Алисон показалось, что она что-то уловила.
— Не будите спящую собаку?.. — устало произнесла она.
— Вот именно. — Пиринджер не мог скрыть своего удовольствия. — Мы с вами оба знаем, что есть вещи, в которых не следует копаться.
— То есть? — В первый раз Алисон позволила прорваться наружу своему раздражению.
Если Пиринджер и был удивлен ее дерзостью, это никак не повлияло на безупречность его улыбки.
— Я предлагаю только одно, Алисон, — чтобы в присутствии Айзенменгера мы все следили за своими языками.
— Мне нечего скрывать, — отрезала Алисон, и в этом ответе слышался неозвученный вопрос: «А вам?»
Улыбка Пиринджера стала еще шире.
— Мне тоже, Алисон, мне тоже. — Он глубоко вздохнул и печально добавил: — А Тревору?
Только теперь фон Герке поняла, о чем речь.
— А-а, — чуть слышно отозвалась она.
Пиринджер кивнул:
— Вот именно. Я бы не хотел, чтобы Тревора тревожили без необходимости. Особенно сейчас, когда он находится в таком деликатном положении. — Он специально прибегнул к театральной пафосности, чтобы помочь фон Герке осознать всю сложность проблемы.
Она задумалась, и лицо ее стало еще менее привлекательным, чем обычно.
— Только я не знаю, что мы можем сделать.
Пиринджер пожал плечами, демонстрируя, что он сделал все, что мог, доведя эту проблему до ее сведения, а как фон Герке будет ее решать, это уж не его дело.
— Но я не сомневаюсь, что вы что-нибудь придумаете, — ответил он, давая понять, что разговор окончен.
Она уловила намек и вышла из кабинета с озабоченным видом. Пиринджер посмотрел ей вслед, и на его лице появилось хитрое и злобное выражение.
— Она уверена? — Гомер, конечно же, не прыгал с ножки на ножку и не дрожал от плохо скрываемого восторга, однако тембр его голоса свидетельствовал о том, что он еле сдерживается или же в атмосферу начал поступать гелий.
Райт ответил телодвижением, которое могло означать все что угодно, — в нем было что-то от кивка, что-то от пожатия плечами и что-то от категорического отрицания. По опыту бесчисленных прошлых недоразумений он знал, что опознание является не просто первым шагом на пути к геенне огненной, а скачком и прыжком по направлению к ней. Поэтому меньше всего (не считая увеличения суммы закладной и общения с начальником, полагавшим, что он знает, где ошибся Дон-Кихот) он хотел убеждать руководство выслушать показания миссис Этель Гривз и настаивать на том, что они помогут обвинить Мартина Пендреда.
И проблема была не в том, что показания миссис Гривз заслуживали меньшего доверия, чем показания любого другого свидетеля, хотя ей и было семьдесят девять лет и ее глухота стремительно прогрессировала. Просто все свидетели имели обыкновение воспринимать случившееся ретроспективно, а это зеркало, как отлично знал Райт, не только увеличивает изображение, но и искажает его.
— Дайте мне прочитать ее заявление.
Райт протянул Гомеру две странички формата А4 и совершенно не удивился, когда тот приступил к своему традиционному ритуалу пыхтения, вздохов и подмигивания, который сопровождал процесс расшифровки безграмотных каракулей. Когда Гомер сделал небольшую паузу, Райт решил ввести его в курс дела.
— Я подумал, что нужно как можно быстрее получить ее заявление, сэр. Надеюсь, вы не в претензии, что вам не сказали об этом сразу.
Он понимал, что это прозвучало как намек на то, что миссис Этель Гривз собирается вот-вот распрощаться со своим бренным телом (она была хрупкой, но, на взгляд Райта, еще вполне крепкой), однако решил подчеркнуть неотложность дела, потребовавшую от него принятия решения в отсутствие начальства.
— Хорошо-хорошо, — промычал Гомер, продираясь сквозь джунгли каракулей, предъявленных Райтом. Он изрядное время проторчал на длинной и не самой приятной пресс-конференции, продолженной мероприятием, которое старший суперинтендант назвал «обсуждением итогов», но которое, на взгляд Гомера, больше напоминало взбучку. В сумме все это заняло свыше четырех часов, и Гомер чувствовал острую необходимость в хороших новостях, поэтому заявление миссис Гривз, видевшей человека, который в вечер убийства выходил из сада Мюиров и при этом не являлся Дэвидом Мюиром, показалось ему даром небес.
