содержимое пузырька. Стражник закашлялся, захрипел, но смеяться перестал.
— Всё, отпускайте, — попросила я.
Как только стражника отпустили, тот повернулся на бок, продолжая сипеть и дёргать ногами.
— Дыши, дыши, Жегло, — приговаривала я. — Всё в порядке. Носом дыши — так легче будет. Давай же, Жёглушка ты наш… Всё… Вот та-ак…
Постепенно стражник пришёл в себя и посмотрел на меня шокированными мокрыми от слёз глазами. А за моей спиной продолжал задыхаться от пены другой воин.
— Звенислава, а с ним что? — спросил спешившийся Кочебор.
Я ничего не сказала, только вновь посмотрела в глаза десятнику. Тот поджал губы, повернулся к обречённому стражнику и подошёл к нему. Несколько раз вздохнув, собираясь с моральными силами и духом, десятник выхватил меч.
— Да простят меня боги и ты тоже, Милко… Ты был хорошим воином, хоть и трусоватым.
С этими словами, Коцел коротким ударом меча пронзил горло воина, и тот затих. Тёмно-алая кровь заструилась по снегу.
Над трактом вокруг нашего небольшого отряда повисла тишина, нарушаемая только свистом метели, да шорохом снега.
— Надо бы его похоронить по-человечески, — подумал вслух Кочебор.
— Напрасная трата времени, — прокомментировала я.
На меня тут же обратилось несколько непонимающих и даже возмущённых взглядов.
— Предлагаешь его тут бросить⁈— разозлился десятник. — Воронам да волкам на съедение?
Я выдержала негодующий крик и взгляд десятника. Опустила взгляд, тихо вздохнула и покачала головой.
— Дело твоё — ты здесь принимаешь решения, Коцел. Токмо мы время потеряем, а могилу его улишицы всё равно разроют и разорвут тело на части — от такого пира они ни не за что откажутся. Зато точно отстанут от нас и на обратном пути вряд ли станут ещё раз одолевать — будут заняты делёжкой и борьбой за самые лакомые куски.
— Ярость Сварога! — воскликнул впечатлённый моими рассуждениями Кочебор. — Звенислава! Я только что своими руками своего же земляка прирезал! Я его отца и мать знаю! А ты… А ты о нём так говоришь, словно он скотина какая-то, которую не очень-то и жаль!
— Наша жалость ему без надобности, прибереги её для родителей Милко, — проворчала я. — Токмо мы можем аль только Милко оплакивать, по возвращению в острог, аль ещё неведомо скольких! Повторяю: его тело, как бы жестоко это не звучало, отвлечёт улишиц, да и другую нечисть.
Я по очереди посмотрела в обе стороны от тракта, метнув взгляд в тёмные дебри укрытого снегом и ночью леса. В морозном воздухе отчётливо ощущались узнаваемые злые, напористые и кровожадные эманации приближающихся духов и других созданий Нави. Нечисть почуяла кровь! А кровь для них, что сладкое для пчёл аль нечистоты для мух.
— Скоро сюда сбежится всё, что не прочь полакомиться человечиной, — предупредила я. — Я своё слово сказала и что от меня требовалось — сделала. А дальше ты решай, как поступить, Кочебор.
Больше я не произнесла ни слова. Вернулась к Блику и забралась в седло, снова взявшись за ожерелье с янтарными камушками.
Воины молчали, потрясённые моей речью. Я знала, что мои слова звучали грубо и жестко, но на нежности и учтивость не было времени. Ночные твари, опасные духи и прочая кровожадная дрянь уже спешили на делёжку добычи.
— Проклятие Чернобога! — сплюнул Кочебор. — Уберите тело с тракта и засыпьте снегом.
Сам же десятник, вооружившись ножом, быстро вырезал на близ стоящих деревьях несколько рун, которые жрецы обычно наносили на одежду усопшего, перед захоронением, и на каменные плиты иль на деревянные настилы, кои утрамбовывали в землю поверх могилы. Плиты или настилы обычно служили своеобразной «дверью», на которой даже вырезали замочную скважину или крепили засовы. Такая запертая дверь не позволяла покойнику вернуться в мир живых или добраться до его тела нечистым силам.
Дальше отряд ехал в атмосфере всеобщего угрюмого молчания. А дружинники со стражниками, сжимая в руках мечи или луки со стрелами, бросали в заросли леса недобрые тяжёлые взгляды. В душах у них сплетался страх и жажда мести за Милко. В небольшом остроге все жили, как одна большая, хоть и не всегда дружная семья.
* * *
Прозвучавший в ночи крик все услышали одновременно. Едущие в голове небольшого отряда воины остановили коней, оглянулись на Кочебора, а затем на меня.
— По-мо-ги-ите, лю-юди-и… По-мо-ги-ите… — звучало из лесных дебрей.
Так крик повторились несколько раз, с разными голосами.
— Я поеду первой, — решила я. — Оставайтесь на месте.
— Уверенна? — нахмурился десятник.
— Нет, — просто ответила я. — Но меня околдовать будет значительно сложнее, чем вас.
Это не было хвастовством, а просто констатацией факта. Дружинники и стражники во многом так же уязвимы, а то и вовсе беззащитны перед чужим злым колдовством, как я перед внезапной атакой умелого мечника или лучника.
— Я с тобой! — раздался за моей спиной знакомый голос.
Святослав послал своего массивного коня вперёд и поравнялся со мной. Я посмотрела на спасённого мною Ставра, затем оглянулась на Коцела. Десятник с недовольством поджал губы, но говорить ничего не стал: над присоединившимся к отряду Святославом он власти не имел. Да и вряд ли пожалеет, ежели тот внезапно преставится, а потому и не было для Кочебора смысла удерживать пришельца от риска.
— Как пожелаешь, — отвернувшись от Ставра, ответила я и легонько ткнула пятками Блика под бока.
Хорошо обученный конь, который отлично понимал меня чуть ли не на вербальном уровне не нуждался в ударах шпорами. Впрочем, ладно, здесь не обошлось без небольшого и безвредного колдовства.
Вместе со Святославом мы въехали под сени леса, постепенно погружаясь в его тени. У меня руках было давешнее ожерелье с янтарём и лисьей шерстью. Колдовское воздействие ожерелья должно было позволить нам со Ставром беспрепятственно проехать даже под носом у большинства представителей лесной нечисти. Впрочем, крошечный процент риска неудачи здесь всё равно сохранялся.
— Где ты достал меч с кинжалом, коня со сбруей и кольчугу со шлемом? — спросила я, внимательно глядя по сторонам. — Это всё должно стоить целое состояние, а я при тебе, уж прости, даже осколка затёртого сребника не нашла.
— Я всё выиграл, — тоже присматриваясь к черноте ночи в лесу ответил бывший узник оборотней.
Он удерживал в руках потрескивающий факел, от которого вверх то и дело взлетали быстро тающие искорки. Факелы в листвянском царстве горели при помощи легко воспламеняемой, изобретённой волхвами-алхимиками «жар-смолы». Зажжённая жар-смола не гасла от порывов ветра, от падения на землю и даже далеко не сразу могла потухнуть от ведра воды, поэтому тушили факелы в водоёмах или глубоких сосудах с водой. Насыщение кислорода в горящей смоле было таким, что нередко можно наблюдать удивительное и
