тупик. Прежде я во всем полагалась на полицию, пусть даже они обыскали мой дом сверху донизу и перекопали сад в поисках останков. И когда дети или знакомые спрашивали про новости, я чувствовала себя до ужаса глупой, потому что не знала, что ответить.
Я угодила в порочный круг, жалея себя и заставляя других искать моего мужа. Обижалась, что нет результата.
А Джеймс своим рисунком подсказал, что я сама могу разыскивать Саймона.
У меня открылось второе дыхание. Я позвонила в районную газету и попросила написать про нас. Как только интервью вышло в печать, со мной связались люди с регионального телеканала: они захотели снять про Саймона репортаж.
Я, хоть и не горжусь этим, решила с помощью детей сыграть на чувствах аудитории.
– Помните: мамочка хочет, чтобы люди вас жалели, – проинструктировала я Джеймса и Робби шепотом, чтобы не слышал оператор.
– Зачем? – спросил Робби.
– Кто-то может знать, где находится папа, но никому не говорит. А когда увидит нас по телевизору, то поймет, как сильно мы скучаем, и расскажет. Поэтому, когда нас будут снимать, притворитесь грустными.
– Зачем притворяться? – озадаченно спросил Джеймс. – Мы всегда по нему грустим.
Разумеется, он был прав… Я замолчала, сама не зная, зачем эксплуатирую детей – чтобы помочь нашей семье или пытаясь что-то себе доказать? Не получится ли так, что, выставив их под камеры, я тем самым нанесу им еще одну психологическую травму? Или цель все-таки оправдывает средства?
Правда, выбирать уже не приходилось, и я выпихнула детей в гостиную как были – с вытянутыми от удивления лицами. Все-таки я ужасная мать…
Окрыленная новой волной интереса к нашей истории, я обклеила все близлежащие автобусные остановки и железнодорожные вокзалы, больницы, библиотеки и общественные центры плакатами с портретом и описанием моего мужа. Я сама развозила листовки, отдавая лично в руки – чтобы ни у кого не возникло соблазна выкинуть их в мусорную корзину. Потом разослала три с лишним десятка писем по приютам для бездомных и центрам Армии спасения – вдруг Саймон потерял память и забрел на другой конец страны…
Занявшись делом, я ощутила небывалый подъем сил. Старалась верить в успех. Когда идеи заканчивались, уговаривала себя подождать – скоро будет результат.
После телевизионного репортажа в полицию посыпались звонки, но ни одна из зацепок ни к чему не привела. В лондонском приюте вроде бы видели парня, чем-то похожего на Саймона, но тот в любом случае давно ушел.
В конце сентября все было по-прежнему.
От отчаяния я начала придумывать разные теории, одну нелепее другой, чтобы объяснить пропажу Саймона.
Я просмотрела подшивки газет в библиотеке, чтобы узнать, нет ли на свободе серийного убийцы, которому Саймон мог перейти дорогу. Спросила Роджера, что бывает, когда люди попадают под программу защиты свидетелей. Поговорила с одной милой дамой из МИ-6: хотела узнать, не вел ли Саймон двойную жизнь в качестве шпиона. Вдруг он получил задание на другом конце света? Увы, она ни опровергла моих сомнений, ни подтвердила их. То ли не могла, то ли не хотела.
Днями напролет я читала интервью с людьми, которые утверждали, будто их похитили инопланетяне. Саймон терпеть не мог, когда на медицинском осмотре ему трогают спину, поэтому в редкие минуты самодовольства я представляла его лицо и пришельца, пихающего зонд ему в задницу.
Я даже наведалась к одной подруге матери Полы, у которой якобы были экстрасенсорные способности. Та, нахмурившись, подержала в руках расческу Саймона и его фотографию, закрыла глаза и забормотала:
– Да, дорогая моя, он пребывает в этом мире.
Не успела я с облегчением перевести дух, как она продолжила:
– Чувствую, что он жив и здоров, но где-то далеко. В каких-то песках. Я вижу горы и людей со смешным говором. Он улыбается. И очень счастлив.
Я вылетела от нее, не дослушав и проклиная себя, что трачу деньги на всяких мошенников.
Вернувшись домой, я отправилась прямиком на кухню, упала на стул и, не снимая пальто, допила вино, которое оставалось с утра.
Прошло четыре месяца со дня пропажи, а ровным счетом ничего не изменилось – по-прежнему никто не знал, где мой муж и почему он ушел.
7 октября
Я легла спать раньше обычного. Выключила свет, надеясь, что под парами алкоголя быстро усну. Сон не шел. В животе урчало от голода, но было лень вставать и делать бутерброды.
Я давно перестала задергивать шторы, чтобы во время частых приступов бессонницы глядеть в окно. Луна казалась необычайно яркой, звезды тоже; в их рисунке я пыталась увидеть лицо мужа.
Неважно, держишь ли ты за руку любимого человека, слыша его последний вздох, или полиция стучит тебе в дверь, чтобы сообщить о несчастном случае… Каким бы путем ни пришла в твой дом смерть, ее удар будет сокрушительным.
Кто-то возводит стены, чтобы спрятаться от окружающих. Другие замыкаются в себе, а третьи всю жизнь проводят в глубоком трауре. Некоторые везунчики умудряются пережить боль.
Так бывает с другими – но не со мной. Потому что, когда близкий человек растворяется в воздухе безо всякой причины, без объяснений, не поставив точки, остается лишь бесконечная пустота. Зияющая, ноющая пропасть, которую нельзя заполнить любовью, сочувствием или другими эмоциями.
Никто не знал, что мое сердце превратилось в черную дыру, где теснились вопросы, так и не нашедшие ответов. Пока я не получу веских доказательств кончины Саймона, я никогда не смогу его отпустить.
У меня не было ни ритуала похорон, ни гроба с телом, ни результатов вскрытия и отчета патологоанатома, ни предсмертной записки с хоть какими-то разъяснениями. Ровным счетом ничего. Только бесконечные недели полного небытия.
За калиткой нашего сада продолжалась жизнь со всеми ее перипетиями, а я застряла в собственном чистилище – абсолютно одна.
САЙМОН
Сен-Жан-де-Люз, двадцать пять лет назад
14 июля
Внутри меня была пустота, которую требовалось срочно заполнить. Воображение изнывало от безделья. Еще ребенком я обожал проектирование. Скворечники, норы, хижины для кроликов, дамбы на ручьях – что угодно, лишь бы это был материальный объект, который можно возвести с нуля и с гордостью продемонстрировать окружающим.
Жизнь во Франции текла легко и беззаботно. Однако когда я стряхнул с себя бо́льшую часть налета прошлых лет, то понял, что хочу действовать. Видеть хостел, некогда бывший величественным отелем, а теперь обветшалый и рассыпающийся, было невыносимо.
Я ведь создан творить. Созидать. Восстанавливать разрушенное.
Чем больше времени я проводил под крышей хостела, тем полнее постигал его душу. Я знал, какие половицы скрипят, а
