мысль. — Боже, он зарезал меня». -
Мужчина, выгнувшись, оторвал свое тело от нее, в его правой руке она увидела нож с обнаженным лезвием. Он полоснул ее по груди, Мария отпрянула, но мужчина схватил ее за руку, вытащил из кровати и снова набросился н» нее. Мария подняла руки, пытаясь защититься от ударов, но он продолжал полосовать ножом по рукам, плечам, ладоням. Она закричала, бросилась к двери и попыталась открыть замок, но израненные пальцы не слушались. Он рывком повернул ее к себе, отвел нож и всадил его со всей силой ей в живот чуть пониже грудной клетки. Мария стукнулась спиной о дверь, он ударил ножом по лицу и шее, а потом закричал:
— Тебе не придется врать из-за меня, сука! Больше тебе вообще не придется говорить.
Он отбросил ее от двери, отпер замок, схватил плащ с кровати и остановился, уставившись на залитую кровью фигуру, которая была когда-то Марией Эрнандес^ а затем с силой вонзил ей нож в грудь, не сомневаясь, что попал в сердце. Понаблюдав немного, как она оседает на пол, мужчина бросился прочь из комнаты. _
Она лежала в луже собственной крови, в голове ее проносились мысли: «Он убил моего брата, а теперь вот убил и меня. Он убил брата из-за этого уговора, я должна была врать, что Бирнс поругался с Анибалом, так велел Болго, он дал мне двадцать пять долларов и сказал, что даст еще, он убил брата».
И каким-то чудом она, голая, подползла к открытой двери, выползла в коридор, оставляя за собой кровавый след, и пока жизнь медленно оставляла ее, вытекая с кровью на коричневый пол, добралась до входной двери; она не кричала, потому что сил на крик не осталось, но, дотянувшись до ручки, сумела открыть парадное и упала ничком на тротуар.
Через полчаса ее обнаружил патрульный полицейский Альф Левин и немедленно вызвал «Скорую помощь».
ГЛАВА X
В ту ночь, когда зарезали Марию Эрнандес, в комнате следственного отдела было четверо полицейских.
За одним из столов пили кофе детективы Мейер и Уиллис. Детектив Бонджорно печатал отчет для хозяйственного отдела. Детектив Темпл сидел на телефоне.
— Не люблю кофе из автоматов, — сказал Мейер Уиллису.
У еврея Мейера был очень остроумный отец. И поскольку Мейер появился незапланированно, сыграв со старыми родителями злую шутку, немолодой отец тоже пошутил с сыном: он не мог придумать ничего остроумнее, чем дать сыну имя точно такое же, как фамилия, — Мейер. В те дни женщины рожали дома с повитухами, так что никакой роддом не торопил его давать имя ребенку. Отец Мейера помалкивал до обряда обрезания и сообщил имя ребенка в самый момент совершения операции, отчего у мальчика ненароком едва не отхватили лишнего.
К счастью, Мейер Мейер сохранил свою мужскую силу. Такое имя, как Мейер Мейер, — нелегкая ноша, особенно если живешь в районе, где мальчишки готовы перерезать тебе глотку только за то, что у тебя голубые глаза. Это кажется чудом, но, несмотря на имя Мейер Мейер и неудачу с цветом глаз, которые по несчастливой случайности оказались голубыми, он выжил. Свое выживание он сам объяснял исключительно терпением. Мейер Мейер был самым терпеливым человеком в мире. Но когда несешь ношу двойного имени, воспитываешься в ортодоксальной еврейской семье и избрал терпение своим кредо, потерь не миновать. Мейер Мейер, которому не стукнуло еще и тридцати восьми, был лыс, как бильярдный шар.
— Это по вкусу и на кофе-то непохоже, — продолжал Мейер.
— Нет? А на что же это похоже? — спросил Уиллис, прихлебывая из чашки.
— Если хочешь знать, то по вкусу это напоминает картон. Не пойми меня неправильно. Я люблю картон. Моя жена часто дает мне его на ужин. Она где-то достала несколько прекрасных рецептов.
— Должно быть, у моей жены, — вмешался в разговор Темпл.
— Да, — сказал Мейер, — жены часто обмениваются рецептами. Но я бы не хотел, чтобы у вас создалось впечатление, будто я имею что-то против картона. Ничего подобного. Должен* честно признаться, что вкус картона любим гурманами всего мира.
— Тогда что же тебе не нравится в кофе? — спросил улыбаясь Уиллис.
— Несбывшиеся надежды, — терпеливо ответил Мейер.
— Не понимаю, — сказал Уиллис.
— Видишь ли, Хел, когда моя жена собирается кормить меня ужином, я ожидаю вкус картона. Мы женаты уже, да хранит ее господь, двенадцать лет, и она ни разу еще не обманула моих ожиданий. Я ожидал вкус картона и всегда получал именно такую пищу. Но когда я заказываю кофе в местном кафетерии, мои вкусовые рецепторы предвосхищают кофе.
— Ну и что?
— А то, что разочарование после больших надежд почти невыносимо. Я заказывал кофе, а вынужден пить картон.
— Кто же вынуждает тебя?
— По правде говоря, — сказал Мейер, — я начинаю забывать вкус настоящего кофе. Теперь все, что я ни ем, имеет вкус картона. Грустно.
— Слезы душат, — поддакнул Темпл.
— Бывают, конечно, утешения, — сказал Мейер устало.
— И какие же? — спросил Уиллис, все еще улыбаясь.
— У одного из моих друзей жена взяла за правило готовить так, что все блюда имеют вкус опилок. — Уиллис громко засмеялся, Мейер хмыкнул и пожал плечами. — Я думаю, что картон все же лучше опилок.
— Вам следует иногда меняться женами, — посоветовал Темпл. — Все не так скучно.
— Ты имеешь в виду только еду? — спросил Мейер.
— А что же еще?
— Зная твой грязный язык… — начал Мейер, но в это время на столе Темпла зазвонил телефон. Темпл снял трубку.
— Восемьдесят седьмой участок, — сказал он, — детектив Темпл. Угу. Хорошо, я пошлю людей. Договорились. — Он повесил трубку. — Порезали человека на Южной Четырнадцатой, Левин уже вызвал «Скорую». Мейер, Хел, хотите поехать?
Мейер подошел к вешалке и стал натягивать на себя пальто.
— Отчего так происходит, — поинтересовался он, — что мне всегда выпадает ехать, когда на улице лютый холод?
— Какая больница? — спросил Уиллис.
— Городская, — сказал Темпл. — Позвони потом, хорошо? Похоже, дело серьезное.
— Почему так?
— Боюсь, что это убийство.
Мейер никогда не любил запаха больницы. Его мать умерла в больнице от рака, и он никогда не забудет ее искаженного болью лица, не забудет запаха болезни и смерти, засевшего в ноздрях навсегда.
Врачей он тоже не любил. Его неприязнь к врачам, возможно, была связана с тем, что злокачественную опухоль у его матери первоначально приняли за жировую кисту. Но, кроме этого, он находил врачей невыносимо самовлюбленными и неоправданно многозначительными. Образование Мейер уважал. Он сам окончил колледж, а уж потом судьба забросила его в полицию. Врач, по его представлению, был выпускником колледжа, получившего степень
