражданин артист!
Стихли аплодисменты, все взоры обратились к вставшему в шестом или седьмом ряду дядечке в соломенной шляпе и желто-зеленой рубахе навыпуск.
— Одну минуточку, — провозгласила соломенная шляпа. — Тут ясность внести надо. Она — ихняя знакомая. Она официантка с кафе, где гражданин артист с лилипутом этим обедают.
— Ну и что? — крикнул кто-то.
— Минуточку, я не кончил! — строго сказала шляпа. — Она подговоренная. Заранее у них условлено. Жульничество это!
Цирк загудел.
— Ну, обедает там — что из этого?
— Точно, фокус все это! Зеркала у них спрятаны! А она тоже циркачка!
— Обман, обман!..
Тут произошла неожиданность.
Будто реактивной тягой выбросило гражданина в соломенной шляпе из амфитеатра. Он взвился над головами соседей, закричал дурным голосом, замахал руками и ногами.
Ур резко повернулся и, пошатываясь, пошел к форгангу. В тот же миг скандальный гражданин упал яичком на ковер. Быстро оглядевшись, он под громовые раскаты хохота пополз на четвереньках к упавшей во время полета шляпе и обеими руками натянул ее на голову.
После представления Иван Сергеевич поспешил в гостиницу и, не заходя к себе, постучался в номер Ура. Ответа не последовало. Иван Сергеевич толкнул дверь, она подалась.
В номере было темно. Что-то Иван Сергеевич испугался. Кинулся к тумбочке, нашарил кнопку настольной лампы.
Ур поморщился от вспыхнувшего света. Он лежал навзничь на кровати, одетый, только туфли окинул.
— Живой, — сказал Иван Сергеевич. У него отлегло от сердца, он сел на стул. Коротенькие ножки не доставали до пола. — Эх ты, человек-гора. Чем тебе помочь?
— Ничего не надо, — тихо проговорил Ур. — Свет потушите. Режет…
Лилипут выключил свет. Он знал, что у Ура бывают приступы слабости, острой головной боли.
— Как же это ты — на таком расстоянии, а? Метров двадцать было до того дядечки, не меньше… Ну, лежи, отдыхай.
— Сколько людей на свете… и все разные, — прошептал Ур. — Такая пестрота… Скрещиваются, сталкиваются… расшибаются друг о друга…
— Не пойму, чего ты бормочешь. Кто расшибается?
— Огромный пестрый цирк… и у каждого свой номер…
— Вот это точно, — уловил ниточку мысли Иван Сергеевич. — У каждого человека свой номер, а вернее, утверждает он себя по-своему в жизни. Я-то не показателен, неудачная особь, а и то делаю свой номер.
— Но ведь есть коренная, глубинная связь, — сказал Ур. — Разум — это ведь не просто детерминированный продукт деятельности развитого головного мозга… это ведь и система…
— Больно мудрено для меня, Ур. А вот что тебе скажу, друг ситный. Возвращайся-ка в свой институт. Вижу ведь, как ты маешься. Я тебя, Ур, силком не тянул. Я предупреждал, когда ты замыслил к нам проситься. Видел, как ты к цирку душой тянулся, но ведь и предупреждал, перед тем как мы сюда, на Черное море, выехали, чтоб ты взвесил все хорошенько. А?
— Предупреждали, я помню.
— Ну вот, побаловался ты цирком, душу отвел — и будя. Возвращайся в институт.
— Нет, Иван Сергеевич, не вернусь. Цирк мне нравится…
После полудня Ур выпил у автомата три стакана воды с лимонным сиропом и прямиком отправился на пляж.
Он далеко заплыл, и лег на спину, и следил задумчивым взглядом медлительное движение облаков.
Сейчас там перерыв. Ребята в буфете, и Рустам, который всегда впереди в очереди к прилавку, уже набрал для всех кефиру, булочек и пирожных, и вот они рассаживаются, и Нонна, сделав первый глоток, морщит носик и говорит: «Опять кефир несвежий». «Нонна, обернись — я здесь… Что же ты глядишь так сердито? Пойми, нельзя мне было иначе, я влез в ваши дела и только напортил все — ведь только из-за меня, из-за выходки этой на пиреевской защите закрыли океанскую тему… Дело твоей жизни, Нонна… Да и вообще… нельзя, нельзя мне было приклеиваться так прочно, чтобы больно отдирать…
Нонна, пойми, пойми, пойми! И не презирай меня за бегство. Я не мог иначе…»
Когда Ур выходил из воды, он увидел Гуго Себастиана. С этим симпатичным иностранцем он познакомился здесь, на пляже, несколько дней назад, заинтересовавшись его снаряжением необычного вида. Иностранец подтвердил, что ласты, трубка и ружье для подводной стрельбы у него действительно первоклассные, их выпускает известная французская фирма. Они разговорились — оба одинаково плохо знали английский. Гуго Себастиан был родом из Швейцарии, в Базеле у него было свое дело — небольшое рекламное издательство. Дохода от издательства хватало главным образом на путешествия, а путешествия и ныряния были страстью Себастиана. Он нырял почти во всех морях земного шара. Здесь он был с группой любителей подводного спорта, для которых «Интурист» организовал поездку на черноморские курорты.