— Хорошо, Райт. Она вменяема? — Этот несколько странный вопрос был вызван неприятным инцидентом, происшедшим восемью месяцами ранее. Тогда все дело Гомера рассыпалось из-за действий защиты, с необыкновенной легкостью продемонстрировавшей, что главный свидетель обвинения считает, будто огни светофоров посылают ему зашифрованные послания от «Великого Зеленого Базумы». Эта несомненно представлявшая интерес личность проживала на Марсе и намеревалась прикончить Элвиса Пресли, временно находившегося (в замаскированном обличье) в Чиппенхэме, графство Уилтшир. Судья уделил этим подробностям самое пристальное внимание.
— Кажется, да, сэр.
Гомер окинул Райта изучающим взглядом и решил, что самостоятельно проверит дееспособность миссис Гривз.
— Она зрячая? Не носит монокля или повязки на глазу?
Райт решительно затряс головой, и его голодный желудок издал при этом на удивление низкий и долгий звук.
— И она утверждает, что хорошо разглядела этого человека?
— Именно так, сэр.
Гомер откинулся на спинку кресла, чтобы обдумать эти новости, а Райт остался стоять навытяжку перед его столом.
— Что-нибудь еще представляющее интерес было найдено в доме Пендреда? — помолчав, осведомился Гомер.
— Нет, сэр.
— Ну что ж, судмедэкспертиза никогда не помогала нам в этом деле, — заметил Гомер, пытаясь смягчить горечь разочарования. Старший инспектор вновь погрузился в размышления, а мысли Райта устремились к делам желудочным. Он прикидывал, велики ли шансы заполнить образовавшуюся внутри пустоту, и с грустью констатировал, что не очень.
Гомер внезапно выпрямился, бросил взгляд на часы и произнес:
— Ну что ж, мы достаточно помариновали мистера Пендреда. Вызывайте его адвоката, и я попытаюсь его расколоть. А потом организуйте опознание для миссис Гривз. Назначьте его на четыре часа.
— Адвокат тоже должен присутствовать? — осведомился Райт.
— Естественно. Я хочу, чтобы все было сделано по правилам, сержант.
— Будет сделано, сэр. — Это прозвучало довольно уныло, так как Райт понял, что его ланч постигает та же участь, что и несъеденный завтрак.
К середине второго дня на новом месте работы Айзенменгер уже начал разбираться в системе координат, в которую ему предстояло вписаться, начал ощущать линии напряжения, оттенки и нюансы. Это вселило в него чувство уверенности, но в то же время он понял, что отделение патологоанатомии Западной Королевской больницы отнюдь не является раем земным. Нельзя сказать, что его это сильно удивило. В большинстве патологоанатомических отделений царила напряженность, потому что их сотрудникам был присущ не только ум, но и эгоцентризм; чем больше патологоанатомов работало в одном отделении, тем сильнее становился антагонизм между ними. В каком-то смысле это напоминало молекулярную физику.
Более того, если подобное положение существовало в районных клиниках общего профиля, то в академических учреждениях по непонятной Айзенменгеру причине оно еще больше усугублялось. Поэтому то, что делалось в Западной Королевской больнице, вряд ли могло удивлять.
Утро было посвящено руководству одним из четырех ординаторов, проводившим вскрытие, — не слишком почетное занятие, так как ординатор заканчивал уже четвертый курс ординатуры и являлся вполне квалифицированным специалистом, после чего Айзенменгер провел исключительно утомительный час, проверяя слайды и отчеты для междисциплинарного совещания по проблемам органов грудной клетки. Само совещание заняло два еще более скучных часа, которые были скрашены лишь бутербродами, фруктами и кофе. А теперь он вместе с ординатором заканчивал проверку описаний срезов, полученных во время вскрытия, чтобы убедиться в том, что все изложено фактически точно и грамматически правильно.
После ухода ординатора к Айзенменгеру зашел Амр Шахин с лотком, на котором лежали предметные стекла.
Шахин был юрким человечком невысокого роста с коротко подстриженными черными кудрями, маленькими (чтобы не сказать, крохотными) усиками и изящными руками. Его темно-карие глазки постоянно бегали из стороны в сторону, словно он чего-то боялся, однако за исключением этого он вел себя с большим достоинством и даже с чувством собственного превосходства. То, что ему было всего тридцать пять лет и он только что был назначен врачом-консультантом, делало его в глазах Айзенменгера самовлюбленным хлыщом.
— Не выскажете ли своего мнения относительно этого случая, доктор Айзенменгер?
